завистники и соперники, к тому же у каждого в шкафу свой скелет. Но мой не сковывает рук!
— Ах, Павел Тимофеевич, голубчик! — всплеснула руками Анна Андреевна. — Как это красиво и откровенно. Как чудесно всё это произнесено! У всех, у всех и розы, и шипы! Замечательно!
Она дотянулась до председателя губсуда и, загадочно подмигнув, успела чмокнуть его в щёчку. Тот не отстранился, принял за должное, поднял стакан:
— Я предлагаю тост за перемены! Не скрою, пришёл в суд не удовлетворить тщеславие, а вершить историю нашей губернии. Застоялись её колёса, обросли рутиной, необходимо завертеть их стремительней! Наводнение, которое мы победили, прибавило всем силы, заставило поверить в невозможное! Я понял, на что способен!
— Ах, как хорошо! Как мило! — зааплодировала, поддавшись его порыву, Анна Андреевна и выхватила гитару у Эллочки. — Можно, я спою для вас?
— В такой день всё можно, — подал ей бокал красного вина Глазкин и не выпускал, пока, привалившись к нему грудью, не выпила она до дна из его рук.
Он грохнул вдрызг стакан о землю и демонстративно расцеловал актрису, как ни морщился Задов.
— Пойте сегодня только для меня! — скрестил Глазкин руки на груди и принял позу известного французского императора.
Дрожа от чувств, Анна Андреевна взяла аккорд:
— …И много было нас. Горбуньи и калеки,
Чтоб не забыли их, протиснулись вперёд,
А мы, красивые, мы опустили веки,
И стали у колонн, и ждали свой черёд.
Вот смолкли арфы вдруг, и оборвались танцы…
Раскрылась широко преджертвенная дверь…
И буйною толпой ворвались чужестранцы,
Как зверь ликующий, голодный, пёстрый зверь!
— Анна! — остерегающе крикнул Задов, как ни был хмельным, почувствовал он неладное в словах песни и попробовал привстать, протестуя или запрещая, но слаб был порыв, отвалился артист на подушки, не совладав с собой, а Глазкин махнул на него рукой:
— Пустое! Продолжайте! Я хочу!
Но певица и не думала останавливаться и не обращала внимания на то, что творилось вокруг, глаза её прикрылись, запрокинутое в небо лицо пылало жаром, она, вероятно, ничего не видела и не слышала, вся отдавшись овладевшей ею эйфории:
— Одежды странные, неведомые речи!
И лица страшные и непонятный смех…
Но тот, кто подошёл и взял меня за плечи,
Свирепый и большой, — тот был страшнее всех!
С Глазкиным происходило неладное — он будто застыл, сцепив зубы и напрягшись, ледяными сделались его глаза, сжались кулаки. Он даже отстранился от певицы, и гневный рык вырвался из его нутра. Но Верочкой и Ноночкой это было воспринято за уместное подыгрывание актрисе, а Эллочка даже зааплодировала, не сдержавшись, крикнула «браво!». Лишь Задов, дотянувшись до стакана вина, осушил его наполовину и опрокинул на коврик, безвольно разжав пальцы.
А певица продолжала:
— Он чёрный был и злой, как статуя Ваала!
Звериной шкурою охвачен гибкий стан,
Но чёрное чело златая цепь венчала,
Священный царский знак далёких знойных стран.
О, ласки чёрных рук так жадны и так грубы,
Что я не вспомнила заклятья чуждых чар!
Впились в мои уста оранжевые губы
И пили жизнь мою, и жгла меня Иштар!..[54]
Анна Андреевна уронила голову на грудь, зашаталась вполне натуральственно, гитара вывалилась из её ослабевших рук, и сама бы она оказалась на траве, не подхвати её Глазкин.
Оставить равнодушными зрителей сей миг, конечно, не мог; рукоплесканиями, криками, визгом наградили певицу, а Глазкин, не владея собой, жадными поцелуями покрыл её полураскрытые, словно в ожидании, губы.
Неизвестно, сколько бы длилось безумство, не прерви его жёсткий злой голос:
— Пируете без меня?
Наблюдавший за ними не одну минуту Странников тяжело дышал, прислонившись спиной к дереву. Казалось, он только что гнался за кем-то, долго бежал и теперь приходил в себя. Выглядел ответственный секретарь неважнецки: те же закатанные до колен штаны на грязных уже ногах, взлохмаченная голова без шляпы, исцарапанное бледное лицо.
— Василёк! — трезвея, бросился Задов к приятелю. — Дорогой! Что с тобой случилось? Что за вид?
— Упал, — сполз тот спиной по стволу, пока не уперся в землю.
— Упал? Как? Где?
— Свалился в овраг, — устало закрыл тот глаза.
— Овраг! Откуда здесь овраги? Песок кругом.
— Слушай, дай лучше выпить, — пробормотал тот и сплюнул тягучую слюну.
Дело приобретало необычный поворот, нутром учуял артист; разворачиваясь за бутылкой к коврику, он скомандовал:
— Дамочки! Девочки! Разбежались весело по грибы, по ягоды! Быстро! Быстро! Кому сказано?
— Гриня, я останусь, — сунулась к нему Анна Андреевна, отставив гитару. — Помощь какую?.. Лицо обмыть?..
— Дура! — цыкнул на неё Задов. — Какая ещё помощь? Катись отсюда и баб забирай! Мигом! Да чтоб языки прикусили! Ни слова, что видели! Ясно?
— Ясно, Гришенька, ясно. Куда уж ясней. — Блондинка развернулась к женщинам, словно курица-хохлатка, развела руки в стороны, затараторила: — А ну-ка, милые, подсуетились! А ну-ка, красивые мои, погуляем в лесочке да на бережочке!
Странников между тем опрокинул стакан водки, словно глотнул воды, вытаращил глаза на Глазкина:
— Дай закурить!
— Вы же трубку? — не пришёл ещё тот в себя. — Где вас так угораздило! С Маргаритой Львовной ничего не случилось?
— Цела. Что с ней станется, — тянул руку за папироской тот, а закурив и прокашлявшись, добавил: — На баркасе она. Вы же веселились здесь, не заметили, как прошмыгнула.
— Так вы за ней гнались?
— А-а! — махнул рукой Странников и грязно выругался. — Остановить хотел. Да куда там…
— С ней-то что? — Задов поднёс ещё водки. — Что вы оба словно угорелые?
— От себя бегали, — выпив поднесённое, мрачно изрек Странников и замолчал надолго, докурил папироску, забросил её далеко нервным щелчком и вдруг расхохотался неестественно, зло и громко. — Вообще-то, други мои любезные, полный конфуз на мою седую голову! Не пришёлся я ко двору Маргарите Львовне!
— Да ты что говоришь, Василий Петрович?! — схватил приятеля за плечи Задов. — Дура-баба, как есть дура! Чего ты за ней увязался? Лучше найдём! У меня их!.. А эту я тебе и не советовал…
— Забылся, глупец, что гордые попадаются. Вот и получил, — горько ухмыльнулся Странников и ощупал лицо. — Морду всю расцарапала, когда силой сунулся. Налей-ка ещё!
— Хватит тебе, Василёк, — слегка подлил в стакан Задов. — Тебе успокоиться надо. Позвать Анну Андреевну? Она на гитаре только что нам романс чудесненький сбацала. И какой романс! Как раз в тему. Вон, Павел Тимофеич заслушался. Какая женщина! Пальчики оближешь! Как раз в твоём вкусе. И умная.
— Умная
