– Ты с самого начала знал о Ноданне, правда?
– Среди потомства Нантусвель я лучший корректор и уж непременно почувствовал бы, если б мой старший брат испустил дух.
– Значит, ты предупредил Эйкена?
– Он сам догадался. Я лишь показал ему, в каком месте твоего мозга запрятана информация.
– Интриган чертов!
– Стараюсь не отставать от тебя, моя королева. Только под моими интригами, кажется, пора подводить черту.
Он улыбнулся ей, прежде чем спрятать свой прекрасный лик под шлемом. Она приложила латную рукавицу к тому месту панциря, под которым билось его сердце, и с удивлением заметила, что в глазницах черепа – его геральдической эмблемы – сияют два сапфира, до странности похожие на его глаза, а обрамляет маску Смерти огненный ореол – точь-в-точь его собственные волосы.
– Ты что, боишься? – удивилась она.
– Да.
– И я боюсь. Дай руку, Смерть! Ты можешь снова меня утешить?
Кивнув, он опустил забрало и притянул ее к себе. Два силуэта – высокий рубиновый и маленький изумрудно-серебряный – улетучились вместе, словно пара призраков, оставив Сотрясателя Земли во сне без сновидений.
В рассветной дымке, окутавшей Скрытые Ручьи, Амери шагала к маленькой бревенчатой часовне, неся с собой хлеб и вино. Кричали петухи, хрипло блеяли козлы, ржали халики, но никто из жителей деревни и гостей еще не поднялся после вчерашнего веселья.
«Я рада, Господи, что нынче утром мы будем с тобой вдвоем», – думала Амери.
Она зажгла две свечи у алтаря, приготовила дары, потом вошла в небольшую ризницу снять свое монашеское покрывало и апостольник и облачиться в алую ризу Пятидесятницы. Вновь открыв дверь в Святилище, начала молебен:
Приидите, поклонимся и припадем, Преклоним колени пред лицем Господа, Творца нашего; Ибо Он есть Бог наш, И мы – народ паствы Его…
note 17
Она творила молитвы, преклонив колени у алтаря, затем обернулась в темноту часовни для первого благословения.
– Господь с вами!
– Со Отцом и Святым Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь, – ответила Фелиция.
Монахиня застыла с поднятыми руками, когда девушка в длинных белых одеждах двинулась к ней по проходу и, улыбаясь, остановилась у ступеньки алтаря…
– Я вернулась. Элизабет поработала надо мной и вытравила из меня всю злобу. Я теперь здорова, Амери. Чудесно, правда? Я могу любить по-настоящему, без боли. Могу свободно выбирать, кого мне любить и как. Я могу одарить тебя радостью, такой же, как моя. Элизабет велела мне выбирать, а у меня есть только ты и Куллукет. Помнишь его? В своем безумии я любила его больше. А теперь нет. Теперь я выбираю тебя.
– Фелиция… – еле слышно вымолвила Амери, – у меня свой выбор… свой обет…
– Да, это я, – заявила девушка. – Не кто-нибудь, а я! Ты любишь меня, и я нужна тебе не меньше, чем ты мне. Пойдем со мной!
– Ты не понимаешь. Я дала обет Господу. Я принесла ему в жертву свое тело, как хлеб и вино к этой мессе. Я посвятила ему себя очень-очень давно…
– Так забери свой обет назад. – Фелиция стояла перед алтарем, озаренная пламенем свечей, такая хрупкая, что, казалось, ее вот-вот сдует участившееся дыхание монахини; стояла и смотрела, словно из глубины колодца. – Уйдем, улетим отсюда! Я теперь белый сокол, а ты будешь птицей-кардиналом.
– Нет, – прошептала Амери, – я не могу, Фелиция. Ты все еще не поняла. Я должна быть здесь, служить людям. Я лечу их и проповедую им слово Божье. Они любят меня, а я…
– Меня ты любишь больше, – перебила ее девушка.
– Да, – признала Амери. – Тебя я люблю больше и всегда буду любить. Но это ничего не меняет. Я не могу не любить, но могу заставить себя не идти на поводу у своей любви. Такой мой выбор.
Выражение лица Фелиции медленно менялось. Сначала на нем отразились удивление и растерянность, патом гнев.
– Значит, не пойдешь?
– Нет.
– Твой Бог тебя не пускает, не так ли? Заманил в дурацкую паутину самоотречения и не пускает!
– Никакое это не самоотречение, ты не понимаешь.
– Прекрати твердить одно и то же! Я все понимаю. Ты предпочла мне его! Ты до сих пор считаешь мою любовь нечистой, грешной! – Слезы ручьями хлынули, как из бездонных колодцев. – Я нехороша для тебя. В глубине души ты все еще боишься меня. Ты не пойдешь со мной и никогда не позволишь мне остаться здесь. О нет! Я недостаточно человечна, чтобы стать твоей овцой, не правда ли, великий пастырь? Меня, Богиню всего живого, ты предпочла своему старому, подлому, ревнивому, несуществующему Богу!
Амери упала на колени.
– Ты – человек… человек, Фелиция. Но ты не такая, как мы. Возвращайся к Элизабет. Пусть она научит тебя жить в мире твоего разума. Там твое место.
– Нет! – В голосе девушки прорвались рыдания. – Мое место рядом с тобой!
– Я не смогу жить в твоем мире, Фелиция. Мне, обычной женщине, это не под силу. Я боюсь таких людей, как ты, и ничего не могу с собой поделать… как ничего не могу поделать со своей любовью к тебе. Оставь меня, ступай к тем, кто тебе близок.
– Нет! – взвизгнула Фелиция. – Я никуда не пойду без тебя! Если ты не пойдешь по своей воле, я тебя заставлю!
Алтарные свечи внезапно потухли. Только из двух окошек и от священной лампады исходил тусклый свет.
Руки Фелиции схватили монахиню за плечи. Психическая энергия полилась из ее мозга, и Амери скрючилась, как от электрошока.
– Ты будешь повиноваться мне! – вскричало хрупкое, но страшное в своем принудительном напоре создание. – И останешься со мной до тех пор, пока нужна мне, слышишь?
Амери не смогла ответить, потому что голосовые связки свело судорогой, но вдруг почувствовала, как ноги ее оторвались от пола. Под пальцами девушки задымилась сначала риза, потом сама плоть монахини, и сердце ее остановилось.
«Вознесем сердце наше…»
– Выбери меня, Амери! Сделай это, и я снова запущу твое сердце. Просто скажи, что любишь меня.
«Достойно есть, яко воистину…»
Фелиция швырнула тело в алой ризе на пол и взвилась ввысь, расплываясь в тумане.
«Сие есть Тело мое». note 18
– Выбери меня! Умоляю тебя, Амери!
«Ныне и присно…»
– Умоляю!
«И во веки веков…»
Глаза Амери сверкнули. Ум ее передал Фелиции предсмертное послание: «Нет. Я люблю тебя. Эта молитва о тебе». А затем вырвался, оставив убийцу в бессильной ярости и невыразимом горе. Она сменила свое обличье на прежнее – ворона – и полетела в сторону Испании, чтобы предоставить право выбора другому возлюбленному.
9
«Она вырвалась. Вырвалась. Фелиция вырвалась».
Нелепый рефрен навязчиво звучал в подкорке Эйкена, и в ответ ему поднималась из глубины волна ужаса. Плохие вести он получил не от своего тупоголового лазутчика, засланного на Черный Утес, но от самой Элизабет, которая вызвала его на рассвете, когда ему оставалось меньше часа до встречи с войсками в Конейне и с тремя североамериканскими оперантами.
