заняты. Выкрашенная в синий дверь туалета. На подоконнике глобус. В окно виден зеленый забор и угол корпуса из белого кирпича. Возле окна в койках лежали желтого цвета мужики под капельницами, то ли спали, то ли без сознания. И еще один мужик у противоположной стены дремал, положив газету на лицо.
Я выбрал койку, лег и вытянул ноги. Зевнул.
Бред. Забавный такой бред, мухи по потолку ползают. А я лежу в койке с подозрением на лептоспироз. Теоретически…
Я стал вспоминать, трогал ли я вчера мышь, мне казалось, что нет, но кто его знает, я мог забыть. Хазин мог схватить меня за руку и передать микробов, все могло.
В последнее время в моей жизни подозрительно много мышей.
В детстве я читал книжку про то, что мыши — это такие отдельные люди. Не про то, что любят в книгах или в мультиках показывать, когда на зверей натягивают человеческие повадки и прочее, а про то, что они реально люди. Когда-то человек и мышь имели одного общего предка, потом произошло роковое разделение: человек пошел своим путем, мышь своим. Не все мыши такие, большая часть из них настоящие тупые животные, но некоторые животные только с виду. А из-за того что человечество распространилось, распространились и крысы — главные враги мышей. И вот мыши придумали начать войну…
Сосед слева проснулся, снял с лица газету.
— …Полчища крыс атаковали людей на Преображенской площади… — задумчиво прочитал сосед слева.
— Что? — спросил я.
— Красиво, — ответил сосед. — Крысы атаковали. Тебя с чем положили?
— Не положили пока, анализы делают.
— Ну, если тут, то уж положат. А подозревают что?
— Не знаю пока. Инфекцию. Моего друга вчера укусила мышь.
— А я кочегар, — сказал сосед. — В Коткишевской школе. Летом-то работы нет, а на меня как раз колосник упал.
Я немного подумал, как на соседа мог упасть колосник. Представлялось, что такая деталь, как колосник, всегда находится снизу, но потом подумал, что, может, сосед как раз и прочищал печь снизу.
Он листал газету со светлой улыбкой. Я прилег на койку. Сосед зевнул и спрятал газету в тумбочку, ему явно хотелось поговорить.
— Ты, значит, инфекционный, — сказал кочегар с непонятным удовольствием. — А я гнойный. А эти двое рыбаки…
Сосед указал на желтых мужиков возле окна.
— Эти самогонкой отравились, третий день не шевелятся.
Желтые рыбаки действительно лежали вытянуто и недвижимо.
— Че-то у них там внутри сломалось, — сказал кочегар. — Расстроилось.
— Может, их в область надо было? — предположил я. — Если действительно отравились…
— Поздно, — сказал сосед. — Надо было сразу, а они сразу в воде сидели.
— То есть?
— Ну, нажрались утром на рыбалке, уснули. Прочухались днем — хреново, решили в реку залезть, течением промыться, залезли. Бабы их нашли на берегу, «Скорую» вызвали, а они уже не видят ничего. Короче, печень отлетела.
Я подумал: почему сосед гнойный, если на него упал колосник? Но уточнять не стал.
— То есть тут… все вместе лежат? — спросил я. — В одних палатах?
— Если не перелом, то да. Поломанные отдельно, туберкулезники еще отдельно, старухи.
— Старухи?
— Лето же, — пояснил кочегар.
Связи я опять не уловил, но решил не переспрашивать.
— В прошлом году на картошке мою бабку змея укусила, — сказал кочегар. — Несильно, даже в поликлинику не возили. Так у бабки после этого характер сильно испортился. Деда чуть не убила.
— За что?
— Да как всегда — чай спитой в цветы вытряхивал.
— Зачем? — не понял я.
— Удобрение же, — пояснил кочегар. — А бабка задурила…
— Ясно.
Я вдруг почувствовал усталость и решил немного полежать. Снял кеды, вытянулся на койке. Сосед лег и достал книгу. В принципе, Салахов прав, можно отдохнуть денек.
— Надо было эту змею съесть, — сказал сосед. — Если съесть змею, то не умрешь от яда.
— А если мышь укусила?
— Не знаю. Меня ондатра кусала как-то. На зимней рыбалке. Сидел, окуньков на коромысло потряхивал, а потом клевать перестало. Я думал, щука подвернулась, решил коромысло на ложку поменять, достал леску, а тут из лунки она.
— Ондатра?
— Да, — радостно сказал кочегар. — Мохнатая такая рожа — как выставится! Выставилась и смотрит. А я взял ей и окуня сунул — она схватила и слопала. Ну, я еще одного кинул, она слопала. Короче, пять штук я ей скормил, прожорливая крыса оказалась. А потом хотел ее погладить, а она как цапнет! Ладонь насквозь прокусила, но как-то так удачно, что кровь почти не выступила. Зубы острые. Я рассердился, а она нырк в лунку.
Кочегар рассмеялся, вспоминая.
— Боялся, что рука заболит, а ничего, за два дня зажило. Через неделю опять поехал на рыбалку в то же место, едва лунку пробурил, как она выставилась. Ондатра эта, я ее сразу узнал. Она так посмотрела — и обратно нырнула. А через пять минут мне вот такого леща притащила.
Кочегар показал руками.
— Да…
— Паша, — вдруг вспомнил кочегар и протянул руку.
Я пожал, успев отметить круглый белый шрам на ладони.
— Виктор.
Рукопожатие у Паши было кочегарским, я едва не поморщился; сильнее я встречал лишь у одного писателя-натуралиста.
— Ондатру можно есть, — сказал кочегар Паша. — Она как кролик. Я сам не пробовал, но пацаны говорили. Они электроудочками часто ее били, не выбрасывать же. Но я не стану. Мы с этой ондатрой вроде как подружились, как я буду их теперь жрать?
Тут Паша начал врать, что с той зимней ондатрой они наладили дружбу, он угощал ее сухим собачьим кормом, а она ловила ему рыбу. Причем в рыбе ондатра разбиралась и приносила всегда вкусную, никаких голавлей, никаких язей и красноперки, а все лещи да судаки, видно, знала, где зимовальная яма. Я слушал с удовольствием, люблю такие истории — сказка, рассказанная в странном месте, дорогого стоит.
— А летом я ее уже не видел, — сказал Паша. — У меня раньше «Днепр» был, я на нем и летом, и зимой ездил, а потом «Москвич» купил, с машиной все-таки удобнее. Особенно в городе…
Что есть город? Больница, школа, столовая доручастка, несколько улиц, погрязших в пыли, холм. На холме дома, под холмом река.
— Может, она это как-то почувствовала?
— Может, — согласился я. — Это не исключено…
Запросто. Любая ондатра легко чувствует разницу между «Москвичом» и «Днепром». И исход однозначен.
— Жаль, кормят тут дерьмово, — пожаловался сосед. — Одни макароны с луком. Я два года назад здесь лежал — рыбу жареную давали. Страшненькую такую.
Я вдруг вспомнил про страшненькую рыбу. Наверное, году в девяностом. Родители тогда разводились, и я прожил у бабушки все лето до самого сентября.
В магазинах
