А перед металлической оградой дома замерла и минут десять пыталась усмирить разбушевавшиеся нервы перед встречей с неизбежностью. Выдохнула. Сглотнута прогорклый ком тоски по тому, что никогда между мной и ею не случится.
А затем дёрнула на себя замок.
И ничего.
Заперто.
Ещё дважды я проверила дверь, но результат остался прежним и нулевым.
Вскинула руку, пальцы сами коснулись звонка и вдавили кнопку. Затем снова и снова, пока в глубине двора я не услышала звук открываемой входной двери. Это мать вышла на крыльцо.
Скрипнула третья сверху ступенька.
Зашелестел гравий под ногами её утеплённых галош.
Повернулась завёртка.
— Мам..., — начала я и задохнулась, увидев её красные, залитые яростью и алкоголем глаза.
— Заткнись, — рявкнула она, скалясь и обнажая дёсны, — и чтобы я никогда тебя больше не видела! Ты поняла меня? Моя дочь Ира давно умерла. А ты просто ничтожество. Всегда для меня им была, есть и останешься! Пошла отсюда! Пошла...
И швырнула на землю куцый чемодан, из которого криво и косо торчали какие-то вещи. А затем и белый измятый конверт.
— Тварь! — добавила она на прощание и с громким лязгом захлопнула между нами дверь.
Отныне у меня больше не было дома...
Глава 8 – В огне
Вероника
Не знаю, сколько ещё я простояла у кованных ворот, пока до меня наконец-то не дошло, что именно сейчас случилось. Мать меня выгнала. Совсем. И навсегда.
Что я чувствовала? Это была скорее адская мешанина из опустошения, облегчения и страха перед, покрытым мраком, будущим. Теперь я была сама по себе, одиноко стоящей на бесконечной дороге своей жизни. Никому не нужная...
И почему-то именно сейчас, держа в руках побитый временем чемодан, я поняла, что плачу не потому, что моя мама сожгла между нами последний шаткий мост, а потому, что в памяти зачем-то всплыли слова моего самого страшного предателя:
— Я всегда буду рядом, Истома. И больше никому не позволю причинить тебе боль.
Лжецы!
Беспринципные обманщики! Одна меня зачем-то родила, беря на себя обязательство быть матерью, а не просто биоматериалом, хотя заведомо знала, что с треском провалится по всем фронтам. Второй же так проникновенно смотрел мне в глаза, прекрасно осознавая, что каждое его слово просто пшик. Они оба оказались пустышками.
И неважно под каким соусом мне подали всё это дерьмо. Верующая и грешник. Но какой прок от этой веры, если у человека нет совести? Ты можешь хоть до посинения ходить в храм, повязывая на голове платок, жечь свечи и смотреть на иконы со слезами на глазах, взывая к богу, но в чём смысл, если внутри тебя живёт дьявол?
Басов хотя бы не притворялся святым и не прикрывал свои злые умыслы бессовестной отмашкой «на всё воля божья».
А по факту? Те же яйца, только в профиль.
Вывод? Банален в своих ужасающих перспективах — да, я теперь один на один со всем миром, но плюс в том, что и не рядом с теми, кто пытался меня утопить.
А теперь улыбаемся, Вероника, и пляшем!
Я поправила рюкзак на плечах, подхватила чемодан и вновь побрела в сторону автовокзала. Купила билет на последний до города автобус и примостилась в конце салона. Слёз больше не было, лишь зияющая пустота внутри. Чёрная дыра, которая засасывала в себя весь негатив, коим я обросла за свои восемнадцать лет жизни.
Где-то в середине пути, вертя в руках тот самый измятый конверт, который швырнула мне мать, я всё-таки решила его вскрыть. Не из любопытства ради, нет. Я знала, что там ещё один ментальный харчок мне в лицо. А просто чтобы окончательно поставить точку в этом марлезонском балете.
Внутри оказались деньги. Ровно столько, сколько стоил билет до города.
— Мило, — пробормотала я себе под нос и снова заглянула внутрь, вытаскивая из конверта чуть высвеченное фото с до боли знакомым мужчиной, изображённым на нём.
На обратной стороне обнаружилась подпись:
«На память Алечке от Вани».
Место. Дата.
