— Оч-чень приятно... Оч-чень, оч-чень, — сказал он быстро и как-то невнимательно, глядя поверх его головы. — К вашим услугам.
Словно Закудрин нуждался в его помощи.
Ксения, покраснев от обиды за доктора, увела отца к себе.
— А у тебя тут... мило, — сказал он почему-то шутливым тоном. — Прости, не сразу приехал. Все дела, политика, страсти, тайная война.
— Нет ли у тебя известий о наших?
— Только о твоем деде. Представь, он остался в России по своей воле и теперь даже в фаворе. Сотрудничает с большевиками.
— Бог ему судья, отец.
— В конце концов — да. Я пытался образумить его. Через газету, разумеется. Тщетно! Представь, он прислал мне ответ, где обвинил в антипатриотизме, службе врагам отчизны!
— Для тебя он политический противник, а для меня дед, и я люблю его. И с удовольствием была бы с ним! — Внезапная мысль потрясла ее: отец ведь не заметил даже, что она говорит! — Между прочим, я выздоровела, как видишь!
Отец посмотрел удивленно, вспомнив о немоте Ксении, — о ней ему рассказал Перлоф — родственник, которого он всегда терпеть не мог. Князь смешался, но, чтобы скрыть смущение и обрести себя, поцеловал дочь, пробормотав что-то вроде: «Как же, как же, очень рад, слава богу! Мне говорили», — и стал раскуривать потухшую сигару. Затянувшись, он сказал со вздохом:
— А о братьях твоих ничего не известно. Словно в воду канули. В смерть обоих не верю. И в пленение. Поиски не прекращаю, надеюсь. Андрей, по всей вероятности, завербовался в Иностранный легион. А куда девался Виктор — ума не приложу. В списках армии, во всяком случае, не значится.
— Такая была семья... большая, — горько вырвалось у Ксении.
— Да-а... Но какое счастье, что я нашел тебя! И мы вместе — подумать только! И никогда не расстанемся. Теперь уж — никогда!
— А Арина? С ней что?
— Осталась в Крыму. Исчезла! Убежала, одним словом!
— Уж не обидел ли ты ее?
— Кто это и когда обижал у нас в доме эту холопку?! — воскликнул князь и тут же, уловив возмущение во взгляде дочери и поняв, что несколько переиграл, добавил: — Вероятно, осталась с сыном. Представляешь, Иван жив. И более того — активный большевик, чекист! Однажды я встретил его на рю Пера — это уже наша вторая нежданная встреча, — но он не признался. Кошмар какой-то! Говорили, чекисты были причастны к потоплению яхты Врангеля!
— Ах, папа, какое мне дело до Врангеля?!
— То есть? — поразился Белопольский. — Главнокомандующий...
— И слушать не хочу! — не сдержалась Ксения. — Мы столько не виделись, а ты... Ты даже не спрашиваешь, как я выжила.
— Я не хотел тебя травмировать, поверь. Воскрешать тяжкие воспоминания. Я со всей душой!.. Расскажи. Я весь внимание.
— Нет, — твердо сказала Ксения. — Действительно, зачем? У меня все прекрасно.
— Слава богу.
— Оставь, пожалуйста, бога! И говори лучше о себе.
— Хорошо, хорошо! — словно защищаясь, воздел руки Николай Вадимович. — Я в Париже. И у дел. Тоже прошел все круги эмигрантского ада, можешь не сомневаться. Приближен к особе великого князя Николая Николаевича, которого считаю единственным, я подчеркиваю, единственным претендентом на престол Российской империи.
Ксения молча смотрела на отца. В ее глазах стыло удивление.
— Наши первейшие враги — «Кирилловцы»! Сторонники князя Кирилла — этого «демократа» и самозванца! — и тупоголовых немцев. Они пытаются узурпировать права наследия. Хотят чуть ли не силой захватить престол.
— Какой престол? — гневно воскликнула Ксения. — Так ты опять за монархию?
— Да, да! Я — монархист! И непримиримый! — с жаром воскликнул князь. — Сама жизнь увела меня от заблуждений молодости, вредных теорий; внушенных мне масонами, погубившими страну. Россия была сильнейшей державой мира. Накануне войны она имела боеспособную армию, развернутую для сражений, хорошо вооруженную. У нас были винтовки и пушки получше австрийских, дредноуты на Балтике и Черном море, не уступавшие германским. Мы бдительно смотрели на запад и проморгали брожение у себя в тылах. Масоны расшатали империю! Они породили думцев и прочую плесень — социал-демократов, эсеров, большевиков! Всех этих керенских, черновых, чхеидзе, савинковых! Допустили приезд, в Россию Ленина. И — подумать только! — сами отдали в руки врагов, предали царскую семью! И дискутировали в то время, когда каждый взяв винтовку, должен был становиться в цель и идти спасать помазанника божия!.. Помолчи! — воскликнул он резко и тут же поморщился, сознав свою бестактность. — Дай, Ксюшенька, закончить...
— Но Николай Романов... Ты, сколько я помню, всегда говорил...
