Что Брут являлся в мыслях Шекспира истинным героем трагедии, обнаруживается с самой яркой очевидностью в том, что он заключает пьесу похвальной речью, вложенной в уста Антонию в плутарховой биографии Брута. Я разумею знаменитые слова:
Из всех заговорщиков он был благороднейший. Все они совершили свершенное ими из ненависти к Цезарю; только он один - из благородной ревности к общественному благу. Жизнь его была так прекрасна; все начала соединялись в нем так дивно, что и сама природа могла бы выступить и сказать всему миру: да, это был человек!
Совпадение между этими словами и прославленной репликой Гамлета прямо бросается в глаза. Всюду в "Юлии Цезаре" чувствуется близость Гамлета. Когда Гамлет так долго медлит со своим покушением на жизнь короля, так сильно колеблется, сомневается в исходе и в последствиях, хочет все обдумать и сам себя винит за то, что слишком долго раздумывает, это, наверно, зависит от того обстоятельства, что Шекспир переходит к нему прямо от Брута. Его Гамлет только что видел, так сказать, какая участь выпала на долю Брута, и этот пример не ободрителен ни по отношению к убийству отчима, ни по отношению к действию вообще.
Кто знает, не находили ли порой в этот период времени на Шекспира тревожные думы, под влиянием которых он едва был в состоянии понять, как может кто-либо хотеть действовать, брать на себя ответственность, бросать камень и заставлять его катиться, - в чем состоит всякое действие. Ибо, как только мы начнем размышлять о непредвиденных последствиях того или другого действия, о всем, что могут из него сделать обстоятельства, то всякое действие в более крупном стиле становится невозможным. Поэтому лишь самые немногие старые люди понимают свою молодость; они не посмели бы и не смогли бы еще раз действовать так, как действовали тогда, не заботясь о последствиях. Брут образует переход к Гамлету, а Гамлет вырос в душе Шекспира во время разработки "Юлия Цезаря".
Быть может, переход был такого рода: занимаясь этим Брутом, которому, подстрекая его к убийству, постоянно напоминают о Бруте Старшем, притворившемся безумным и изгнавшим тирана, Шекспир был вынужден остановиться несколько на этом образе, каким он обрисован у Ливия, образе, чрезвычайно популярном вообще. Но Брут Старший - это Гамлет перед Гамлетом, одно уже имя которого, найденное поэтом в одной старинной драме у Саксона Грамматика пробудило в нем известные настроения. То было имя, данное им своему мальчику, так рано отнятому у него смертью.
ГЛАВА XL
Римские драмы Бена Джонсона.
В том же самом году знаменитый сотоварищ по перу Шекспира, Бен Джонсон, пытался также воссоздать в драматической форме картину древнеримской жизни. В 1601 г. он обработал и поставил свою пьесу "Рифмоплет". Это была тенденциозная драма, которой он хотел уничтожить своих двух литературных противников - Мидлтона и Деккера. Действие происходит в эпоху императора Августа. Помимо сатиры на современные нравы Бен Джонсон думал воспользоваться своей обширной начитанностью в области античной литературы, чтобы нарисовать картину староримского быта. Подобно тому, как Шекспир написал после "Юлия Цезаря" еще две драмы из римской истории, "Антоний и Клеопатра" и "Кориолан", так точно Бен Джонсон создал еще две пьесы на римские темы, трагедии "Сеян" и "Каталина". Если сравнить писательскую манеру Бена Джонсона с шекспировской, сопоставляя между собой упомянутые пьесы, то последняя выступит особенно рельефно и ярко. Но прежде чем приступить к сравнению их художественных приемов в столь ограниченной области, необходимо провести вообще параллель между обоими поэтами.
Бен Джонсон был на девять лет моложе Шекспира. Он родился в 1573 г., месяц спустя после смерти отца, пастора, предки которого принадлежали к низшему дворянству. Если Шекспир - дитя деревни, то Бен Джонсон, напротив, дитя города, хотя в то время город и деревня не представляли две такие крайности, как теперь. Когда Бену минуло два года, мать его вышла вторично замуж за честного каменщика, который не щадил ничего, чтобы только дать сыну хорошее образование. После того, как мальчик пробыл несколько лет в небольшой частной школе, отец послал его в вестминстерское училище, где ученый Вильям Кэмден посвятил его в классические литературы. Он оказал вместе с тем, по-видимому, не очень благотворное влияние на будущую литературную деятельность своего ученика: он советовал ему записывать сначала прозой все то, что пожелает облечь в стихотворную форму. Так было уже в школе положено основание его двоякому честолюбию: прослыть ученым и поэтом или, вернее, ученым поэтом, а также его тяжеловесному, риторическому и неуклюжему стиху. Как ни ценил Бен ученость, как ни презирал он ремесло, как бы ни был он непригоден к практической деятельности, однако нужда заставила его прервать свои ученые занятия и сделаться второстепенным архитектором под надзором отца. Это обстоятельство доставило ему в его последующих литературных распрях ругательный эпитет "каменщика". Недолго исполнял Бен Джонсон эту должность. Он поступил на военную службу в Нидерландах, убил на поединке на виду у всех солдата из противного войска, вернулся в Лондон и женился 19 лет, почти так же рано, как и Шекспир. 26 лет спустя он называл, беседуя с Друммондом, свою жену "строптивой, но честной женщиной".
