кости “мальчикам” перемыть. Хуже всего то, что и Вику я об этом не сказала. Запамятовала. Мой полицейский будет злиться.
“В силе. Бронируй столик!” – кидаю Беловой в ответ и выключаю звук, убирая мобильник под подушку. Время уже подбирается к полуночи, на сегодня работы достаточно. Да и вообще любых контактов и общения – хватит. Пора решать, как подкатить к Волкову с новостью, что завтра вечером дома меня не будет. Это сложно, но, похоже, у меня есть план.
Сую свой нос в приоткрытую дверь и улыбаюсь. Шикарный! В одном полотенце, низко сидящем на бедрах, Вик стоит у зеркала и обильно размазывает ладонями по щекам пену. Ныряю к нему. В ванной комнате душно. Подхожу на цыпочках и обнимаю его крепко. Целую между лопаток. Прижимаюсь носом к широкой спине, втягивая запах, жмурясь. Пальчиками по мужской груди перебираю, очерчиваю впадинки на прессе и опускаюсь ниже, касаясь темной полоски волос, уходящей под полотенце. Горячий, влажный, капельки воды на коже после душа. А еще сумасшедше вкусно пахнет гелем! Что-то мужское, древесно-пряное, горьковатое.
Я совсем свихнулась, да, раз нюхаю своего мужика?
А можно я его съем?
Вик сексуально хохочет.
– Опять мысли вслух, конфетка.
– Блин…
– С кем разговаривала? – ловит мой взгляд в отражении зеркала.
– От тебя вообще ничего не скроешь, да? Опера включил?
– Нет. Ревнивого без пяти минут мужа.
– Без пяти минут? Что-то я не припомню, чтобы ты на одно колено падал и предложение делал, Волков. Торопишься ты, однако.
– Это вопрос времени, Кулагина.
Я ничего на это не отвечаю. Самоуверенности этому наглецу не занимать, раз он думает, что я без промедления отвечу “да”. Мы друг друга определенно стоим.
Ныряю Вику под руку и перехватываю бритву.
– Можно я?
Волков оценивающе смотрит на меня.
– Что?
– Да вот думаю, можно ли тебе доверять, – звучит низким вибрирующим голосом, от которого волоски на руках дыбом встают. – Ты меня пару секунд назад съесть собиралась, конфетка, а теперь в руки острое лезвие просишь? Опасно. Я рискую не выйти из этой ванной живым.
– Не переживай, бритвой не убить.
– Ты заблуждаешься, – улыбается снисходительно, но отдает станок в мои цепкие пальчики.
– А вообще, если бы я хотела от тебя избавиться, то сделала бы это ночью.
– Почему?
– Ты так крепко спишь, что тебя никакой пушкой не разбудишь. Для меня было бы меньше сопротивления, а тебе меньше мучений.
– Ты только что сама себя сдала, Кулагина. Хреновая из тебя преступница, – лыбится Волков. Подхватив за талию, усаживает меня пятой точкой на тумбу у раковины, чтобы я не тянулась высоко. Покорно подставляет колючие щеки.
Брею я его молча. Сосредоточено и аккуратно, чтобы не порезать. Вик тоже предпочитает сохранять установившуюся между нами уютную тишину. Ладони у меня на попе устроив, следит в зеркало за моими действиями и лишний раз боится вздохнуть.
– Ты чего так напрягся, здоровяк?
– Да так. Не обращай внимание.
– Ну, нет, Виктор, так не пойдет. Колись!
– Вспомнил первый раз, когда остался у тебя. Ты не то, что заявиться ко мне в душ боялась, вообще вся краснела и смущалась наедине. Тряслась, как осиновый лист на ветру.
– Неправда! Ничего я не краснела и не смущалась! Тебе показалось.
– Смущалась, Кулагина, – нежная улыбка трогает любимые губы. – Это было очень мило. Я тогда еще подумал: боже, во что я вляпался и что мне с такой мелкой делать, в крестики-нолики играть?
– Мелкой? У нас всего пару лет разница в возрасте, вообще-то!
– Да, но я на тот момент закончил школу, а ты только пошла в десятый. Я-то считал себя взрослым и крутым.
– А меня, значит, обыкновенной малолеткой?
– Ну… допустим, обыкновенной ты никогда не была. Во всяком случае, не для меня…
– Все равно не помню, чтобы я тебя стеснялась, – дую губы. – Зато помню, как ты в первое же наше свидание накосячил. Приехав забирать меня, нарядившуюся в короткое платье и с прической, на которую я вылила тонну лака для волос, на мотоцикле. Впечатление на всю жизнь. Ах, да, еще и без цветов! Фиговый из тебя был джентльмен.
– Я потом исправился.
– Мхм, – делаю плавное движение бритвой по мужской скуле, ополаскивая бритву под струей воды. – Исправился он. Кактус подарил. Очень, блин, романтично! Все девчонки ржали в классе. Знаешь, как и куда тебе этот кактус хотелось засунуть?
Волков посмеивается. Сначала скромненько, а потом заливисто и от души, очевидно, представив себе эту картину, как я, шестнадцатилетняя дурочка, появляюсь в классе после перемены с кактусом в горшке. Нет, ну разве он не гад? Га-а-ад! Но не улыбнуться не могу. Это было ужасно. Но прикольно.
Волков сильнее сжимает ладонями мои ягодицы, двигая к себе еще чуть ближе. Да что уж там! Вжимая в себя максимально. Мы снова замолкаем. Я вновь возвращаюсь к его щекам, когда слышу неожиданный вопрос:
– Что еще помнишь? Расскажи?
– Вот еще… хватит болтать, а то пораню.
– Да брось! Давай, конфетка, что?
Я язык упрямо прикусываю.
Все помню. С самого первого до самого последнего дня. Каждую деталь, каждую мелочь, каждую улыбку и слово. За десять последних лет я не запомнила столько, сколько за наши четыре года отношений. Наивно полагала, что все забыла, что пошла дальше, жила дальше. Но ошибалась. Какое счастье, что вовремя нашла в себе силы признать собственный промах.
– Ты первый.
– Трусиха.
Плечами пожимаю.
– Я многое о тебе помню, Тони.
– Например?
– Например? Ты терпеть не можешь персики, потому что тебя раздражает их шершавая шкурка. Ненавидишь арбузы и жить не можешь без дыни. Любишь спать на правой стороне кровати. Никогда не сушишь волосы феном после душа. И ненавидишь, когда тебя называют по фамилии…
– Что ты делаешь с завидной регулярностью!
– А еще по весне у тебя всегда появляется много милых веснушки, которые ты терпеть не можешь. Но это самое очаровательное, что в тебе есть,
