Сажусь в сугроб и беру в руку ком снега, впечатываю себе в лицо, чтобы прийти в себя. Я только что засомневался в очень близком для меня человеке. Тому, кто был другом моему отцу, тому, кто и мне был как отец. Но я не мог бы сейчас объяснить свои чувства. Я очень хочу верить Георгу. Кому ещем не верить, если не ему?! Он был со мной с детства, шел рядом, помогая, наставляя, и вдруг…
Дальше я двигался, уже стараясь не думать о друге отца. Сделаю дело, а там будет видно. Мне нужно все узнать про Валерию Княжину, а затем уже решать, что с этой информацией делать.
К вечеру добрался до дома Деда. Подходил осторожно, Афанасий не любил незваных гостей. То, что старик дома, видно было по вьющемуся из трубы дыму. Вокруг бревенчатого дома расположились несколько построек: баня, сарай, курятник. Так же у Деда была собака, большая лайка. Я иногда думал, что пес такой же старый, как и Афанасий. Когда я был здесь последний раз, пес уже практически ослеп и хромал на обе задние ноги. Сейчас я не слышал его лай, вокруг стояла тишина, которая была не менее тревожной.
— Медленно повернись, — в затылок уперлось дуло, — Руки подними.
Поднимаю руки, осторожно поворачиваюсь. Встречаюсь взглядом с глазами Афанасия, что еле видны из-под пушистой лисьей шапки.
— Привет, старик, — улыбаюсь, опускаю руки, — Подкрался так, что я и не слышал. Сноровки не теряешь.
— Что нужно? — сердито произносит Дед, чем вызывает у меня удивление.
Афанасий не сказать, что дружелюбный отшельник, но меня он знает, и так просто не должно быть!
— Ты чего, Дед, меня не признал? Илюха я, не видишь, что ли? — улыбаюсь еще шире, сдергивая с себя балаклаву. Мороз сразу щипает лицо. На улице к вечеру заметно похолодало. Пока днем было солнце, да я был в дороге, не почувствовал, что градус заметно упал.
— Иди куда шел, — ворчит старик, но ружье не убирает. Так и смотрит на меня сквозь прицел, прищурившись одним глазом, — Сегодня у меня неприемный день.
— Да ты что, старый? — удивляюсь я, — С памятью совсем плохо? Это же я!
— Повторю один раз, иди куда шел, считаю до трех: раз, два…
Глава 11
Глава 11
Я не помнила своего имени, лица и даже своей жизни. В первые дни своего существования я знала только, что такое боль. Если бы она утихала, я бы могла смириться с ней, но она лишь нарастала. Она скручивала моё тело жгутом, заставляя выгибаться на постели. Но руки и ноги были привязаны, и я видела человека, который сделал со мной это. Каждый раз он будил меня, заставляя пить горькую смесь, а затем вновь причинял боль. Он раздирал моё лицо, шею, руки и ноги…
— Как твоё имя? — спрашивал седой демон. Именно так я называла его про себя.
— Не помню, — разлепляла я сухие губы, срывая корочку, которая успела образоваться на ранах.
— Как вспомнишь, скажи, — усмехается демон, укутывая меня в широкую простынь.
Я знала, что после этого мои мучения почти закончены на сегодня. Дальше оставалось лишь терпеть эту боль. Терпение моё длилось долго, очень долго. Я часто мерзла, дрожа всем телом и колотясь на шаткой кровати в ознобе. Иногда меня охватывал жар, заливая глаза потом. Но и тут демон не давал мне покоя. Он касался моего тела ледяными тряпицами или вливал в рот очередное пойло. Но от этой смеси, остро пахнущей спиртом, мне становилось хорошо через какое-то время. По груди разливалось тепло, мышцы, скрученные судорогой, расслаблялись, боль уходила.
И я спала, долго спала, просыпаясь от очередных мучений. А в один день я проснулась и поняла, что у меня почти ничего не болит. Это было так удивительно, что я посмотрела на мир вокруг другими глазами. Только сейчас я заметила беленые бревенчатые стены, печь в углу, в которой ярко и весело танцевал огонь.
Я провела рукой по своему животу, ощупывая тело, наглаживая шелковистый мех от какого-то зверя, которым была укрыта.
— Проснулась, — голос демона сегодня звучал как-то иначе, мягче, что ли.
