Озадаченный Лаврентьев соскочил наземь, подошел. Голос был знакомый, а самого человека никак не узнаешь. По–мальчишески костлявый, со слипшимися от пота волосами, с каким–то страшным, перекошенным лицом, на котором в одну необъятную лоснящуюся опухоль слились щека, нос, губы и в распухших веках исчезли глаза, он поднялся с земли, сделал попытку улыбнуться, отчего стал еще страшней.
— Костя, да это ты! Что случилось?
— Сплоховал, Петр Дементьевич. Не уследил, они взнялись и прямым ходом в лес. Ни брызгалки не захватил, ни сетки, припустился за ними что было духу… Главную–то силу снял с ольхи. — Он указал рукой на лежавшую под деревом полосатую рубашку, с перевязанными рукавами, воротом и подолом, в которой шло свирепое шевеление, сопровождаемое басовитым гудом. — А другие сорвались, да вот и разукрасили. Вό вьются вокруг, вό вьются!.. — Костя отмахивался от пчел. — Царицу отбить, что ли, хотят? — На поясе у него висела маленькая, в кубический вершок, клеточка из тонкой металлической сетки, и в ней топырила слюдяные крылья неповоротливая, желтоглазая пчелиная мать. — Рубашка все развязывается… Не донести, — добавил Костя.
— На–ка и мою. — Лаврентьев стал сбрасывать сорочку. Тотчас он почувствовал щемящий укол в шею, под лопатку, в плечо. — Ну, дружище, тебе, я вижу, покрепче моего сегодня досталось, — засмеялся он, поскорее застегивая пиджак.
Костя не спросил, где и за что досталось агроному. Он был занят своей работой. Нет большего позора для пчеловода, чем упустить рой. Костя его не упустил, дяде Мите не удастся позлорадствовать. Костя целый час гонялся за роем по кустам в лесу. Матка оказалась не в меру капризная. Вот, кажется, облюбовала сучок, устроилась на нем, плотной массой липнут вокруг нее пчелы… Нет, бац, поднялась — что ей не сиделось! — дальше тянет. И так раза три–четыре: сядет, взлетит, сядет, взлетит. Костя и надежду потерял когда–либо догнать ее. Но в ольховой тени и чаще рой запутался и вынужден был обосноваться прочно. Длинной тяжелой грушей повис он на тонкой, согнувшейся под его тяжестью ветке. Костя тотчас превратил свою рубашку в мешок, подвел подолом — один конец в зубах, другой левой рукой оттянул — под скопище пчел и стал сгребать их горстью, что горох. Его беда — в спешке оступился и нечаянно ударил ребром ладони по ветке. Часть пчел рассыпалась и разлетелась. Костя перепугался, не улетела ли матка. Но матка была уже в мешке, он достал ее и посадил в клетку. Теперь разлетевшиеся пчелы преследовали белобрового парнишку, мешали ему нести дорогую ношу. Да и рубашка — то в вороте развяжется, то в подоле.
Помощь Лаврентьева оказалась очень кстати. Костя обернул свой мешок его сорочкой, перетянул поясом и, неся пчел в отставленной далеко руке, побежал к Воскресенскому. Лаврентьев зарысил сзади. Звездочка разыгралась, все время ей хотелось держать свою морду над Костиным ухом, ее приходилось осаживать.
Первый, кого Лаврентьев встретил в селе, был Антон Иванович, который сразу спросил:
— Ну как, зачем вызывали?
Лаврентьев вкратце рассказал ему суть дела.
— Что?! — на всю улицу заорал Антон Иванович. — Выговор? Да они в уме ли? Петр Дементьевич, — к Дарье!..
Дарья Васильевна была на скотном дворе, пробовала, как действуют автопоилки. Восторгалась. Переходила от одной к другой, к третьей, нажимала клапан, следила за плавным подъемом воды, жалела, что коровы на пастбище. Увидав в воротах председателя с агрономом, она поманила их.
— Мужики, мужики! Красота, глядите, какая!
Но на лице Антона Ивановича была изображена такая ярость, что Дарья Васильевна и об автопоилках позабыла, утерла руки передником, поправила на голове платок.
— Дарья, — закипятился Антон Иванович, — ты партийный руководитель, я хозяйственный. Сейчас в район полетим, — возьмем машину. Агронома нашего бьют. Понимаешь?
— Как так бьют?
— Выговор ввалили.
— Товарищи, товарищи! — Лаврентьев встал между ними, дружески взяв обоих за локти. — Прошу, очень прошу никуда не ездить, шума не затевать. С выговором я сам не согласен, категорически не согласен. Но время сейчас для дрязг совсем неподходящее. Поверьте мне, мы свое возьмем. Непременно возьмем. Даю вам слово.
— Да как же так! Никого не спросили… тишком! — Антон Иванович взмахивал рукой, при каждом взмахе задевая Дарью Васильевну. Та стояла, ничего не понимая.
