— Но вы ведь, вероятно, читали газеты? — улыбается Пал Палыч.
— Больше по своей больной проблеме. Думал, правда, за наркотики взялись. А вышел — что творится! При мне в пивном баре: в кружки аэрозоль пускают, называется «раз-пшик», «два-пшика». Пацаны по пять флаконов от пота берут — нюхачи! Видел таких в колонии, в столярной мастерской — лаки там. Плодятся, как… — Ардабьев очень взволнован и не находит сравнения. — По-настоящему это никого не волнует, страна занята другим!.. Да и что реально сделаешь? Я читал, двадцать пять миллионов гектаров дикорастущей конопли!
Входит Сажин:
— Пал Палыч, Томин спрашивает, как решаем с…
Знаменский прерывает его жестом и, обернувшись к Ардабьеву, разводит руками: дескать, прошу прощения, дела. Тот встает.
— Насчет работы позвоните во вторник, — говорит Знаменский.
— Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, — признается Ардабьев, принимает подписанный пропуск. — Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.
— Ну звоните, попробую.
Коваль на заднем сиденье машины смотрит по телевизору злободневную передачу. «Псы» — впереди.
Передача кончается, он выключает телевизор и рассеянно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское предместье.
— Стой! — внезапно командует он тому, кто за рулем.
Машина скрипит тормозами. Коваль указывает назад — он заметил что-то для себя интересное, что они проскочили.
Машина подает задним ходом и по его знаку останавливается.
Коваль выходит, держась шагах в двух позади, следуют телохранители.
На противоположной стороне улицы заводские ворота с вывеской: «Фабрика пеньковых изделий». Коваль приближается к ним, читает и перечитывает название. Это его «Эврика!».
Довольный, он возвращается в машину.
Следующий раз тормозит возле будки телефона-автомата.
— Ника! — говорит он, набрав номер. — Я только что сделал ценное изобретение! Одевайся, собирайся, надо отметить.
Курков идет между коттеджей, где начиналась слежки за Снегиревым. Он проделывает тот же путь, но в обратном направлении.
Миновав коттеджи, входит в многоэтажку.
Первым сигналом о неблагополучии ситуации служит почтовый ящик номер 23: сунув мизинец в дырочку, Курков убеждается, что ящик полон.
Поднимается к квартире уже в торопливом беспокойстве.
Дверь с номером 23 опечатана!
Курков стоит перед ней в неприятном раздумье, затем звонит в двадцать четвертую квартиру. Открывает немолодая женщина.
— Простите, а что со Снегиревым? — Он кивает для объяснения на опечатанную дверь, зная, что по фамилии современные соседи зачастую друг другу неизвестны.
— Умер он, — говорит та без скорбной окраски.
Курков щурится:
— Что-то внезапное?
— Наверно.
— Это точно, что умер?
— Меня брали в свидетели, когда квартиру опечатывали. А вы кто ему?
— Сват, — хмуро бросает Курков, спускаясь с лестницы.
Более важные для себя сведения он узнает в лефортовском морге.
Из недр заведения к нему, так сказать, в приемную выходит патологоанатом, молодой, пышущий здоровьем и веселый, в рабочей одежде, то есть в фартуке и резиновых перчатках.
— Добрый день, — приветствует он следователя. — Руки не подаю.
— Недавно вы производили вскрытие человека, который нас интересует, — и Курков показывает фотографию Снегирева.
Патологоанатом смеется:
— Батенька, покажите мне грудную клетку, печень — тогда вспомню. Но лицо!..
— Я попросил в канцелярии ваш акт о причинах смерти.
Врач берет акт:
— Острая сердечная недостаточность. Обычная история: спазм, — и возвращает бумагу Куркову.
— Скажите, доктор, такая смерть… могла быть спровоцирована? Подсыпали, капнули?
— Сколько угодно! Простая передозировка обычных лекарств. Сотни две названий.
— А вы проверку на это не делаете?
— Милиция шутит! У каждого, кто упал на улице?
