Как-то коротко и злорадно, с алчностью и предвкушением.
Твари явно учуяли их.
Шост вгляделся в туманные клочья, застилающие зрение и воображение, которое не в пример здравому смыслу, рисовало сознанию: карикатурно-зловещие морды чудищ. Храмовник жадно проглотил горькую слюну, в животе тихо заурчало не то от голода, не то от панического страха? Какая в том разница, коли вокруг, такое творится? Подумать только легендарное место крови и месива — чертовы Улья Грез! И надо же, какое сладостное название: Улья Грез! Или возможно это неудачный перевод эльфийской тарабарщины на человеческий лад? Кто в том вопросе разберется или даже поймет?
Тук-тук-тук-тук (затихло).
С противоположной стороны тумана: тук-тук-тук-тук-тук…
На пришельцев в мир призраков и нежити повеяло замогильным холодом.
Тук-тук-тук-тук (с боку)…
К ним подбирались с трех сторон!
— Ой! — воскликнула Оливия от холода и отшатнулась от неизвестного натиска.
— Брр! — свела плечами Ирвин.
— Тиль-тиль-тиль… я справ… справился… я… тиль-ти… — все дальше бредил о своем полукровка.
У-у-у-у-у-г-г-г-г-р-р-р-р-рррррррр…
— Уходить надо, — спокойно констатировал факт парнишка-храмовник своим спутницам.
Фиолетово-темное небо, заполненное туманными кляксами испарений, дрейфующих над землей, парящих под действиями магии и порывами внезорганских ветров. Переливы зеленых, серо-красных, янтарно-сизых, молочно-бледных, черно-бурых и ядовито-зеленых красок в дымке. Загадочные и устрашающие танцы вальсировали клубки-потоки в трех-четырех десятках метров от скованных страхом и переживанием фигур беглецов. И только придавленная к земле фигурка полукровки оставалась равнодушной к действительности творимой перед самым носом. Ухало, храпело, поскуливало, завывало, гавкало, рычало, ржало и поскрипывало в полотне мути. Призрачные и нереальные человеческому слуху звуки. Вот только характерный и конкретный перестук коготков по примерзшей почве кошками скреб по нервам. Ломил дрожью все тело. Что-то или нечто подкрадывалось к их временному лагерю? С диким азартом и вожделением рвалось наброситься на горячую и пульсирующую жизненной энергией плоть.
Тук-тук-тук (шарк-к!)
Шарк-шарк-шарк-шарк…
Скребеж конечностей по мелким камешкам и обмороженной глине…
— В-все!! — неожиданно громко выкрикнула Оливия и, подскочив к обомлевшей Ирвин схватила напарницу за рукав эльфийской куртки, потянула за собой. — Они сейча-ас бу-удут здесь и… и тогда…
Ирвин не вырывалась. Она с перекошенным лицом таращилась в туманную дымку, буравя потоки испуганным взором.
Без оружия и магии они долго не протянут. Запрет запретом, а выстоять против потусторонней нечисти голыми руками — это не героизм, скорее всего, идиотство. Холодное оружие не выдержало магического портала, затерялось в бесчисленных коридорах энергетического тоннеля. Шост с огорчением вспомнил родное эмбраго. Как мог в наступающую минуту помочь верный враг? Эх!
— Вы куда? — Зашипел на них храмовник, тяжело оглядывая подруг. — Сгинете! За Ульями Грез Василисковы холмы, как через них думаете перебраться, по воздуху?
Аристократки косились на него обиженными и осуждающими взорами. Не твоего ума дело! Но прощаться с Шостом и бессознательным Себастьяном пока не спешили.
Призрачные гости в пелене мути притаились, а возможно наоборот подсчитывали с какой стороны лучше подобраться?
— Есть толковое предложение, предлагай, но… — Ирвин заткнулась, когда Шост более чем спокойно отвернулся от девчонок и в два быстрых шага оказался у вещей мечущего в бреду полукровки.
Руки парня приподняли голову Себастьяна, уложили на край плаща, а дорожную торбу, служившую как подушку, храмовник опустил на ровный участок земли, под неестественный свет зачумленного края, юнец развязал тесемки торбы и заглянул внутрь себастьянова имущества: так… так-так, что у нас тут?
Первым делом он извлек влажный от сырости эльфийский хлеб, разломал его на три части, и протянул немудреную еду спутницам. Девчонки едва не вырвали черствые корки из его рук вместе с пальцами, Шост мельком глянул, как краюхи исчезают в проголодавшихся ртах. Сейчас не до этикета и культуры. Он порылся в шмотках, нашел скрученную в рулон карту, которая к его немалому удивлению сохранилась после водных процедур. А еще он ненароком нащупал что-то тяжеловатое и знакомое в боковом кармане, а в другом — тоже тяжелое и с рукоятью. Нож? Нет — стилет! А здесь, что же? О Аллон, неужели? Эмбраго! Родимый друг! Брат! Запел с первого прикосновения в его крови. С первого ласкового касания. Эмбраго!
Притихли за его спиной Оливия и Ирвин, перестав чавкать и хрустеть зубами, с жадностью наблюдая, как он с дрожащими руками сматывает звенья магической цепи, а радостный друг… брат затрепетал. Запел в его руках, купаясь в лучах внутренней силы. Магия легонько подалась и заструилась на пальцах и звенья мифрила засверкала в темно-фиолетовых лучах края. Он опьянел и слился с магическим оружием. Начал проваливаться в омуты боевого транса…
Его выплеснули из водопада ярких брызг толчки бешеной и разгневанной Оливии, она мочалила его кулачками в плечо, в спину, тормошила словно тряпку.
— Шост! Шост! Шо-ост!
Он перевалился на правый бок, едва не налетев всей массой на тело полуэльфа, и только тогда очнулся.
— Шост! Магия Шост! Шо-о-о… — Вопль Оливии утонул в вопле Ирвин, когда храмовница спиною наскочила на их двоих и заверещала пуще прежнего. Вот тогда Шост и очнулся окончательно, вынырнул, словно из беспамятства, такого же глубокого и вязкого.
— Спрячь! — Успела затребовать дочка Хорвута, опасливо пялясь на эмбраго в руках Шоста.
— А-а-а? — зазвенело в ушах и по всей равнине Грез — это Ирвин ревела сиреной на всю округу, и было от чего!
Подмастер, полусидя, развернулся и глубоко вгляделся в завесу испарений.
ОНИ СТОЯЛИ ШЕРЕНГОЙ! СТРОЕМ!
Спина Шоста мгновенно покрылась испариной, а боевой пыл растаял в течение полусекунды.
ОНИ КАЗАЛИСЬ КАМЕННЫМИ ИСТУКАНАМИ. СТАТУЯМИ СУМАСШЕДШЕГО СКУЛЬПТОРА…
Шост с тяжестью на сердце в тот момент мог бы признаться себе, что в те мгновения ОНИ действительно явились ему неправдоподобно, сумасшедше неестественным явлением даже в клубах чуждого Зоргану тумана. Словно ТЕ изваяния выплыли из чудовищной глубины. БЕЗМЕРНОЙ ПУСТОТЫ. Явив им свои уродливые и кошмарные тела. Он не смог с точностью, как и в первый раз, сказать, сколько же их предстало из мутной глубины: десять? Двадцать? А может и сто адских порождений? Одно, что стоило отметить, главным фактором — существа выстроились перед ними длиной-длинющей шеренгой, в жажде хорошо поужинать, а может и позавтракать, если конечно, к тому времени, от них, храмовников и бесчувственного Себастьяна хоть что-то останется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
