с Фросей живем в ладу её заботами и ты не пасынок Фросе, но вроде сына – вот как твоя мать угадала и распорядилась. Завтра же сходим к ней на могилку и свечку поставим за твой приезд, – подвел итог отец и торопливо налил рюмку водки, пока Фрося отсутствовала.
Фрося принесла ворчавший самовар, поставила на стол и все стали пить чай с вишневым вареньем, которое Фрося оставила с прошлого года, зная, что Иван любит вишню.
– Храпеть начал Петр Фролович, видно и впрямь стареет, – пожаловалась Фрося, – и снадобья от храпа вроде нет, спрашивала я у бабы-ворожейки на селе. Переверну его на бок – замолчит, но стоит ему повернуться во сне на спину – как снова музыка играет на все лады: иногда даже уши затыкаю ваткой – иначе не заснуть, а ему хоть бы что, приходится приспосабливаться: не бросать же Петра Фроловича из-за храпа – так и пробросаться можно, – хитро улыбнулась Фрося и добавила: – Твоя-то служанка не жалуется на твои причуды во сне: помню, ты всё вздрагивал, если до тебя дотронуться спящего.
– Не спим мы вместе, – возразил Иван, – нельзя этого допускать, чтобы как муж с женой спать вместе.
– Значит, затащить женщину в постель можно, а спать с ней вместе нельзя? – возмутилась Фрося словами Ивана.
– Никто вас, женщин, в постель насильно не тащит, вы, сами кого захотите, того и затащите, а мы, как бычки на поводу, идем за вами отведать сладенького. Мужчина выбирает женщину, которая его уже выбрала, а уж что она позволит ему – это полностью в её власти. Конечно, когда за деньги – это уже не отношения, а торговля: её товар – наши деньги, вот и вся любовь, как называют это люди, а фактически – те же собачьи отношения: если сука не захочет, то кобель не вскочет, – высказался Иван.
– Вижу, что ты не только грамоте учился в своем училище, но и про любовь знаешь кое-что. Желаю тебе влюбиться когда-нибудь по настоящему, да помучиться ревностью – может тогда изменишь свои взгляды на любовь, как на собачью утеху, – возразила Фрося. – Мне бог не дал любви, но дал покой и удовлетворение с твоим отцом, а это, поверь мне на слово, многого стоит.
У нас на селе в прошлом году один муж любил свою жену, а она с соседом спуталась, так этот муж взял и повесился – вот до чего любовь-то доводит, не приведи господи.
– Может этот муж был бракованный и не давал жене удовлетворения, вот она и загуляла, а от добра – добра не ищут. Но без любви тоже нельзя: брак по расчету и без взаимного влечения – это та же проституция, когда один покупает, а другая продает или наоборот, но, как говорится, хрен редьки не слаще. Учту, Фрося, ваши пожелания и постараюсь влюбиться так, чтобы зубы ломило от страсти и голова кружилась, будто с вина, а пока мне довольно утехи со служанкой, к взаимному удовольствию, но без общей постели, где и храпеть нельзя, – подколол Иван отцову пассию и пошел за ограду прогуляться по просёлку до села и обратно: в село решил сегодня не заходить, чтобы не ввязаться с дороги в долгую беседу со знакомыми крестьянами или друзьями детства.
На следующий день Иван с отцом сходили на погост, прибрали могилку матери, поставили по свече за упокой её души и далее учитель предался полному безделию. Он переоделся, по-отцовски, в холщовую рубаху на голое тело, портки и лапти, нашел в сарайчике соломенную шляпу: еще дедовскую и в таком крестьянском затрапезном виде ходил в село до лавки, где покупал харчи по заказу Фроси.
В этом виде его никто не узнавал, а он и не напрашивался, тем более, что все сельчане были заняты в полях и на огородах: жара стояла уже три недели, земля пересохла, поля и огороды жаждали дождей, которые всё не приходили и не приходили.
Дня через четыре, по приезду Ивана, ночью небо загромыхало так, что посуда зазвенела у Фроси на кухне, замелькали стрелы молний и дождь стеною обрушился на землю, будто разверзлись хляби небесные, как во времена Потопа.
Следующие два дня дождь лил не переставая на радость крестьян: ещё бы несколько жарких сухих дней и урожай пшеницы сгорел бы на корню, да и рожь не успев налить колос, дала бы урожай не больше, чем сам-три, когда на каждое посеянное зерно приходится три зерна урожая.
Потом распогодилось и Иван начал целыми днями пропадать на речке с удочкой, занимаясь, на взгляд сельчан, пустым делом: крупной рыбы в реке почти не осталось поблизости от села, а ловить мальков – одно баловство.
– Чудит сынок нашего барина, – ворчали одни крестьяне, завидев Ивана на берегу речки в одних портках и при соломенной шляпе.
– Не скажи, он учитель, уважаемый человек, – возражали другие, – пусть побалуется, пока детишки не учатся, грамота – штука тонкая, тоже труда требует, а каждый труд требует отдыха – вот и пусть себе отдыхает у речки и балуется удочкой.
С друзьями детства Ивану видеться не удавалось: то на покосе целями днями, то на рубке леса на дрова, то в полях – они стали взрослыми мужиками, обзавелись семейством и им некогда было точить лясы с барчуком: пути крестьян и дворянина разошлись окончательно, оставив лишь воспоминания детства, которое скрылось за пеленой прожитых лет.
Пару раз Иван наведался к сестре Лидии, которая уже превратилась в пожилую женщину, хотя ей не минуло и тридцати пяти лет: сельская жизнь быстро старит людей, несмотря на сословия. Лида числилась мещанкой, будучи замужем за сыном лавочника и имела уже трех детей, старшему из которых было пятнадцать лет и они прислуживал отцу в лавке деда: крепкого еще старика лет шестидесяти.
Общение с сестрой не принесло радости Ивану: она погрязла в быту сельской жизни и её ничего не интересовало, кроме собственного здоровья, здоровья детей и торгового оборота в лавке – залоге обеспеченной жизни всего семейства лавочников, частью которого и стала сестра Лидия.
Встречи с сестрой окончательно укрепили намерения Ивана учиться дальше и никакой женитьбы, даже на Татьяне – иначе сельский быт засосет и его и жизнь сельского учителя уподобится жизни сельской лавочницы, в которую превратилась его сестра Лида. А ведь он помнил её озорной девушкой, читающей романы из отцовской библиотеки и мечтающей о жизни в большом городе, учёбе и встрече любимого человека, в итоге оказавшимся сыном местного лавочника, замужество за которым погасило все
