Я была очень расстроена, что никакая «портретная эпидемия» возникнуть не сможет, но об этом потом, когда мы будем лучше себя чувствовать.
Глава тридцать вторая
Прежде чем приступить к писанию портретов туземного населения, мы должны были устранить препятствия, обычно возникающие на новом месте, и прежде всего ликвидировать возникший у нас в Рабауле домашний кризис.
Меру исчез!.. Мы давно оценили его достоинства, но с момента его исчезновения почувствовали себя полностью парализованными. Он был таким спокойным, таким обходительным (в редкие часы бодрствования). Несмотря на то что обслуживание нас должно было ему претить, мы никогда не слышали грубого ответа. По происхождению он был сыном вождя из Кавьенга (Новая Ирландия), где существует строгое кастовое деление и где рабы считаются худшими людьми, проданными в рабство потому, что их не хотят терпеть в родной деревне. Сыновей вождя было принято посылать в Рабаул, где они должны были учиться точно так же, как сыновья наших крупнейших банкиров едут обучаться делу в европейские банки или сыновья восточных аристократов едут в США. Меру поехал с американцами вербовщиками в качестве личного слуги, чтобы научиться уму-разуму; стиснув зубы, он молча терпел все, как подобает природному аристократу.
Расположенный между «Амбассадором» и типографией двор был тем местом, где бездельничали бои из газетной редакции и личные слуги съемщиков помещений. Это были разбитные ребята, долгое время околачивавшиеся в Рабауле и приобревшие здесь залихватский вид. Волосы они стригли и красили на необычный манер, а их юмор был вполне достоин наших столичных юнцов. Меру своих красивых черных волос не красил, носил очень скромную прическу и презирал лихих городских парней. В ответ они хором издевались над Меру за то, что он прислуживал женщинам. Избежать насмешек он не мог, так как воду для питья приходилось носить из того же места, откуда ее брали остальные; воду для мытья приходилось греть на общем костре, горевшем во дворе. Часто, слыша визг и насмешки, мы удивлялись, как может Меру сохранять терпение.
Мы не сомневались, что Меру сбежал, и даже не винили его, но жизнь без Меру стала сразу невыносимой. Сначала мы думали, что вопрос престижа, не позволяющий белой женщине самой что-либо делать в присутствии туземцев, на нас не распространяется. Но представив себе, как мы будем с ведрами в руках шагать по холлу, расплескивая воду во все стороны, или пользоваться для нагревания воды костром, кокосовую скорлупу для которого принесли не мы, а чужие туземные слуги, или, что еще хуже, будем ходить выливать горшки и ведра, — мы решили, что престиж существует и для нас. Мы боялись, что разухабистые парни будут зубоскалить по нашему адресу, а теперь, после обеда, устроенного в нашу честь губернатором, это было бы недопустимым.
Вскоре мы обнаружили местонахождение Меру — он сидел в тюрьме!
В силу закона ни один завербованный туземный рабочий не может быть передан одним хозяином другому без соответствующей регистрации, обязывающей нового работодателя выполнять условия заключенного ранее договора: кормить, предоставлять жилье и выплачивать заработную плату. По отношению к Меру ничего не было сделано, так как он был временно передан в наше распоряжение. Мы полагали, что основные хозяева Меру пока что в нем не нуждаются, но, как только он им понадобится, они заберут его и поставят нас об этом в известность. Мы были уверены, что Меру квартирует и питается с остальными боями американских вербовщиков, но именно в этой уверенности заключалась наша ошибка. Безропотно работая на нас, Меру шнырял по городу и кормился где и чем попало, спал где удастся. Когда мы узнали об этом, то не могли понять, почему Меру не сказал нам ни слова. Разве только из гордости… Он предпочел иметь дело со своими земляками, работавшими на большом складе и делившими с ним свой скудный паек риса. Это продолжалось до тех пор, покуда служащий склада не обнаружил непрошенного гостя и не передал его в руки полиции. Место нахождения Меру открыл вездесущий и всезнающий редактор газеты.
Закон предусматривал для нас как «работодателей» двойную ответственность: во-первых, мы отвечали за использование труда рабочего без соответствующей регистрации; во-вторых, мы должны были отвечать за непредоставление ему пищи, крова и платы. По закону мы способствовали превращению туземца в бродягу, а в Рабауле строго смотрели на такие вещи. Только гордость Меру спасла нас от наказания: он отказался признаться в том, что обслуживал женщин. Счастье сопутствовало и американцам вербовщикам, поскольку власти обнаружили их лежащими в больнице. Передав своих завербованных бугенвильцев другим предпринимателям, они на вырученные деньги закатили грандиозный кутеж, закончившийся для обоих отправкой в больницу (тут-то Меру и потерял их из виду). Вербовщик, болевший черной лихорадкой, слег от нового приступа, столь сильного, что бывший спекулянт флоридской недвижимостью чуть не отправился на тот свет. Другой вербовщик слег после разгула в госпиталь, чтобы сломать и вновь срастить неправильно сросшуюся ногу. Болезни не помешали обоим вербовщикам уехать раньше нас в США искать применения своего трудолюбия в более спокойных авантюрах.
Пока что Меру был возвращен своим сомнительным хозяевам.
Право, Меру был чудом, особенно если сравнить его с преемниками. На несколько дней, покуда мы пытались найти компромиссное решение между собственным престижем и требованием закона о двухлетнем сроке найма туземного слуги, Сэмми прислал нам своего слугу по имени Бонга. Этот Бонга обладал всеми недостатками, отсутствовавшими у Меру, и вдобавок был невероятно груб. Будучи полицейским, он считал службу у женщин прямым оскорблением, и мы были счастливы, когда в нашу жизнь вошел Томбат, принесший от редактора газеты записку следующего содержания:
«Леди, терпящие бедствие! Податель сего письма некий Томбат, или Падающий Дождь (ибо родился он в час дождя). Он подлинный Гермес, и я не сомневаюсь, что вы оцените его по заслугам, поскольку он два года служил в доме моей сестры. Он умеет выполнять все домашние обязанности: стирать, гладить, стряпать, подавать на стол, переносить все местные сплетни, торговаться не хуже уличного разносчика (на случай, если вы будете посылать его на рынок). Он умеет лгать не хуже американского сенатора и является кумиром рабаульских бездельников. Советую вам оценить его готовность пойти в услужение. Остальные мои парни Тобонга, Тобука, Тогата, Томелия и Томерия — все из племени То, но не братья — отказались работать на миссис (это все те бездельники, что надсмехались над Меру). Когда я вызывал добровольцев, они отвернули головы. Бука объяснил мне, почему они не хотят идти: „Вчера я посмотрел в глаза длинной миссис (длинная — это я). Честное слово, она нехорошая… Ах, я не пойду к ней, я ее боюсь…“ Я чуть было не нарушил параграф 666 Кодекса о труде для туземцев Папуа издания 1912 года, намереваясь съездить ему по уху, но тут Томбат вызвался на эту работу. Три месяца назад, когда я с этими парнями силой пробивал дорогу, чтобы уйти из деревни Варангои-Байнинге, Томбат сбежал от нас. С того времени он жаждет совершить какой-либо героический поступок, чтобы восстановить репутацию храброго юноши. Он считает поступление к вам в услужение вполне подходящей возможностью. Он будет питаться и спать со своими соплеменниками и получать плату там же. Табака ему не давайте, так как он получает в редакции газеты».
