ребенок хотел пить. Рядом в ожидании маялась пара – мужчина и женщина. Мужчина помалкивал, а женщина говорила много, упоминая какую-то Аллу, – и я решилась попросить у нее воды. Воду Маша получила, но пара отошла от нас, очевидно ожидая нежелательного продолжения нашего диалога – типа «так пить хочется, что просто переночевать негде». Мы тоже отодвинулись.
В конце концов «два румына, говорящих по-русски», как в пьесе про «двух румын, говорящих по-польски», появились в зале ожидания.
Я бросилась к мужу, а женщина к его партнерше. Это была Покровская, которую я увидела не на сцене, а в жизни в первый раз. И тогда она весело сказала: «Так, быстро, все ко мне пить шампанское. Таня, ты его заморозила?»
Вот так и началась наша долгая дружба с Алой и ее подругой Таней Макуловой.
А мужчина, который вышел вместе с ней, оказался драйвером, но не простым – он специализировался только на обучении тупых к вождению женщин, в его списке уже были Волчек и Покровская, а потом появилась и моя фамилия. Он был гений. Он никогда не ругал баб, он им мизинчики целовал. Фамилия его была Лавен. Шампанское замерзло, и открыть его не удалось. А дружба оказалась доброй и теплой. И бесконечной.
* * *
Уже ближайшим летом, в Ялте, мы оказались в совершенно сказочной компании. Покровская занимала прекрасную комнату с балконом и видом на море в доме киношников, мы с мужем получили комнату в Доме писателей, очень высоко на горе, но бегать вверх-вниз нам ничего не стоило, да и место для нас было сакральное – именно там мы три года назад увидели друг друга.
Неожиданно приехали Филиппенки, Саша и Марина, тогда еще нерасписанные. Начальницы – «сестры-хозяйки», строгие блюстительницы морали, не поселили их вместе. Тогда Алла легко уступила им свою комнату, а сама с наслаждением заняла обширный балкон.
Будучи на гастролях, по набережной гуляли Геннадий Хазанов и Владимир Спиваков – оба еще молодые, но уже «ВИПы», хотя такого слова мы еще не знали.
Юрские, с которыми мы уже дружили, занимали комнату в киношном, хотя по рангу им было уже положено иметь люкс в роскошном отеле «Ялтинский», в котором, впрочем, тогда обретался Ефремов с Настей.
Время проходило весело. В киношном доме было очень строго насчет вечерних посиделок – гости должны были покидать место посещения не позже десяти вечера. Входная дверь запиралась до утра. Интересно, кто из актеров мог этому следовать?!
Помню, как нас провожали через окно. Засиделся и Спиваков. Неожиданный среди нас фокусник, женатый на оперной певице, показывал фокусы, которые он называл трюками. И вдруг сказал:
– А знаете, как завоевать сердца армян?
Все смолчали, это было не актуально. Взволновался Спиваков, увлеченный Сати:
– Как?
– Добавить две буквы к своей фамилии?
– Какие? – допытывался Спиваков.
– «Я» и «н». И публика ваша!
Спиваков повертел губами свою фамилию и сказал:
– Нет, уж лучше я как-нибудь своей обойдусь.
Там же, в Ялте, Алла увидела своего Ефремова, с которым они были не разведены. Он ходил в большой шумной компании стукачей. Его буквально водили «добрые» охранники, навязываясь в друзья, фотографируясь как бы на память, а за этой толпой проглядывали сестры Вертинские в экстравагантных парижских костюмах.
Алла оценила окружение и завязала со своим законным мужем непринужденный разговор, потом буквально потащила нас за ним в его шикарные апартаменты. За нами втиснулись стукачи. Один долго обнимал Покровскую и представлял ей свою подругу, которая якобы тоже совершенно случайно здесь появилась.
Ефремов относился к этой ораве с аристократической брезгливостью. Не очень замечал. Особенно приветлив был с нами. Мою пьесу он когда-то хотел поставить в «Современнике», но не сложилось.
Сестер видно не было, и Алла сразу заняла главную позицию. Общалась с Олегом весело, иронично перемигивалась при очередных ляпах окружения. И вдруг Ефремов сказал:
– Слушай, я же на машине здесь.
– Ты что, охерел, а самолета своего нет? – развеселилась Алла.
– Мне скоро ехать. Давай со мной. У тебя когда срок заканчивается?
Алла заволновалась. От такого предложения не отказываются. А мы просто обрадовались – кажется, все налаживается и развода не будет.
– А тебе что, шофер нужен? – поставила она вопрос в лоб, догадываясь, что Олег развязал.
– «Мерседес» – не хухры-мухры, между прочим, – многозначительно предупредил Ефремов.
– Ну давай, – согласилась Алла. – А у тебя ручник? Учти, я без ручника не вожу.
– А хрен его знает, у меня ручник? – вопросил Олег вслух знающих людей.
Знающие люди подтвердили:
– Конечно, Олег Николаевич, вы же сами с ручником просили, это же «мерседес» классический.
Настроение у Покровской поднялось. Стали пить за здоровье, за артистов, за Ялту, за счастье…
Алла поехала с Олегом. Но в последнюю минуту к ним в машину решительно сел тот парень с якобы случайной подругой с такими словами:
– А нам по дороге. Тоже в Москву надо.
…Развод состоялся через полгода без участия сторон и при полном согласии. Впрочем, жизнь с Настей закончилась там же и тогда же.
* * *
Семья Покровской была особенная, каждый человек в ней уникален, и природа ни на ком не отдохнула. Отец, Борис Александрович Покровский, – легендарный оперный режиссер. Заслуга его перед Большим театром огромная. Но было время, когда знаменитого главного режиссера Большого театра – редкая, надо сказать, профессия – просто убрали. Произошло это во времена глухого застоя, когда ни дышать, ни творить было невозможно. А Борис Александрович смог – создал театр в подвале бывшего бомбоубежища возле метро «Сокол». И туда потянулись зрители. Алла позвала нас на совершенно уникальную оперу «Ростовское действо». Автор – святой митрополит Димитрий Ростовский, поставлена опера была в самом начале восемнадцатого века. Звук в подвале был невероятно ясный, четкий, зримый. Когда над нами бушевал двадцатый век со своими тревогами, мы погружались в глубокую старину. Хрустальный голос Маши Лемешевой взывал из этих глубин к человеческому состраданию. После оперы мы вышли потрясенные небывалым «действом».
Спустя годы, когда времена сменились и Покровского пригласили обратно в Большой театр, простодушная служительница при входе воскликнула: «Ой, Борис Александрович, что-то вас давно видно не было. Приболели, небось?»
Мама Аллы Анна Некрасова была режиссером в Центральном детском театре. И преподавала вместе с Покровским оперную режиссуру в ГИТИСе. А сама Алла и после ухода Ефремова в МХАТ продолжала служить в родном «Современнике». И преподавала с Ефремовым в школе-студии МХАТ.
Ролей в театре было немного, но до чего же разноплановые были эти роли – от абсолютно комедийной заполошной тетки в «Восточной трибуне» по пьесе Галина до фантастически сыгранной матери Иудушки Головлева в спектакле Кирилла Серебренникова.
Последней ее ролью была полуживая блокадная старуха – одна из хранительниц Эрмитажа в пьесе Полины Барсковой в Театре Наций.
Алла работала над этой немногословной ролью так, как, наверное, в молодости разбиралась с текстами
