Надя продолжает гладить лицо Олега. Тот открывает глаза, смотрит на нее и принимается стонать еще громче.
— Я сейчас тебе лекарство дам… Тебе легче станет, — дрожащим голосом говорит Надя. Берет с тумбочки бутылку с минеральной водой, наливает в кружку, опускает в кружку трубочку для коктейля. Кладет таблетку в рот Олега, подносит трубочку к губам… Олег жадно сосет воду, потом откидывается на подушки и начинает кричать во всю силу легких:
— А-а-а! А-а-а!
Мужчина с соседней койки просыпается, скидывает с головы подушку, садится на кровати, испуганно смотрит на Олега… Потом тяжело вздыхает и снова накрывает голову подушкой:
— Ох, господи, грехи наши тяжкие…
Олег кричит.
— Не помогло ему твое лекарство! — смеется парень с соседней койки.
Надя разворачивается и выплескивает ему в лицо остатки воды из кружки. На секунду парень потрясенно замирает. Потом стирает воду с лица и кричит:
— Сука! Хулиганка! Над больным глумишься! Фашистка!
Надя выбегает из палаты. Навстречу ей по коридору не спеша идет медсестра. Надя прижимается спиной к стене, медленно сползает, садится на пол, зажимает уши ладонями, чтобы не слышать криков Олега, зажмуривается… Медсестра входит в палату.
Из палаты несутся крики Олега и истерический голос парня:
Я лечащему врачу пожалуюсь! Я матери скажу, она к главврачу пойдет! Я завтра же, завтра, — голос его прерывается кашлем и он принимается мучительно, натужно кашлять, потом — кричать, совсем как Олег.
Медсестра выходит из палаты, мгновение смотрит на сидящую на полу Надю и бежит по коридору к процедурной. Возвращается с металлическим лотком, в котором лежат два шприца. Входит в палату.
Надя сидит, зажмурив глаза и зажав ладонями уши. По щекам ее текут слезы. Она шепчет:
— В кругу семьи… В кругу семьи…
В памяти ее всплывают — словно записанные на любительской видеопленке — сцены последнего дня рождения Сережи. И память — словно стоп-кадром — выхватывает лица тех, кто умер за последний год: Анна Даниловна, Оксана, Сергей Данилович, Вася, Мария Петровна, Костя…
Медсестра выходит из палаты, трогает Надю за плечо. Надя медленно отнимает ладони от ушей, со страхом прислушивается: криков больше нет.
— Побудь с ним немного… Пока действует… — ласково говорит медсестра. — Тот, второй, он спит… Противный он парень. Я сама иной раз еле сдерживаюсь, чтобы по морде ему не дать… Но — нельзя. И ты тоже… Зря.
— Да, зря… Простите, — шепчет Надя. — Скажите, а… Олега скоро… Выпишут? Я знаю, умирать их домой отдают… Но у меня сыну шесть лет. Он не должен этого видеть.
— Может, в хоспис определят… Вы ведь из Центрального округа?
— Из Центрального…
— Может даже, вне очереди. Парень-то молодой и ребенок маленький — особые обстоятельства.
А ремиссии… Ремиссии, конечно, ждать уже нельзя? — скороговоркой спрашивает Надя, но смотрит на медсестру с отчаянной надеждой.
— Вряд ли… Вообще-то, на этой стадии редко… Но он у тебя живучий! Сколько раз он с того света вылезал? Пять? Шесть?
— Восемь… Восемь раз. За два года болезни.
— Может, еще раз повезет. Ты надейся. Потому что медицина сейчас, как говорится, не всесильна, но и предсказать наверняка ничего тоже не можем, такие чудеса иной раз случаются… Бывает — все, умирает человек. А потом — р-р-раз! — и встает. И своими ногами уходит.
— Но потом возвращается… Они всегда возвращаются, да?
— Ну… Почти. А все-таки — лишние полтора месяца жизни! А то и пол года! А бывает — вообще пять лет. У твоего-то ремиссии какие-то короткие. Врачи даже удивляются. Наступают внезапно, а длятся недолго…
Разговор прерывают крики, доносящиеся из палаты где-то в середине коридора. Хриплые, отрывистые крики, похожие на крики Олега.
— Ой, побегу, — медсестра вскакивает и бежит к палате, из которой доносятся крики.
Надя медленно поднимается, хочет войти в палату и не решается.
Подходит к окну.
Медленно падает снег. Недалеко от окна, на больничной аллее, горит фонарь, отбрасывая на снег желтый свет. В этом световом пятне маленький мальчик лепит крохотного снеговичка. У него такая же курточка и шапочка, как у Сережи. Он поднимает голову и… В какой-то момент Наде кажется, что это — Сережа. И тут же стекло запотевает. Она трет стекло ладонью, снова смотрит. Нет, это не Сережа. Это какой-то другой мальчик.
Надя отворачивается от окна и заходит в палату.