— Мы не понимали его, — убежденно возразил Николай Вадимович. — Он не был нм слабым, ми глупым. Ом желал одного — победы над врагом, понимая, что разгром германцев, подобный разгрому, которому мы подвергли австрийцев, решит все проблемы тыла и усмирит недовольных. Предотвратит революцию. Он верил нам, своим слугам, но мы подвели его. Одни из-за корысти и честолюбия, другие по бездарности, третьи из-за далеко идущих и еще неизвестно кем и откуда направляемых масонских связей. А когда разгорелась братоубийственная война, возникли все эти Юденичи, колчаки, Деникины и иже с ними, кто думал о российском императоре? Никто! Каждый старался сам въехать на белом коне в Первопрестольную! Даже Врангель... Скажу по секрету: он ведет себя так, что от него обязан отвернуться любой офицер, исповедующий монархическую идею. Заигрывает с левацкими группировками, хочет, дабы сохранить под своим командованием, армию поставить вне политики. Не выйдет! Не дадим!..
Ксения, растерянная, смотрела на отца. Она не ждала такой метаморфозы, всегда он доказывал обратное: насквозь прогнившая монархия; коррупция правящих кругов; царь с психологией командира роты; неврастеническая немочка, окруженная толпой темных личностей, способная внушать безвольному «Нике» любые повороты в политике. Это и привело Россию к революции.
— И что же теперь? — спросила она насмешливо.
— Борьба! — воскликнул он яростно и убежденно. — Призыв к Генуе — не победа большевиков! Конференция лишь обострит все. Главный вопрос — династический. Мы сплотились вокруг великого князя Николая Николаевича. Какой благороднейший человек! Мы просили его выступить с заявлением, он отказался. Кирилл готов объявить себя — подумай! — «блюстителем престола»! Еще немного — и он дерзнет провозгласить себя императором! Мы готовим представительное совещание в Париже. Надеемся, прибудут делегаты более чем от ста монархических организаций. Трепов заверил, что и Высший монархический совет поддержит нас, будет нижайше просить Николая Николаевича возглавить движение. А если «Кирилловны» не подчинятся нашим решениям, мы исключим их из совета!
У Ксении ломило виски. Она с трудом сдерживалась и преодолевала неприязнь. Это ведь надо! После двух лет разлуки читать ей политическую лекцию. Не спросить, что было, как и на что она живет, как себя чувствует. Поистине, он и теперь оставался ей чужим человеком. Чужим и чуждым.
— Русский человек не имеет права стоять в стороне от нашей борьбы! — восклицал Николай Вадимович. (Откинувшись, он прищуривался, точно оценивая собеседника. Раньше этого не было. Ксения заметила, что он часто щурится — не то оценивает, не то подмигивает.) — Тебя, разумеется, это тоже касается: ты — Белопольская и моя дочь. Я вовсе не требую, чтобы ты участвовала в политических дискуссиях, но присутствие в определенных парижских сферах...
— А ты уверен, что я буду в Париже? — спросила Ксения.
Николай Вадимович понял, что, увлекшись, перегнул: эта красивая молодая женщина, ставшая самостоятельной, вовсе не ощущала себя его дочерью. Ей не стоило, просто бессмысленно было приказывать, ее надо было уговорить. Белопольский решил переменить тактику.
— Ты, по-видимому, взволнована, Ксения, — сказал он как можно мягче. — Да и я, признаться, устал.
— У нас скоро обед, я распоряжусь. А ты пока приляг.
— Ну что ты, что ты! — решительно воспротивился он. — Не стану стеснять тебя. Не беспокойся! Я вернусь часам к четырем... нет, к пяти пополудни, когда это адово солнце чуть остынет...
— Как тебе будет угодно, отец. — Ксения горько улыбнулась: он просто неподражаем, родственные чувства совершенно несвойственны ему.
— До скорой встречи! — князь помахал рукой и ретировался.
В ровном, добром настроении покинул он «Эксельсиор» и, осведомившись, где поблизости хорошо кормят, приказал извозчику отвезти себя в рыбный, «рибарский», ресторан. Это был старый кораблик, еще полвека назад ставший на вечный якорь. Расторопный кельнер принес огромную жареную рыбину без костей, упакованную в какие-то лопухи, на жаровне, под которой тлели угли. И, радостно улыбаясь, подкладывая кусок за куском, — рыбина была, действительно, очень вкусная, — наливал белого вина и приговаривал: «извол-те», «молим лиэпо», «еш мало, господжин», а в заключение трапезы принес маленькую обжигающую чашечку крепчайшего кофе, которая взбодрила Николая Вадимовича и окончательно привела в отличное настроение. Как и вид переливающегося всеми оттенками синего и зеленого цвета ласкового моря, что плескалось рядом. Он оглянулся. За соседним столиком сидела стройная, светло-русая, большеглазая, с румянцем на тугих щеках дама лет тридцати пяти. Казалось, от нее пахло морем, свежестью и здоровьем. «Королева, — подумал он, с удовольствием оглядывая ее нагло выпирающую грудь и по-летнему оголенные полные руки. — Вот бы интрижку завести». Белопольский улыбнулся ей, и дама улыбнулась ему в ответ. Весьма многообещающе...
