лыжах я, наконец, научилась и, не задумываясь, срывалась вниз по склону, если кому-то из спортсменов требовалась моя помощь.
Мы были на сборе вторую неделю. Сегодня тренерский совет затянулся, спортсмены уже давно были на склоне, а мы только медленно поднимались к ним наверх. Вагончик остановился. Невольно раскачав его, вошла небольшая группа альпинистов, шумно обсуждая какие-то свои дела. Я опять отвернулась к широкому окну, и мы поплыли ещё выше.
— Лариса! — Вдруг услышала я до боли знакомый голос.
Я так резко повернулась, что вагончик сильно качнулся из стороны в сторону, а может быть, у меня на мгновение закружилась голова. Это был он. Виктор. Он стоял рядом, улыбался и весёлыми глазами смотрел на меня.
— Это ты? В самом деле, ты?
Я ничего не могла сказать в ответ. Я онемела. Просто стояла и смотрела на него. Виктор как-то неуловимо изменился, наверно, поэтому я сразу его не узнала.
— Ты здесь со спортсменами?
— Да… — Наконец, промямлила я. — С лыжниками…
— А я — с альпинистами. Они нынче очень высоко собрались. Без врача не хотят. Вот уговорили. Как ты живёшь?
— Всё хорошо… — Я, наконец, пришла в себя и вновь приобрела способность соображать. — У меня всё хорошо. — Уже твёрдо повторила я. — Как мальчишки?
— Нормально. Учатся в школе. Мишка перед моим отъездом двойку принёс. Я ужасно рад тебя видеть, честное слово! — Он положил мне руку на плечо, и я увидела блеснувшее на его пальце кольцо.
Виктор перехватил мой взгляд.
— Да, Лариса, я женат. У меня тоже всё хорошо.
Вагончик снова со скрипом остановился. Мне надо было выходить.
— До свиданья… — Я ещё раз взглянула ему в лицо.
Глаза Виктора были спокойными и такими же весёлыми.
— Очень рад был тебя увидеть! — Крикнул он мне в спину.
Выйдя на площадку канатной дороги, я оглянулась на удаляющийся вагончик. Он потихоньку набирал скорость и уплывал от меня медленно, но неуклонно всё выше и выше. Я увидела лицо Виктора, который смотрел на меня через большое окно серьёзно, без улыбки. Встретив мой взгляд, он помахал мне окольцованной рукой. Вскоре за бликующими на солнце стеклом уже невозможно было рассмотреть его лица.
На склоне пританцовывали на лыжах наши спортсмены. Я наклонилась, застёгивая свои крепления. Здесь, наверху, ярко и тепло светило солнце, нестерпимо блестел снег, но дул такой обжигающий ледяной ветер, что я почувствовала, как мои мокрые щеки быстро прихватывает мороз. Я вытерла лицо платком.
— Наденьте тёмные очки! — Строго приказал мне старший тренер. — Потом придётся вести Вас к окулисту.
Неужели я заплакала? Сколько лет я не плакала? Четыре? Или даже пять… Да нет, конечно, это просто солнце и ветер. Чего мне, собственно плакать? Ведь у меня, и в самом деле, всё очень хорошо. Я теперь не одна — у меня есть самый лучший брат на свете, есть работа, которую я люблю, рядом со мной люди, которых я уважаю…
Зоя Пономарёва крепко шлёпнула меня по плечу и, направившись к тренировочному склону, крикнула мне на ходу.
— А слабо, Лариса Петровна, со мной вместе, а?
Зоя Пономарёва — чемпионка России по фристайлу. Я только засмеялась в ответ, оторвавшись, наконец, от своих мыслей.
Спортсменам дали отмашку к началу тренировочного спуска. Я скользила на лыжах туда-сюда по площадке на вершине склона и внимательно наблюдала за тренировкой. Света великолепно выполнила свой замысловатый коронный прыжок и легко покатила дальше вниз. За годы своей работы в спорте я научилась по-настоящему понимать и уважать спортсменов. Но теперь я не испытывала, глядя на них, прежнего восхищённого трепета. Глядя на Зою во время прыжка, я понимала, как она добивается такого поразительного эффекта. Я понимала, где она должна присесть, где сгруппироваться, где раскрыться, чтобы выпрыгнуть вот так красиво, как можно дальше и выше. Теперь я знала, как достигается такой результат. Надо уметь побеждать себя. Теперь я это умела.
Anamnesis vitae — anamnesis morbI (История жизни — история бо
лезни (медиц.))
— А я не ворую! — Гоготал Лабецкий во всё горло, победно глядя на очередного приятеля и улавливая в его понимающей улыбке оттенок скрытой зависти.
Гоготал он так зычно, что в застеклённых офисных шкафах тонко звенели хрустальные стаканы, рюмки и фужеры, расставленные на полках заботливыми женскими руками.
Какой-нибудь припозднившийся посетитель, давно ожидавший в приёмной, вздрагивал от неожиданности и вскидывал недоумённый взгляд на секретаршу Раису, которая сосредоточенно печатала что-то на компьютере, делая вид, что ничего не слышит.
Чаще всего после недолгой предварительной беседы, завершающейся раскатами самодовольного хохота, раздавался громогласный окрик:
— Владлен!
Так Лабецкий вызывал к себе своего заместителя по лечебной работе, кабинет которого находился через приёмную напротив. Скрипело отодвигающееся кресло, и мимо Раисы семенящей походкой почти бегом проскальзывал Владлен Саныч, длинное название должности которого ещё со времён Великой Отечественной медики сокращают до «начмеда».
Приятели к главному врачу приходили не просто так. Больница, которую возглавлял Лабецкий, была многопрофильной: три хирургических отделения, терапевтическое, неврологическое… Руководили отделениями — профессионалы, и потому поток желающих проконсультироваться, сделать рентгеновский снимок или анализы, положить на обследование родственника или госпитализировать нужного человека не иссякал. Лабецкий приятелям не отказывал. В приятелях его ходили люди, может быть, и невеликие, но нужные — от начальников отделений ГИБДД до депутатов муниципальных советов. Он научился смотреть вперёд: кто знает, чем могли оказаться ему полезны эти просители в дальнейшем. Впрочем, на вознаграждение за оказанные услуги они тоже не скупились.
От Владлена Саныча требовалось только одно — назвать исполнителя, что он и делал почти мгновенно: начмед знал своих людей. Чаще всего, несмотря на поздний час, заведующий нужным отделением оказывался на месте — могла затянуться сложная операция, или задерживали текущие дела. Исполнитель приходил, начмед в присутствии главного и посетителя-просителя коротко излагал ему суть дела, после чего Лабецкий щёлкал пальцами над своей головой, завершая встречу.
— Обслужи!
Сам Лабецкий, в незапамятные времена- мелкий клерк из комитета здравоохранения, был очень далёк от проблем ортопедии или нейрохирургии. И прекрасный специалист, профессионал, проглотив унижение, отправлялся с приятелем главного врача в свой кабинет, чтобы на месте разобраться в проблеме.
Больше всего Лабецкий любил совещания с руководителями отделений: здесь он чувствовал себя неуязвимым. Пока они собирались, он прихлёбывал из кофейной чашечки кофе, только что налитый из дорогой кофеварки, которая стояла на том же офисном стеллаже рядом с микроволновкой, бутербродницей и тостером. Заведующие отделениями, люди очень занятые, на совещания собирались неаккуратно, тянулись по одному, но, входя, невольно подавляли улыбку, увидев своего начальника