— Где я? — перевожу на него взгляд, пытаясь приспособиться к новому миру. Мне кажется, у меня один глаз закрыт наполовину или это только кажется?
— Хороший вопрос, девица, — покрякивает демон и улыбается.
Тут я понимаю, что никакой это не демон, а просто старик. Хотя глаза у него молодые и морщин почти нет. Лицо скрывает густая белая борода, такая, что даже губ не видно. Брови тоже белые, волосы коротко острижены, словно ножом срезаны, пряди неровные, торчат.
— Н-да, — плюет на свою ладонь дед и приглаживает седой вихор на макушке. — Ты мне скажи, болит что у тебя?
— Сейчас ничего, — отвожу от него взгляд, проваливаясь в свои ощущения. — Только чешется.
Морщусь, зуд невыносимый. Причем чешется все, особенно лицо и рука.
— Это хорошо, что чешется, — улыбается старик, показывая на удивление целые зубы. — Значит, заживает. Ты прости меня, девонька, я тут подлатал тебя, да неумело.
— Что? — спрашиваю его, поднимая к лицу руку.
Трогаю пальчиками грубый шрам, который идет от левой брови к уху, рядом с ним еще один поменьше и тоньше.
— Зашил как мог, рукодельница из меня так себе, — кряхтит или смеется дед, а я убираю руку от лица.
Мне на удивление все равно. Я даже не вспоминаю, что должна как-то выглядеть. Я не помню как! Не помню ничего, кроме этих дней, когда была боль.
— Так что, помнишь имя свое? — наклоняется ко мне старик. — Меня Афанасий зовут, а тебя?
— Имя? — пытаюсь поморщиться, задумываясь, но бровь от этого рвет болью. — Не помню ничего…
— Может, Валерия, нет? — подсказывает дед, а я перекатываю это имя на языке. Верчу так и так, мысленно произношу, разбивая на слоги.
— Нет, — осторожно мотаю головой.
— Вот как, — хмурится дед. — Ладно, ты пока лежи, вставать тебе нельзя, нога сломана, а я пойду кур покормлю.
Старик поднимается с широкой деревянной лавки, что стоит у моей как бы кровати, и выходит, накинув на плечи тулуп. Он впускает в дверь немного морозного воздуха, что клубится серым дымом у двери, и исчезает, растворяется.
— Ва-ле-рии-я… — снова произношу я незнакомое мне имя и не чувствую ничего. Не мое это, явно не мое. Но как тогда меня зовут?
Следующие дни Афанасий много времени проводит со мной. Говорит, что-то рассказывает. Мне нравится слушать его голос и истории. Дед говорит о тайге, животных, о морозах, почему-то о шишках. Я слушаю его, пока не засыпаю. Иногда даже вопросы задаю, так как мне и в половину непонятно, о чем Афанасий рассказывает.
— Что такое шишка? — спрашиваю его, а дед срывается со скамьи, уносится на улицу. Надо сказать, прыткость у него, как у молодого. Я вот встать не могу, только сидеть получается, и то не всегда. Спина болит ужасно, что там у меня, не знаю, но Афанасий сказал: «Небольшая царапина». Его послушать, у меня и на лице небольшая царапина, а глаз открыть до конца так и не могу.
— Вот, смотри! — тычет мне в нос овальную штуку с какими-то ячейками. — Шишка она!
И я смотрю. Беру в руки, трогаю эти ячейки. Внутри головы что-то шевелится, будто воспоминание какое, словно я уже видела когда-то эту самую шишку. Афанасий начинает скакать по комнате, указывая мне на вещи, называя их.
— Печь горячая, — с небывалым энтузиазмом произносит он. — Книга, вот книга, а это ведро, дрова, радио…
Я наблюдаю за ним, словно за обезьянкой в цирке, о чем и говорю Афанасию.
— Вспомнила, что ли?! — радуется он, а я говорю, что нет, просто фраза возникла в уме.
Дед качает головой, но потом начинает скакать с удвоенной силой.
— Свеча, табуретка, сковородка, кастрюля… — звучит его голос, а я, улыбаясь, наблюдаю за ним.
Глава 12
Глава 12
— Чего явился? — грубо спрашивает Дед, когда я зажмуриваюсь, как только он произнес «три».
— Афанасий, ты чего чудишь? — меня тоже начинает подбешивать все это, — Я тебе девочка, что ли, чтобы на испуг брать?