Парень-скандалист спит, широко раскрыв рот и хрипло дыша. Олег, наоборот, лежит, чуть повернув голову на подушке и вполне осмысленно смотрит на Надю.
— Олежек! Милый…
Надя подходит, склоняется, целует его, гладит по небритой щеке.
— Больно… Больно, Надя, — шепчет Олег. — Очень больно. Хуже… Не было так… Сейчас — хуже… Сил нет… Умереть бы скорее!
— Олежек… Я… Я поговорю с врачом! — беспомощно лепечет Надя. — Может быть, какое-нибудь другое лекарство или…
— Нет! Нет! — стонет, почти кричит Олег, принимаясь мотать головой на подушке. — Не поможет, ничего не поможет… Я знаю… Знаю, чего он хочет… Никого не осталось… Я бы отдал, но — никого… Только Сережа… И ты… А ты не нужна ему… Ты мне не родная… А Сережу… Не могу… Но так больно! Больно!
И Олег снова принимается кричать, мотая головой на подушке. Надя оглядывается на парня на соседней койке — тот спит. Она берет руку Олега, ласково гладит. Олег мотает головой и кричит. Заглядывает медсестра.
— Опять?
— Не действует… Не помогает ему! — плачет Надя.
— Привыкание… Что уж теперь! Ты уходи. При тебе ему только хуже.
— Почему? Почему при мне — хуже?
— Не знаю… Что-то психологическое. Без тебя он тоже кричит. Но — не так. Иди, иди… Тебя ребенок ждет. Нечего тебе попусту нервы трепать.
Надя послушно отпускает руку Олега, берет сапоги — с пола, пакет — со стула. Потом ставит сапоги и вынимает из пакета бутылку минеральной воды, пакет сока, несколько памперсов для лежачих больных, пачку салфеток… Раскладывает все это в тумбочке. Снова берет сапоги и выходит. Медсестра провожает ее до поста.
— Тебе самой-то не надо чего… успокоительного? Может, валерьяночки?
— Нет, спасибо. Не помогает мне валерьяночка.
Могу что-нибудь посильнее…
Тогда я в метро засну. Спасибо, нет…
Ну, ладно. Ты… Отдохни завтра. Не приходи.
Спасибо, — еще раз шепчет Надя и уходит по коридору.
* * *
Надя, уже в сапогах, шубе и шапке, выходит из дверей корпуса. Проходит по аллее. Мимо фонаря и крохотного снеговичка. Мальчика уже нет. Она оглядывается на темный корпус больницы и уходит по скрипящему снегу.
* * *
Олег лежит в полутемной палате. Соседи спят. Рот Олега широко раскрыт, глаза почти вылезают из орбит. Он хрипло, обессилено стонет. По лбу катится пот. Стоны прерываются, Олег задыхается… Потом глубоко вдыхает, стискивает зубы… И шепчет:
— Возьми… Вместо меня… Сережу! Сережу возьми! Сына моего… Возьми…
Олег снова мучительно закашливается, тяжело переводит дыхание… Некоторое время лежит, зажмурившись и стиснув зубы. Потом снова вздыхает и открывает глаза. Медленно поднимает руку, проводит по лицу, по груди, по животу… Снова вздыхает с облегчением, глубоко, с наслаждением дышит, блаженно улыбается, продолжая оглаживать, ощупывать свое тело, словно убеждаясь в его целостности. Приподнимается на локтях, с улыбкой смотрит на больничное окно, где в темноте падает снег. Потом запрокидывает голову и издает страшный, звериный крик. И принимается рыдать, переворачивается на кровати, причем трубочка капельницы натягивается до предела, кусает подушку, молотит по ней кулаками, и плачет, и кричит, но уже не боль в его криках, а ярость.
Его соседи по палате просыпаются и испуганно на него смотрят.
Вбегает медсестра. За ней — другая.
— Господи, опять он! — говорит вторая медсестра. — Хоть бы его скорее выписали!
— Я ему еще волью, — бормочет первая. И исчезает.
— Отвечать сама будешь или и меня приплетешь? — кричит ей вслед вторая.
Первая медсестра — та, которая утешала Надю — появляется в дверях со шприцем в руке. Подходит к Олегу, берет его за руку, решительно поднимает рукав и делает укол. Олег продолжает плакать. Потом утихает и засыпает, уткнувшись лицом в подушку.
— Давай, перевернем его, а то еще задохнется, — говорит первая медсестра.
— Лучше не трогай. А то опять орать начнет… Так — хоть немного тишины!
— А если задохнется?
— Ему же лучше…
Первая медсестра мгновение колеблется — и кивает головой. Медсестры уходят.
Олег спит, уткнувшись в подушку.
За окном идет снег.
* * *
Квартира Говоровых.
В спальне Олег сидит на краю кровати, рядом со спящей Надей. Надя выглядит измученной, словно неживой. На щеках — потеки слез. Рядом, на тумбочке — стакан с водой и пачка таблеток: «Тазепам». Олег смотрит на Надю.