Внизу уже материнской рукой размашисто и с сильным злым нажимом было выведено:
«Знакомься. Твой папаша — Ковалёв Иван Савельевич. Пост сдал — пост принял. Теперь всё к нему».
И номер телефона.
Снова перевернула фотографию и всмотрелась в того, кого не знала и никогда не видела лично. В призрака. В того, кому я тоже оказалась не нужна.
Красивый. Густые тёмно-каштановые волосы залихватски топорщатся в разные стороны в художественном беспорядке. Выразительные тёмные глаза смотрят с прищуром, словно бы рубленый квадратный подбородок говорит об упрямстве и однозначной категоричности, кривая улыбка на одну сторону будто бы смеётся надо мной. Он сидит на набережной, в его руках гитара, а в белоснежных зубах хулигански зажата сигарета.
Я была почти точной его копией. Только ростом удалась неизвестно в кого. Мать и отец были высокими людьми, а я так — полутораметровая коротышка.
С усталым вздохом я убрала снимок отца в конверт, закидывая его в рюкзак, и тут же задумалась. Ну и зачем та женщина, что звалась моей матерью, сунула мне под нос этого человека, который всегда был мне чужим? С чего она вообще взяла, что я найду причину, по которой буду звонить ему? Да и почему он должен вести со мной светские беседы, если отказался от меня и никогда не проявлял интереса к кусочку крови и плоти, который же сам и породил?
Бред.
Отмахнулась от всей этой абсолютно абсурдной чепухи и вперила пустой взгляд в окно, за которым уже мелькал пригород Краснодара. Впала в какой-то глухой ступор без каких-либо мыслей. Просто я. Просто девочка, которая наконец-то начинает жить.
Я словно бы домашний эльф, который обманом вынудил хозяина подарить мне потёртый и вонючий носок.
Свободна...
В общежитие явилась уже под занавес дня. Девчонки в комнате смотрели какой-то фильм на ноутбуке и уплетали за обе щеки лапшу быстрого приготовления.
— О, привет! Есть хочешь?
Я кивнула, и мне тут же достали с полки коробочку, разводя её содержимое крутым кипятком.
— Вероника, так? Иди сюда, садись вот тут, — освободили мне место с угла стола.
— Спасибо.
— Ты у нас, как и Варька, с костюмерного? — девчонки поставили фильм на паузу и принялись атаковать меня вопросами.
— Ага.
— Юдашкина мечтаешь переплюнуть или на завод кроить пойдёшь?
— Ну, — чуть замялась я и покачала головой, — вообще, я бы хотела открыть ламповый бутик, где бы могла продавать готовую одежду из собственных коллекций и шила на заказ. А там уж как пойдёт, конечно.
В грудь ударила ментальная кувалда всех моих жизненных разочарований, и я решила добавить.
— Но бог любит посмеяться над нашими планами, верно? Поэтому, пусть будет завод, — широко улыбнулась я, а девчонки и вовсе рассмеялись. — Всю жизнь мечтала пахать от зари до зари и шить пододеяльники. Да!
— А ты смешная, — хмыкнула Варька.
— Да, жизнь научила меня на всё смотреть с юмором, — выдала я и принялась жевать свою лапшу, не чувствуя химического вкуса и запаха.
Девчонки оказались вполне себе адекватными, без королевских замашек. Выделили полки для моих нехитрых вещей и подсказали несколько лайфхаков, чтобы не оплошать при походе в общую душевую и кухню. А ещё поделились информацией, что в несколько мест неподалёку от общаги на неполный рабочий день и выходные ищут студентов.
Я тут же зацепилась за несколько вакансий и уже на следующий день планировала попытать удачу на этих направлениях. Деньги мне были нужны просто позарез, ведь в кошелёчке осталось всего лишь несколько мятых банкнот от матери и ещё столько же ранее сворованных у неё же. Мне надо было на что-то жить. И есть. А сейчас у меня даже куска мыла не было, не говоря уже о большем.
Все выходные я провела за поиском подработки и даже немного преуспела на этом поприще. Мне точно сказали «да» в компании, которая занималась выгулом и передержкой собак, обещая почасовую оплату день в день. Невесть что, но уже умереть от голода мне не грозило.