за стол и устроилась на скамейке. — Вы не против поговорить о жизни города? — спросила я, не став юлить. — Я журналист, и хотя в Ковенторе я в… свадебном отпуске с моим мужем, была бы рада узнать чуть больше о жизни города и написать об этом в журнале. Развлечений здесь немного, не так ли? Так что я решила не терять время зря.
— Да что о нем говорить, — пожала плечами Флимм, снимая с печи чайник. — Город как город. Население тысяч пять человек или чуть больше, а может, и того меньше. Переписи не было уже многие годы.
Я чиркнула в блокноте: “Пять тысяч жителей”.
Флимм насыпала чайные листья в заварник, залила водой и поставила его на стол. Вытащила из пыльного шкафа фарфоровые чашки, повертела их в руках и вернула на полку. Вместо них достала простые глиняные кружки, будто решив, что фарфор для посиделок с соседкой не годится. А я была и не против, мне все равно из чего пить чай, который и пить-то не собиралась.
— Давно вы здесь живете? — спросила я.
— Да вот уже лет… — Флимм задумалась, уставившись невидящим взглядом в окно. — Забыла. Представляешь? Забыла, в каком году мы с мужем сюда переехали. Но уже давно, очень давно.
— А ваш муж… Простите, не мое дело. Можете не отвечать.
— Шляется, небось, снова, — грубо ответила Флимм. — Я его почти не вижу. Гуляет он, знаешь ли. Сколько его помню, всегда он таким был.
Я растерянно глянула на свои записи. О муже-изменнике писать или не стоит? Подумав секунду, все же сделала заметку.
— Вы знакомы со старичком, что живет в маленьком домике у кладбища? Я встретила его на днях, когда только приехала, но даже не спросила имени. Он показался мне не очень разговорчивым, и я не стала докучать ненужными расспросами.
— Ты о Герберте? Да он злой, как черт, лучше с ним вовсе не видеться.
— У него что-то случилось, или он всегда таким был?
— Случилось, — проворчала Флимм, ставя передо мной кружку с чаем.
Я отметила про себя, что на поверхности воды плавает мутная пленка, какая бывает, если чай очень долго простоит в кружке и остынет. Чтобы убедиться, что мне не привиделось, сделала осторожный глоток.
Чай был холодным. Кислым. Старым.
Я отставила кружку, силясь не показать удивления. Даже посмотрела на чайник, который Флимм уже убрала с плиты. Взгляд зацепился за дверцу обыкновенной дровяной печи, – электрической техники в доме старушки не было.
В печи не тлели угли. Не полыхал огонь. И в целом она казалась давно не топленной. Воздух в доме был ледяными, он щупальцами полз под одежду, но в этом ничего удивительного – трухлявые стены продуваются.
Так, ладно… Стариков часто настигают разные старушечьи болезни. Они теряют память, ориентацию в пространстве, а иногда и вовсе сходят с ума. Флимм вполне могла быть одной из тех пожилых дам, которые искренне верят, что когда-то принадлежали к древнейшему княжескому роду. Такие, как она, бегают голышом по улицам, едят несъедобное и частенько бросаются на прохожих с топорами. Ставят чайник на холодную плиту и думают, что вода закипит.
Старушка больна. Очевидно.
— У Герберта, говорите, что-то произошло, из-за чего он стал злым, так?
— Угу, — хмыкнула Флимм, вытаскивая из миски, накрытой полотенцем, печенье. Песочный квадратик не рассыпался в ее руках, не оставлял крошек. Старушка не кусала его, а мусолила ввиду отсутствия зубов, но печенье казалось давно окаменевшим. — Враг у него был с самого детства. Еще мальчишками Герберт и Трикс не поделили девчонку. Я уж даже не помню, как ее звали. А когда повзрослели, то Герберт женился на ней. Трикс к тому времени уехал на заработки на север, а десятки лет спустя вернулся и попытался увести у Герберта жену. Мол, любил ее всю жизнь, забыть не смог. Герберт, конечно, оказался против. Он уже и не думал, что в довольно преклонном возрасте его настигнет подобная юношеская глупость.
Флимм бросила печенье на стол и пригубила чай. Не отпила, а так — смочила губы. Посмотрела в окно, потом на меня:
— Трикс заколол его вилами.
— Кого? — сиплым голосом спросила я. Горло отчего-то вдруг пересохло.
— Ну, Герберта же. Заколол, а старуху забрал с собой на север. Уехали они, а Герберт один остался.
— Не насмерть же заколол, — прошептала я, нервно усмехнувшись.
— Нет, конечно. Ты ведь видела Герберта живым, разве нет?
— Надеюсь, — еще более нервно хохотнула я.
— Живой, даже не думай. Не привиделось тебе, да и мне уж тем более. Трикс поранил его, только и всего. Герберт, правда, уверяет всех, что грудь до сих пор болит. Будто вилы в него были всажены по самую рукоять.
— А давно это было?
— Давненько уже.
Я поймала себя на мысли, что почти ничего не записала. Флимм ошарашила меня рассказом, и я забыла, зачем пришла. Пришлось спешно прощаться и бежать домой, пока из головы не вылетело ничего из того, что рассказала соседка.
Но меня вновь задержала дверь. Я оторопело смотрела на нее, трижды пытаясь отворить. Дергала вверх и вниз, в стороны, но она не поддавалась.
— Да через окно уж лучше, — посоветовала Флимм, указывая на плотно закрытые створки. — Малышня поди так и пробирается каждый раз.
— А вы-то как из дома выходите? — спросила я холодея.
Флимм улыбнулась, обнажив беззубый рот. И снова оставила вопрос без ответа.
Я рванула створки на себя. Выскочила через оконный проем, горя желанием быстрее отсюда убраться. По зарослям мчалась с бешено колотящимся сердцем. Сорняки путались вокруг ног, цеплялись за лодыжки, не давали уйти. И только когда я оказалась во дворе своего дома, остановилась.
Я не могла понять, что именно меня испугало. Обычная старушка, болтливая немного. Покосившаяся дверь, которую невозможно открыть, не приложив достаточно усилий. Ну а дети заходят в дом и выходят из него через окно…
Все это было простым и понятным, но по неизвестной мне причине я больше не хотела возвращаться в дом Флимм.
Глава 5
Соседка произвела на меня совершенно ужасное впечатление.
С ней что-то было не так, и я не могла понять, что именно. Может быть, холод, которым от нее веет? Или слишком колючий взгляд? У стариков не бывает
