Так вот, всем этим он обязан был папаше и Артамалю, который ему не раз еще помогал и с нужными душами сводил. Я их обоих знал, и точно говорю — не стал бы Гаэль такое учинять. Он и драться-то не любил! Все переживал, что кому-нибудь больно сделает, а уж взорвать столько народу, да своего благодетеля — нет. Хоть режь, но в такое не поверю. Думается мне, что все было не так, как мечтает наша доблестная полиция. Подозреваю я, что мальчонка в погреб просто не вовремя спустился, и его или завалило совсем, или вообще в клочья разнесло. Говорят ведь, что рвануло в подвале, — а он туда бегал часто. Да. Вот так-то.
За столом воцарилось напряженное молчание. В полной тишине Хидейк взял одну из оставшихся рюмок и налил себе листагова целительного зелья.
— Значит, так, — медленно протянул я, — значит, говорите, не мог.
— Не мог, — подтвердил впавший в меланхолию Зур, — на том стою и стоять буду.
— Я так понимаю, — подал голос и Хидейк, — вам Гаэль тоже не был чужим.
— Конечно не был, — утвердительно качнулись бакенбарды, — когда за него советник просил, я еще подумал — вот мне заноза в глаз, привалило счастьице-то, но спорить с такой важной шишкой, понятное дело, не стал. А потом что-то глядел-глядел, как парнишка работает, да и зауважал его помаленьку. Слово за слово, как-то сдружились. Так что я знаю, что говорю. Гаэль тут ни при чем.
— Уверен, так и есть, — спокойно согласился я, — и думаю, нам удастся это доказать, даже не отвлекаясь от дела.
— Вы это о чем?
— Ну, учитывая, что мы ищем тех, кто стоит за взрывом, стоит нам достичь цели и показать всем, что это вовсе не Гаэль, — завернул я, но каор моментально все понял.
— А и верно! — воскликнул он, — ну, раз так, помогу, чем смогу. Вот только, собственно, чем?
— Думаю, если вы расскажете нам поточнее, где проживал Гаэль, этого хватит. Как знать, нет ли у него дома более явных доказательств невиновности. К тому же, его жена…
— Вот только с Тришей вы там полегче, — вновь построжел воодушевившийся было полуорк, — она и так немало вынесла, да еще и полицейские ей, небось, всю душу выполоскали. Полегче там.
— Мы со всей деликатностью, — заверил его Хидейк, — это я вам обещаю как друг и как дворянин.
— Ну хорошо, коли так, — Зур проводил нас до дверей и на прощание крепко пожал обоим руки. — Езжайте на Вокзальную, 12. И… Пусть все у вас будет в Порядке.
Глава 33, в которой одни печальные воспоминания вызывают другие, а ряды моих помощников растут
Когда мы, тяжелые животами от обильной еды и головами от обретенных знаний, медленно брели к выходу, я разглядел нечто, прежде избежавшее моего внимания. К одной из стен прижался, почти врос, длинный, но какой-то скромный и незаметный шкаф темного дерева. На полках стояли вовсе не модные фарфоровые пастушки, но бесконечная вереница книг в коже с золотым тиснением. Перспективы Зура и впрямь не вызывали сомнений, — такое количество серьезной литературы (за богатыми переплетами никак не могла скрываться дешевая бульварщина) можно было уверенно назвать роскошью. Я вздохнул. Моя скромная библиотека помещалась в единственном чемодане, что пылился под кроватью в недрах хидейковых хором. Лежала там, правда, и пара любовных романов, но, скажу честно, моей вины в том не было. К некоторому собственному конфузу, я их даже как-то прочел, не преминув предварительно выразить возмущенное «фи» некой вертлявой особе, которая однажды утром навязчиво забыла эти, с позволения сказать, книги на моем письменном столе.
Помнится, в тот вечер я от нечего делать размышлял о причинах, побудивших мироздание породить подобную чушь. И внезапно сделал открытие: когда мужчины полтора века строят новый мир на развалинах старого, а потом еще столько же раздирают недострой на части, жадно стремясь урвать побольше и устроиться помягче, времени на высокие чувства к спутницам жизни у них хватает едва ли.
Конечно, едва книжные лавки осмелились приткнуть в уголках витрин напечатанные на плохой бумаге пухлые тетрадки с интригующей пометкой «В поисках страсти» над громкими заголовками, как изголодавшиеся по сильным чувствам женщины, не иначе, как по наитию, расхватали весь тираж. Непривычная манера изложения настолько впечатлила высший свет двух столиц (до Альм-Реаля лавина не дошла — столкнулась с восточными нравами и рассыпалась мелкой пылью), что по Материку прокатилась волна очень пикантных скандалов. Уже через месяц Церковь и Хранитель обнаружили, что кое-кто воспринимает страстные фантазии как руководство к действию. Весь жанр немедленно запретили именем Порядка, но чуть позже Хранитель дал слабину, и его особым указом книги о «поисках страсти» оказались в библиотеках. Там строгие мастера и мистриссы с поджатыми губами и суровыми взглядами долго разглядывали просителя, решая, достиг ли он подходящего возраста, и ни в какую не желали верить молоденьким служанкам, что те пришли по господскому поручению, а сами ни-ни, что вы, вот еще глупости…
Но вернемся к сути явления, наделавшего столько шума. То есть, к его содержанию, которое открылось мне однажды вечером.
Чтиво оказалось на удивление легким. В первой книге герои, — юные альвы, — влюблялись где-то в глубине миррионских лесов, среди покрытых дремучим лесом развалин, а во второй все случалось до Раскола, когда души были еще чисты и наивны. Антураж был писателю неважен. В сущности, не было до него дела и читателю — то есть, мне. Жизнью автор наделял лишь самих героев, а вокруг них легкой рукой щедро разбрасывал мертвые декорации. В этих картонных лабиринтах им предстояло искать обещанную страсть друг в друге, а найдя — упоенно ей предаваться.
Истинным чудом было то, что осилив обе книги за один вечер, я вдруг узрел будущее. Мне стало ясно, что однажды, лежа на смертном одре и сожалея, что не могу задержаться на этом свете еще немного, я с ужасом вспомню, как провел несколько самых бессмысленных оборотов в своей жизни. В тот же миг я начну представлять, сколько пользы я мог бы принести за это время миру, но лишь наполню последние мгновения горечью и отчаянием.
Проще говоря, в книгах была пустота, обернутая яркими словами. Больше я и думать не хотел об этом безобразии, хотя в голове крепко засели две сцены, — по одной на каждую книгу, — которые отличались лишь именами героев и бесподобно отвратительным реквизитом.
В обеих сцены герои плакали от избытка чувств и, замерев, смотрели друг на друга, омываемые струями проливного дождя. Как коренной житель Вимсберга, где с неба вечно что-то лило, я был крайне возмущен. Как можно плакать под дождем, не скрывая слез? Что лучше скроет влагу на щеках, чем омывающий их ливень? Да что там говорить — попробовали бы эти горе-писаки замереть и улыбаться, когда на голову и за шиворот тебе не течет, нет, но капает ледяная вода!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
