«Нет места в этом мире, но, может быть…» По стеклу забарабанил дождь, тут же обернувшийся ливнем.
Как, почему ты не хочешь быть магом, удивился Фагирра.
Луар подошел к окну и оттянул в сторону занавеску; мир по ту сторону стекла утопал в серой мути. Самое время подсесть к огоньку, прижаться к теплому отцовскому боку и послушать историю о славных подвигах, о боях и походах, о разящем оружии и поверженных врагах…
Но-но, ублюдок, сказал призрак крысы. К чему эти сантименты… Дождевая вода размывает глину, где-то на склоне оврага обнажаются кости егеря, загрызенного волками в позапрошлом году…
Рука Луара нащупала на груди медальон.
Молния вспыхнула одновременно с ударом грома, и Луар разглядел на небе голубую сетку вен; в свете следующей вспышки он увидел Амулет на своей ладони – он был изъеден ржавчиной почти полностью.
Следующую молнию он увидел уже через прорезь. Гром оглушил его, как дубина.
…Человек сидел за клавесином; руки его неподвижно лежали на клавишах, и мелодия звучала сама собой. Старинная пастушья песенка, исполняемая с торжественностью гимна.
– Уймись, – сказал человек с кривой улыбкой. – И оставь меня в покое.
Один глаз его был живой и смотрел с мрачной насмешкой; другой, мертвый и неподвижный, казался осколком стекла. Мелодия смолкла; теперь сидящий просто стучал по клавишам длинным сухим пальцем, и звук получался нудный, немузыкальный и однообразный.
– Спроси его, – пробормотал человек, рассеянно наклонив голову к плечу. – Он должен знать… У него большое преимущество – он жив… Хотя это как расценивать… М-м-м… Рано или поздно… А я уже успел, – и он ударил по клавишам, извлекая полный диссонансов аккорд.
– Вы кто? – спросил Луар и не услышал себя. Человек за клавесином пожал плечами:
– Зачем они извратили его имя… И дали его тебе. Перевертыш… он вдруг захлопнул крышку и навалился на нее локтями. Луар отшатнулся – так пристально смотрел единственный зрячий глаз.
– Не обижайся… – незнакомец вздохнул. – Но если ворону вывалять в муке – она все равно не станет лебедем, верно?
– Да, – сказал Луар. Незнакомец вдруг усмехнулся:
– Разве небо покрыто кожей? Голубой кожей? И кровь и сукровица? И пылающие книги? Я знаю, ради чего… Но и он ушел. Да, – и незнакомец печально покивал.
– Я пойду, – шепотом сказал Луар.
– Да кто ж тебя держит, – рассеянно пробормотал незнакомец, снова открывая крышку клавесина.
За спиной у него оказалось огромное, до потолка, зеркало; в зеркале отражался печальный черноволосый мужчина с больными, почти собачьими глазами. Предыдущий Прорицатель, Орвин…
– Свечи только зажги, – сказал человек за клавесином. Пастушья песенка грянула снова – надсадно, как похоронный марш.
…Он открыл глаза.
В кабинете было темно, и за окном лил дождь. На письменном столе оплывала невесть откуда взявшаяся свеча.
* * *
В полдень весь город бросил работу, и развлечения, и любовь; недоеденные обеды стыли на столах. Потрясающий слух выгнал на улицу торговцев и белошвеек, студентов и мясников, простолюдинов и аристократов, взрослых, детей и стариков; огромная толпа хлынула по направлению к городским воротам, и чтобы сдержать столпотворение, стражникам не раз и не два пришлось пустить в ход древки копий.
Слух был прост и ошеломляющ: везут Сову!!
Свидетели исторического события знали, что обо всем увиденном они рано или поздно расскажут внукам.
Ворота оказались забиты народом – стража кричала до хрипоты, замахиваясь, а то и охаживая древками чьи-то спины. Толпа, возбужденная и потому не особенно робкая, наконец-то уступила место процессии; Сова сидел на телеге, надменный, как король, которого встречают подданные.
В толпе случилось братание.
Люди вопили и целовались, поздравляли друг друга, бросали в воздух шляпы и обливались слезами облегчения; как-то само собой оказалось, что Сова был чуть не единственным горем большинства горожан и жителей предместья – теперь, говорили они друг другу, теперь-то мы заживем. Теперь все беды позади, эко его, душегуба, и поделом…
Шея Совы была обвязана грязной тряпкой; закованный в цепи, он смотрел по сторонам холодно и высокомерно, и те из горожан, кому выпало несчастье встретиться с ним взглядом, поспешно отводили глаза.
Впереди и позади телеги ехали победители, одолевшие легендарного разбойника и истребившие его шайку; толпа ревела от восторга, а цветочницы бросали в стражников свой товар, не заботясь о потерянном заработке.
На другой телеге везли работу для палача – спутанных сетью разбойников, схваченных живьем. Эти смотрели вниз, и кое-кому из наиболее смелых горожан удалось даже метко запустить в них камнем.
Наконец, замыкал процессию полковник Эгерт Солль. Толпа впала в экстаз.
Даже измученный, даже раненный – а чуть напряженная посадка его выдавала рану, – Солль оставался потрясающе красив. Победа наложила на его благородное лицо некий царственный отблеск – впечатлительные дамочки лишались чувств, те из них, кто был покрепче, отбивали ладони и срывали голоса в приветственных криках. Мужчины бросали вверх шляпы и выкрикивали здравицы, не упуская случая поцеловать на радостях хорошенькую соседку; город исходил благодарностью, и множество младенцев, рожденных в последующие дни, наречено было Эгертами.
Солль в который раз подтвердил свое право называться гениальным военачальником, и многие в тот день вспомнили Осаду. Слава! – летело над головами толпы; слава! – звенели стекла, и гремели барабаны, и рекой лилось вино – как на день Премноголикования, нет, обильнее…
Солль, кричали благодарные горожане. Слава Соллю, слава, слава…
Сова молчал, и рука его теребила кожаный мешочек, висевший на обмотанной тряпками шее.
Три дня город радовался и пьянствовал; на четвертый день к победителю Соллю явился с визитом городской судья.
От лейтенанта Ваора, явившегося с докладом, несло, как из винного погреба; встретившись глазами со старым знакомым Ансином, Эгерт почел за благо притвориться пьяным.
Судья кивнул в ответ на его благодушную улыбку:
– Поздравляю…
Солль потупился, как невеста.
Не говоря больше ни слова, судья положил на стол перед полковником обрывок колодезной цепи.
Несколько минут в комнате висела тишина; Эгерт глядел на цепь, и лицо его понемногу становилось не просто трезвым – угрюмо-трезвым. Не дожидаясь приглашения, судья уселся в кресло для посетителей и сложил руки на животе.
– Опять? – хрипло спросил Солль.
Судья кивнул.
– Когда?
Судья поиграл сплетенными пальцами:
– Да вот как раз сегодня ночью… Девочка. Десять лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