— Понятно… А ведется регистрация, кто получил тело для похорон?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Патологоанатом потешается:
— У нас, батенька, покойников не крадут! Единственное место, где нет хищений и пересортицы!
Дежурная часть МУРа, куда поступают донесения от патрульных машин и районных отделов угрозыска. За одним из пультов работает Сажин.
Появляется Курков, отыскивает его взглядом и подходит. По тому, как они здороваются, чувствуется, что не виделись несколько дней. Курков что-то рассказывает, Сажин слушает, переспрашивает, потом отводит приятеля в угол зала, где сигналы вызова и ответы дежурных не так мешают разговаривать.
— Кто, по-твоему, взял тело? — блестит глазами Курков. — Не работал, так что сослуживцы исключаются, а родственников в Москве — никого!
— Ну… друзья. Любовница.
— Сева, он свалился на улице восьмого сентября около пяти вечера. И в это же время был записан на кремацию! Друзья знали о его кончине заранее?!
Сажин произносит шумное и удивленное «Уф»!
— Срочно сожгли, чтобы нельзя было выяснить истинную причину смерти! — высказывает Курков до конца свою догадку.
— Соображения дальше?
— Насчет соображений туговато, — признается Курков.
— А Знаменский что?
— Никаких гениальных советов. Выявляйте, говорит, связи.
— Кстати, слушай, Снегирев ведь стоял на учете. Сначала в одном наркологическом диспансере, потом в другом — когда переехал. Не знаю, насколько он лечился, но личные контакты с наркоманами были.
Коваль везет Веронику по городу. В машине они одни, но по пятам следует охрана.
Машины останавливаются у ресторана, все выходят, «псы» делают вид, что отношения к Ковалю не имеют. Вероника их явно не знает.
Музыка, говор, девушка оживленно оглядывается, пока метрдотель ведет их к уже накрытому столику, с которого убирает табличку «Стол заказан».
Тем временем в вестибюле один из «псов» объясняет что-то официанту и передает завернутую в бумагу бутылку. Проходит в зал, присоединяется к напарнику. Сидят они по соседству с патроном, пьют боржом.
А официант торжественно приближается к Ковалю. Он несет ту самую бутылку, бережно обернув ее салфеткой.
— Ради вас и дамы, — почтительно склоняет голову. — Нашли французское шампанское.
Наливает бокалы и ретируется.
— За твое изобретение! — Вероника отпивает глоток. — Очень вкусно! А что ты изобрел?
— В фантастике называется «нуль-транспортировка». Показываю принцип.
Коваль раскладывает рядом две салфетки, под левую помещает ключи от машины. Поднимает салфетку — ключи исчезли, но появились под салфеткой справа.
Вероника по-детски заинтересована.
— Еще раз! — требует она.
Оркестр заглушает дальнейшие реплики, а когда стихает, мы снова слышим разговор:
— Человек человеку редко встречается. Вот был у меня попутчик из Хабаровска. Я даже телефон ему дал, но…
— Тоску по людям я понимаю. По хорошим. Нет, даже по плохим! — вырывается у Вероники.
Она сама смеется тому, что сказала, но Ковалю следовало бы расслышать жалобу на одиночество.
Однако он отвлечен цветочницей, разносящей между столиками букетики в целлофане. Подзывает ее и покупает их все оптом.
— Другие женщины останутся без цветов, — пробует протестовать Ника. — Олег, ты все время что-то даришь, даришь. Я как-то от этого… устаю…
— Ты возбуждаешь во мне инстинкт жертвоприношения. И потом сегодня такой день…
Вдруг он вскакивает и направляется к эстраде.
Вероника удивленно провожает его взглядом, «псы» — бдительными.
После недолгих переговоров Коваль занимает место ударника. Короткое музыкальное вступление — и он начинает увлеченно солировать. Сегодня для него большой победный день!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Одна из подмосковных «зон отдыха» в лесу. Сезон кончился, безлюдно, пустая палатка «Прокат спортинвентаря», засыпанные палой листвой скамьи, отслужившие свое плакаты о правилах купания.
