Твоя удача оскорбляет богов. Посмотри на меня, Шабака, посмотри на Царя царей, правителя всей земли, униженно распростертого в пыли пред тобою, и, проклятый Шабака, не думай, будто тебе так уж повезло, ибо скоро и ты будешь умирать так же, как я.
С этими словами он раскинул руки и испустил дух.
Мы окликнули воинов, чтобы погрузить тело царя на носилки, и, сопровождая его величественный прах, с триумфом вошли в Амаду. Это был совсем небольшой городок, главным его украшением служил храм, и мы направились прямиком туда. В наружном дворе мы увидели фараона: он лежал при смерти, ибо жизнь источалась из него вместе с кровью через многие раны — лекари тут были бессильны.
— Поздравляю тебя, Шабака! — молвил он. — Ты с эфиопами спас Египет. Мой сын пал в битве, да и я вот умираю, так кому же править страной, как не тебе, тебе с Амадой? Когда-то ты хотел жениться на ней и поклялся никогда не оставлять меня. Она была глупа и упряма, а я… завидовал тебе, Шабака. Прости же меня и прощай!
Больше он не проронил ни слова, хотя какое-то время еще был жив.
Из внутреннего двора вышла Карема. Она поздравила своего мужа, потом повернулась ко мне и сказала:
— Благородный Шабака, тебя там ждут, хотят приветствовать.
Я оперся на ее плечо, потому как идти самостоятельно не мог.
— Что случилось с войском каруна? — спросил я, пока мы шли, очень медленно.
— Случилось, повелитель, то, что и предсказывал святой Танофер. Захватчики с Востока пошли на наших через болото, думая подавить их числом. Но тропы оказались слишком узкие, и враги целыми колоннами увязли в топи. И все же они отбивались от эфиопских стрел, а после эфиопы напали на них и, будучи налегке — без громоздких доспехов, — враз одолели, хоть их и было много больше. О, я видела все с кровли храма. Бэс не оплошал, и я горжусь им, как и тобой.
— Тебе больше пристало гордиться эфиопскими воинами, Карема, ибо хоть их и было впятеро меньше, чем неприятеля, они сокрушили его в этой великой битве.
Мы прошли в конец второго двора, где помещалось святилище.
— Входи! — сказала Карема и отступила назад.
Я вошел, но, хотя кедровая дверь осталась приоткрытой, поначалу ничего не мог разглядеть, настолько темно было внутри. Мало-помалу глаза мои свыклись с темнотой, и я увидел алебастровую статую богини Исиды в натуральную величину, а на руках у нее — дитя из слоновой кости, тоже в натуральную величину. Затем я услышал вздох и, опустив глаза, рассмотрел женщину в белом, коленопреклоненную в молитве у подножия статуи. Вдруг женщина поднялась с колен, повернулась, и на нее упал луч света, пробивавшегося через приоткрытую дверь. Это была Амада, облаченная в прозрачную жреческую тунику и такая прекрасная, что представить себе невозможно… такая прекрасная, что у меня aж сердце замерло.
Она увидела меня в потрепанной кольчуге, с окровавленной грудью, с кровью на лбу, и в ее глазах вспыхнул огонь, какого я прежде в них никогда не видел, — огонь, какой может быть только от факела женской любви. Да, то были уже глаза не жрицы, а женщины, сгорающей от смертельной страсти.
— Амада, — прошептал я, — наконец я нашел тебя, Амада!
— Шабака, — прошептала она в ответ, — наконец ты вернулся ко мне, к себе домой, — и она простерла ко мне руки.
Но, прежде чем я успел заключить ее в свои объятия, она негромко вскрикнула и отпрянула от меня.
— О, не здесь, — молвила она, — только не здесь, не на глазах у Священной, ибо она видит все, что творится на небесах и на земле.
— В таком случае, Амада, она наверняка видела, какая битва нынче кипела там, на поле брани, за свободу Египта, и знает, ради кого.
— Слушай, Шабака. Я твоя награда. Больше того, теперь я твоя женщина. И я не желала ничего так сильно, как твоих поцелуев. Ради этого, и только, я готова отдать свою душу на мученическую смерть. А за тебя я боюсь. Дважды давала я обет этой богине, очень ревнивой к тем, кто отнимает у нее верных прислужниц. Боюсь я, как бы ее проклятие пало не только на меня, но и на тебя, и не только в этой жизни, но и во всех, что будут дарованы нам потом. Ради твоего спасения молю, оставь меня. Я слышала, дядя мой, фараон, умер или при смерти, и престол его, несомненно, предложат тебе. Ты же прими его, Шабака, я на него не претендую. Прими его, а мне предоставь и дальше служить этой богине до самой моей смерти.
— Я тоже служу богине, — сиплым голосом ответил я, — зовут ее Любовь, и ты ее жрица. А до Исиды мне нет дела, пусть она сама послужит богине Любви. Иди же ко мне, поцелуй меня прямо здесь, прямо сейчас, а то, боюсь, я вот-вот умру. Поцелуй меня, ведь я так ждал, и давай поженимся.
Мгновение-другое она медлила, пошатываясь от порывов страсти, словно высокая тростинка на берегу Нила… а потом — ах! — бросилась ко мне на грудь и прильнула устами к моим.
…И после
Несколько мгновений я, Шабака, как будто пребывал в бреду, окруженный розоватой дымкой. Потом я, Аллан Квотермейн, услышал резкий, прерывистый звук, напоминавший бой часов, и открыл глаза. Это действительно били часы, прекрасные старинные часы на камине напротив меня, и стрелки показывали десять часов.
Теперь я вспомнил, что несколько столетий назад, уснув глубоким сном, не весть почему, я видел эти самые часы со стрелками в том же положении и знал, что они пробили дважды десять часов. Так что все это значит? И сколько времени прошло — тысячелетия… или всего лишь