Бен Джонсон отличался крепким телосложением, некоторой грубостью, самосознанием и воинственными инстинктами, он имел самое высокое представление о значении ученого и о призвании поэта, презирал непросвещенную толпу, легкомысленных и низких людей и всегда стремился в своих произведениях, как истинный классик, к спокойному развитию своих мыслей по стройному, заранее обдуманному плану. Но, с другой стороны, он был настоящим поэтом. Он вел беспорядочную жизнь, тратил легкомысленно свои деньги и был подвержен галлюцинациям: однажды он видел, как турки и татары сражаются из-за большого пальца его ноги, другой раз ему представился сын с кровавым крестом на лбу, предвещавшим как будто его близкую смерть.
Подобно Шекспиру Бен Джонсон видел в театре средство к жизни и сделался актером. Подобно ему он переделывал и подновлял старые пьесы репертуара. Так он прибавил еще в 1601 г. (или в 1602 г.) несколько прекрасных сцен в стиле архаической драмы к пьесе Кида "Испанская трагедия", носившейся перед Шекспиром, когда он создавал "Гамлета". Работу эту заказал ему Генсло, для труппы которого он стал писать с 1597 г., а эта труппа конкурировала с шекспировской. Вместе с Деккером он написал семейную трагедию, сочинил затем комедию "Чехол переменили" в фантастическом стиле, столь популярном в это столетие, словом, оказался в высшей степени полезным театральным сотрудником. Однако он не добился до конца своей жизни обеспеченного положения и зависел всегда от щедрости знатных меценатов. Конец 1598 г. имел для Бена Джонсона двоякое значение. В сентябре месяце он убил на дуэли одного из актеров труппы Генсло, некоего Габриэля Спенсера, который его, по-видимому, вызвал: в наказание ему выжгли на пальце позорное клеймо, букву "Т" (Tybern). Он должен был на время выйти из состава труппы Генсло. Несколько месяцев спустя актеры лорда-камергера разыграли его первую самостоятельную пьесу "У каждого человека - свои причуды". По в высшей степени правдоподобному преданию, сохраненному Роу, пьеса уже была забракована, когда на нее обратил внимание Шекспир, устроивший так, что она была принята. Пьеса имела успех, и имя автора сделалось с тех пор известным. В этой пьесе (по крайней мере, в ее древнейшей редакции) он влагает в уста молодого Ноуэлля восторженную защиту поэзии, святого дара творчества и царственного величия искусства.
Он нападает также на профанацию муз. Он и впоследствии часто восставал против нее. Но этот протест нигде не отличался такой резкостью и таким возвышенным полетом, как в пьесе "Рифмоплет", где юный Овидий восхваляет искусство, преданное поруганию его отцом и другими. Так как Бен Джонсон был всегда убежден, что он жрец искусства и Аристарх вкуса, он никогда не заискивал у публики, а относился к ней грубо и свысока; он, как воспитатель, старался внушить читателям и жителям ту мысль, которую Гете выразил известными словами: "Я нишу не для того, чтобы вам нравиться; я хочу, чтобы вы чему-нибудь научились".
Мысль о святости и неприкосновенности искусства он часто переносил на собственную особу и обрушивался на своих посредственных соперников скорее ядовитыми, чем остроумными, и всегда беспощадными колкостями. В своих прологах и эпилогах он устраивает апофеоз своей личности. У Шекспира совсем не было этой наклонности. Такие фигуры, как Аспер в пьесе "У каждого человека - свои причуды" (1599), или Крите в "Забавах Цинтии" (1600), или Гораций в "Рифмоплете" (1601), представляют ряд снимков с самого автора, который преднамеренно восхваляет себя и ставит себя прямо на пьедестал.