— Объясните хоть толком, — попросила она.
Лаврентьев принялся подробно рассказывать о заседании исполкома, о Серошевском, Громове, о краеведческом музее и своих предположениях насчет причин заболачиваемости воскресенских полей. Все втроем они вышли из коровника во двор, присели на скамейку, сделанную Карпом Гурьевичем для доярок.
— Как видите, — закончил свой рассказ Лаврентьев, — у нас уймища дел куда важнее, чем тяжба с Серошевским. За что только браться, не сообразишь сразу. Ужасно досадно: людей у нас знающих, мало, права Дарья Васильевна. Будь в колхозе хоть маленькие специалисты, сами бы геологическую разведку произвели, — примитивную, понятно, домашнюю, но тем не менее очень полезную для обоснования наших запросов перед районными организациями.
— Всегда говорю: интеллигенции не хватает. Учить народ надо, — ухватилась за свою любимую мысль Дарья Васильевна. — В институты, в техникумы девчат с парнями посылать, не держать их тут возле плугов да граблей. Пусть учатся. Мы как–нибудь пяток лет, старики, без них перетерпим. Зато вернутся — силища какая у нас будет. Антоша, ты чего ухмыляешься?
— Я не ухмыляюсь. Я картинку такую представил: как выйдут утречком на наряд двадцать инженеров да полсотни техников…
— А ты картинку свою в «Крокодил» пошли, авось над дурнем–председателем посмеются в Москве. Двадцать инженеров! Полсотни техников! Что ты думаешь, инженеру дела у нас не нашлось бы? Пашка с Карпом запарились на электрических машинах… — Асютка, Асютка! — Дарья Васильевна заметила зеленый Асин платочек за изгородью. — Поди сюда, доченька.
Ася подошла.
— Ах, Петр Дементьевич, пшеница какая, с ума сойти! В прятки играть можно, только бы сохранить…
— Вот видишь — пшеница! — Дарья Васильевна обняла Асю и посадила ее рядом с собой. — А за пшеницу твою Петру Дементьевичу выговор дали.
— Выговор? Кто?
Пришлось Лаврентьеву снова рассказывать историю с выговором.
— Антон Иванович, — резко и строго, затягивая поясок на платье, сказала Ася, — от имени комсомольской организации прошу дать нам машину, мы сейчас же все едем в район, в райисполком, к прокурору…
— Не злись, Асютка, не злись. — Дарья Васильевна погладила девушку по спине. — Мы тебе, трое коммунистов, не велим никуда ехать.
— Поеду!
— Не поедешь, не шуми. Выговор этот — пустое дело, — из–за ям.
— Тем более! Их правильно рыли.
— Кто говорит — неправильно! Правильно, понятно. Потому и выговор прошел с превышением только в два голоса, и подстроил его Серошевский.
— Дрянь какая! Он в этом году у нас ни разу и не был. Приехал прошлым летом, девчатам глазки строил, мурлыкал, — мы его тогда котиком прозвали.
— Давай, Асютка, так уговоримся: зашибить вашего котика урожаем, а? — Дарья Васильевна держала Асю за руку, смотрела ей в лицо.
— Но и выговор нельзя без последствий оставить. Это же безобразие!
— Не оставим. Ты нас знаешь, и Петра Дементьевича знаешь. Не такие мы люди, чтобы в исусы–христосики играть.
В селе в этот вечер многие всполошились. Взыскание, наложенное на агронома райисполкомом, казалось колхозникам до крайности несправедливым, С наступлением сумерек к дому Лаврентьева для выражения сочувствия и возмущения потянулись делегаций. Первыми пришли Карп Гурьевич с Павлом Дремовым.
— Я раз схлопотал выговор перед строем, Петр Дементьевич, — рассказывал Павел. — Как получилось? Переезжали в новый район дислокации, я уши развесил. Да и позабыл на старом месте ящик с инструментом. Ясное дело — выговор. Правильный выговор? Правильный. Еще и мало. А вам за что влепили, не пойму.
— Я знаю, за что, — сказал, поглаживая лысину, Карп Гурьевич. — Я Серошевского пятнадцать лет наблюдаю, еще с тех пор, как он тут в совхозе работал: боится он вас, Петр Дементьевич. Руки вашей боится. Он же не дурак, видит, что к чему. Возьмете, думает, его в горсть, жеманёте — и кровь закаплет. А крови у него… не через край, душевножидкий, в общем. За местишко за свое, за авторитетец зубами держится, и так и эдак виляет. А тут, вдруг против него разговор пошел. Как стерпеть? Стукнуть надо. Вот и стукнул.
Посреди этого разговора нахлынули девчата.
— Петр Дементьевич, полно вам со стариками сидеть, гулять пойдемте, на лодках кататься.
— И я вам, выходит, старик, — обиделся Павел. — Осатанели, что ли? Покажу такого старика — со страху попадаете.
