все джазовые магазины по штату. Из тех, кого мы ищем, не замечен вроде никто.
– Ну конечно, – бормочу я. – Спасибо, Чак. Знаю, сегодня суббота, а я вот так по-хамски тебя дергаю…
– Потому что нас самих теребит Поэт.
После нашего разговора я задумываюсь, на то ли дерево вообще карабкаюсь с этим литературным опусом. В целом, мне кажется, на то. Хотя и Ньюман смотрелся «тем» деревом… На укол негатива я морщусь, но не реагирую. Лэнг прав: ни к чему хорошему такое самокопание не приводит. Ньюман и вправду оказался грязным педофилом. Так что я не ошиблась, почуяв в нем монстра. И не нужно себя грызть, иначе для своей работы я не гожусь.
К счастью, литературный анализ «Бесплодной земли» мне без надобности: за изучением этой конкретной поэмы и поэта мы ох сколько часов провели с дедом. Чутье подсказывает, что я могу к чему-нибудь прийти, если подниму остальные книги стихов, просмотренные Авой. И тут оказывается, что ее подпись стоит в формуляре не только Т. С. Элиота, но и еще множества авторов.
Впору орать от тоски. Но лучше не надо.
Я встаю и спускаюсь на стойку регистрации, где предъявляю значок:
– Мне нужен список всех, кто за последние два года выписывал определенную книгу стихов.
Меня встречает взгляд лани в свете фар, и женщина, именующая себя менеджером, наконец отвечает:
– На это нужен ордер.
Расстроенная, я возвращаюсь на место и звоню насчет ордера Эвану.
– Одна из жертв брала в библиотеке книгу стихов, – объясняю я. – Только не говорите, что этого недостаточно. Организуйте мне ордер.
– Давайте обсудим это в понедельник.
– Но вы ведь, если что, можете и поднажать.
– Слишком мелкий масштаб, – говорит он.
– Ваша помощь сейчас была бы особо ценной.
– За вами теперь стоит ФБР.
– В таком случае, – бросаю я, – молитесь, чтобы он до понедельника не прикончил еще кого-нибудь.
Обрываю связь и фотографирую все подписи в формулярах. А затем, помедлив, возвращаюсь к «Бесплодной земле». С формуляра на меня смотрит еще одна подпись – той женщины-ветеринара из Браунсвилла.
Я не ошиблась. Здесь в самом деле что-то прощупывается. Адреналин захлестывает, и я снова набираю Эвана.
– Жертва не одна. Их две.
– Две?
– Да. И обе брали одну и ту же книгу. Достаньте мне ордер.
– Попробую пробить.
Я обрываю связь. Или он обрывает. Неважно. Мне нужен ордер, и именно сейчас.
Встав, возвращаю книги на полку, собираю вещички и спешу вниз к машине. Едва сев за руль, набираю Лэнга:
– У моего деда день рождения. Ты приглашен. И надо поговорить.
– А тортик будет?
Я закатываю глаза и даю отбой.
Глава 104
Едва я откладываю трубку, как меня осеняет, и я снова ему перезваниваю:
– Лэнг, будет тебе торт. Пропустить эту вечеринку я не могу: не хочу подводить дедулю. Но есть одно «но»: я в цейтноте.
– Что делается и что именно нужно сделать?
– А вот что. Библиотека закрывается раньше, чем я успеваю с вечеринки. И уважение к деду не позволяет мне с нее спешить. Между тем нам в библиотеке позарез нужны записи с камер наблюдения. Добудь их и высматривай на кадрах любого, кто может быть у нас под колпаком или же часто посещает раздел поэзии. Я нашла вот что: и Ава, и жертва из Браунсвилла, которая ходила здесь в школу, отметились в карточке формуляра одной и той же книги стихов, где звучит тема суда.
– Сейчас же туда отправляюсь. Позвоню, как только заполучу записи.
Мы заканчиваем разговор, и я лихорадочно соображаю. Преступником может быть кто-то, кого мы даже не рассматривали. Скорее всего, кто-нибудь, кого мы даже не держим в поле зрения. Я набираю Чака и сообщаю последние новости, доводя до него, насколько важным стало исследование, которое он в данный момент осуществляет.
Через четверть часа я подъезжаю к дому престарелых Джорджтауна, в паре километров от тех мест, где прошло мое детство. Как раз когда я паркуюсь, звонит мой мобильный. На дисплее номер Лэнга.
– Что-то есть? – с ходу спрашиваю я.
– Здешний персонал вызвал своего спеца из секьюрити. Он сейчас в пути, чтобы мне помогать.
– Наш убийца может быть…
– Сотрудником службы безопасности. Я знаю. Занимаюсь этим вопросом.
Поскольку мама не знает, что я вернулась в правоохранительные органы, оружие и значок я с себя снимаю. В доме престарелых меня препровождают в рекреацию. Там вовсю идет гулянье с воздушными шарами и серпантином, тортами и смехом. Танцуют под буги-вуги все, кто может, – и обитатели, и гости, и дедушка с бабушкой. Я захожу с задорной улыбкой, а мне навстречу выскакивает мама и обнимает меня. Весь следующий час я вся в родне и веселье. Мы едим торт, и я рядом с дедулей подпеваю старым хитам пятидесятых (как меня звать, он, видите ли, не помнит, но слова песенок знает наизусть).
В разгар гуляния Лэнг шлет эсэмэску, что готовится отсматривать материал за истекшие полгода. Для этого он едет обратно в участок, где просмотром заниматься удобнее, а под боком есть помощь. Зная, что все в надежных руках, я позволяю себе расслабиться и возвращаюсь на вечеринку. Еще через два часа сижу в комнате дедушки: именинник отдыхает, а я болтаю с мамой и бабушкой Кэрол.
Они беспечно смеются, и я диву даюсь, насколько близки бабушка с мамой, хотя они и не кровные родственники. В свое время дедушка усыновил моего отца, а бабушка Кэрол – жена деда вот уже полвека – тоже не приходится маме кровной родственницей. Тем не менее, когда я была подростком, они переехали к нам, и моя мама была единственной, кто о них заботился. Душевно она была к ним ближе, чем за все время мой отец. Может, потому, что в детстве она сама лишилась родителей. Или из-за того, что перепады отцова настроения с их переездом к нам оказались обузданы.
– Как я рада, что ты приехала, родная, – говорит мама, тепло сжимая мне ладонь.
– Ты-то, наверное, думаешь, он не знает, что это ты. – Бабушка с улыбкой кивает. – А мне вот кажется, что знает.
Я улыбаюсь и легонько сжимаю ей руку. Добрая женщина, которая все еще красит свои седины в каштановый цвет и любит возиться на кухне. Дедуля обожает ее выпечку. Сложно даже представить, насколько ей тяжко сознавать его полное беспамятство касательно их совместной жизни.
– Я тоскую по тем дням, когда мы с дедулей слушали джаз и говорили о поэзии.
– Я кое-что вспомнила,
