всем народе.
Не обращая внимания на смех, Купря продолжал:
— Сколько моих рублей в церковном золоте лежит? Не знаешь? Вон оно и есть. На мою долю приходится, может, чаша литого золота. Это капитал! И должны меня спросить: хочу я отдать свой капитал либо не хочу. Я и так бедняк, а тут последнее отбирают.
— Ты не бедняк, а бобыль, — остановил Купрю Трофим Бабин. — Бедняк из кожи лезет, надрывается на работе, да выбиться из нужды не может. А ты никогда не работал, побирался да на печке лежал. Давайте, мужики, дело говорить.
— Да ведь он, Купря-то, дело говорит, — осторожно промолвил один из крестьян. — Отец Павел тоже подтвердил, вы, дескать, хозяева церкви, все на наши трудовые денежки устроено и накоплено.
Голоса мужиков загудели:
— Правильно!
— Не дадим!
Лицо Русинова вспыхнуло. Сдерживая волнение, он тихо проговорил:
— Не пойму я вас, товарищи... То вы кричали, что одобряете декрет Советского правительства, то соглашаетесь с кулацким оратором.
Купря подскочил к Русинову, крикнул, брызгая слюной:
— Я не кулак, я бедняк из бедняков.
— Может быть, не знаю. Но пляшете вы под кулацкую дудку, под поповскую погудку.
В толпе пробежал смешок.
— Ловко поддел!
— Ну, так как же, мужики? А? — Трофим Бабин обвел взглядом крестьян. — Конечно, каждый верующий вложил свои копейки в церковное имущество. Это верно. Так ведь и купцы жертвовали на церковь. Может, они захотят свое обратно получить? Мои родители, жена моя тоже немало в церковь перетаскали. И вот я думаю: что сейчас дороже? Обсеменить поля, подкормиться или держаться за церковное золото? Кто может сказать, сколько в этих драгоценностях моего, твоего, другого, третьего? Никто? Все это народное, общее. И правительство правильно пускает это добро на общее дело, для народа... Давайте всем миром скажем спасибо правительству.
— А ты что, председатель? Мы тебя не выбирали! — вызывающе сказал Тихон, здоровенный молодой мужик из соседней деревни, известный на всю округу буйной силой и хулиганством.
— Верна-а-а! Надо выбрать председателя.
— Чтобы как подобает.
— Пущай церковный староста ведет!
Выкрики неслись со всех сторон, люди возбужденно размахивали руками, некоторые вскакивали на ноги и снова садились.
Тихон поднялся и, неуклюже, по-медвежьи переваливаясь, подошел к Русинову, уставился на него оловянными глазами.
— У нас собрание верующих али что? — спросил он.
— Да, — ответил Русинов.
— Тогда Трофиму Бабину тут нечего делать: он неверующий.
Слова Тихона пришлись некоторым по вкусу.
— Правильно! — кричали в одном месте.
— Долой безбожников! — подхватывали в другом.
— Церква на вере стоит, верующим и решать дела! — громче всех орал Тихон, размахивая пудовыми кулачищами.
На паперть взбежал председатель сельского Совета, сухощавый и подвижный, из бывших фронтовиков, поднял руку.
— Товарищи! Граждане! — крикнул он. — Успокойтесь! Я все объясню... — Шум понемногу начал стихать. — Сходку созывал я, то есть сельсовет. Значит, это есть собрание жителей пяти селений, и на собрании могут быть все граждане, кто не лишен права голоса.
— А отец Павел? А Тимофей?
— Священник и церковный староста приглашены на собрание как представители религиозного культа.
— Постой! Погоди!
Одним прыжком Тихон взметнулся на паперть, оттер председателя сельсовета, заорал во все горло:
— Если у нас сходка, то не должно тут быть лишенцев. Так я говорю?
В ответ прогудело:
— Та-ак!
Ободренный Тихон продолжал еще яростнее:
— А если у нас собрание верующих, то безбожникам нечего тут делать. Так я говорю?
И опять мужики ответили хором:
— Та-ак!..
Русинов решил вмешаться. Он поднял руку, давая знать, что хочет говорить.
— Дай послушать приезжего!
— Помолчи, Тихон!
— Давайте порядок!..
Каждый кричал свое, и можно было разобрать лишь отдельные слова. Русинов терпеливо ждал. Наконец мужики успокоились, и он заговорил:
— Товарищи трудовые крестьяне! Вы собрались для того, чтобы выслушать сообщение о распоряжении правительства насчет изъятия церковных ценностей в целях борьбы с голодом. Этот вопрос решенный. Мы приехали, чтобы разъяснить вам это и в присутствии выбранных вами понятых[5] изъять ценности. Поэтому здесь происходит не собрание верующих, а собрание граждан. И надо решить вопрос о том, допустить ли на собрание лишенцев — священника и церковного старосту.
— Вот это правильно!
— Все ясно. Давай дальше!
— Для ведения собрания надо избрать председателя.
— Пускай Митрий ведет.
— Митрий! Митрий!
Митрий, председатель сельсовета, был избран председателем собрания. Сняв шапку, он сказал:
— Спасибо за честь. А теперь деду Архипу даю слово.
К паперти медленно пробирался сухой сгорбленный старик с белой, как вата, бородой.
— Давай, дед Архип!
Старик заговорил глухим кротким голосом.
— Я давно в мирских делах не советчик. А сегодня пришел на сходку. Сказывали, церкву закрывать станут. А вышло, неправду говорили. Кто верит в бога, тот и дома и в поле помолится. А без хлеба и молитва на ум не идет. Пусть берут золото-серебро да взамен хлеб везут. Детей малых жаль, им хлебца пожевать охота. Только бы не обманули буржуи.
— Об этом уж наше правительство позаботится, — заметил Русинов.
— Ась? — не расслышал старик.
— Об этом, дедушка, не беспокойся, — сказал старику на ухо председатель сельсовета.
Под одобрительный гул собрания дед Архип сошел с паперти.
— Товарищи! Мужики! — обратился председатель сельсовета к собравшимся. — Вы слышали, что тут сейчас сказал дед Архип. Ему больше восьмидесяти лет. Всю свою жизнь он верил в бога. И он за то, чтобы церковные ценности сдать государству и купить за границей хлеба. Согласны ли вы с ним?
— Согласны.
— Давайте выберем трех понятых, чтобы, значит, составить список вещей... чтобы все было законно...
Выборы понятых прошли быстро. Сразу после этого Русинов, чоновцы, священник, церковный староста и понятые ушли в церковь.
Но народ расходился медленно. Мужики собирались кучками, разговаривали, спорили. Громче всех говорил Тихон.
— Тетери! Из-под носа добро утаскивают.
К мужикам подходили бабы. Толпа шевелилась, как потревоженный муравейник.
* * *
Пантушка был с ребятами на сходке, жадно все слушал и завидовал отцу, которого выбрали в понятые.
Пока Степка отпирал церковь, Пантушка забрался на каменные ступени паперти — поближе к городским парням. Они разговаривали с Купрей.
— Зачем с ружьями-то приехали? — спрашивал Купря. — Народ пужать? Так мы пуганые, пужаться разучились.
— Да что вы, право, — отвечал Саша смущенно. — Вам
