Уже в первые полдня поездки немногие пассажиры пригляделись друг к другу и, собираясь на обед или ужин, раскланивались. Разговор, начинавшийся за одним столиком, подхватывался за другим и скоро становился общим. Это уже стало знамением времени: горячие, переходящие в спор разговоры о том, куда же катится страна, кто спасет ее, что делать и какой путь избрать – западный или национальный... Митя в этих дискуссиях не участвовал, торопился поскорее поесть и уйти к себе. В печенках у него сидела вся эта досужая болтовня. Ни одна студенческая вечеринка, ни одно собрание – будь оно даже на тему «Любите домашних животных», ни одна встреча с друзьями или родственниками не обходились нынче без словесной политической драчки. Поначалу он тоже с горячностью кидался в подобные споры, но постепенно разочаровался, понял, что ни толку, ни истины не выговорить. Болтуны стали раздражать его. «Дело надо делать!» – думал он.
Он не был ретроградом и ханжой, считал, что многое надо менять в государственном устройстве: слишком много бюрократии, чиновников, жадных до взяток, слишком несовершенная наша судебная система...Самого Мити многое не касалось, но он жил среди людей, был чуток, зорок, душевен. Но вот с чем он никак не мог согласиться, так это с расшатыванием основ, традиций и призывами к смене власти. Он был убежден, что без сильной и единой власти все рухнет. Монарх, имя и образ которого он берег в сердце, был не так крепок духом, как того требовала политическая обстановка. Так тем более надо поддержать его, укрепить трон, окружить умными и преданными людьми! И тогда вернется к державе слава и мощь. А то ведь что делается! Солдат за Отчизну стоять отказывается, с врагом братается... Когда было такое на Руси? Вон они, за окном, плоды сей гибельной идеи: застрявшие на станции эшелоны, злые митингующие солдаты...
Так постепенно Дмитрий подъезжал к Саратову. От близости большой реки становилось прохладнее, кружили чайки, уже ощущался будоражащий запах болота и рыбы. И вот наконец блеснула вода волжского изгиба с баржей, рыбацкими лодками и далеким пароходом...
Когда, прихрамывая, в комнату вошел изможденный парень, Дмитрий подумал: «Какие девятнадцать! Совсем юноша, лет шестнадцать». С жалостью и внезапной сердечной болью он смотрел на прозрачную кожу, обтянувшую скулы, тонкий, еще более заострившийся от худобы нос, отросшие густые волосы. Даже сейчас еще было видно, что он красив, этот невысокий юноша. Но вот арестант закашлялся, затряслись его узкие плечи, на запавших щеках проступили красные пятна, он поднял взгляд на Дмитрия, и тот сразу понял, что арестант совсем не так юн, как сначала показалось.
Еще по пути в тюремное отделение помощник пристава, провожавший Дмитрия, рассказал, что парня нашли на грузовом причале в пустом баркасе. Он, видно, заполз туда ночью, а утром не смог встать. Его задержали не столько за бродяжничество, сколько из жалости, определив в городскую благотворительную больницу. Но когда из Гродненской губернии пришел ответ, что Вильгельм Мейстер у них не числится, арестанта перевели в тюремный лечебный изолятор и подали в розыск. Помощник пристава жалостливо сказал, что оба доктора – и больничный и тюремный – сошлись на том, что парень не жилец, едва ли месяц протянет. Правда, его подлечили, он ожил, но, говорят, уже это не имеет значения.
– Вот так дела обстояли, когда пришел запрос от господина Петрусенко, – заключил помощник пристава. И добавил уважительно: – Да, помнят у нас Викентия Павловича. Легендарный человек!
Дмитрий знал, что дядя его, будучи еще следователем, а потом и следователем по важнейшим делам, бывал во многих городах, принимая участие в розысках. Одно из самых громких дел раскрыл именно в Саратове. Его спутник, не зная, что Дмитрию многое известно, вспоминал:
– Бывал господин Петрусенко у нас, давно, правда, я только первый год тогда служил, лет мне было столько, сколько вам сейчас... У нас в тот год несколько убийств зверских совершилось, люди, чуть стемнеет, выходить на улицы боялись. А негодяй казался неуловимым. Викентий Павлович приехал помочь вести расследование. И нашел убийцу – по следу от саней.
Дмитрий улыбнулся, покачал головой: слыхал, слыхал он об этом «санном следе». Вот и сейчас, когда он собирался уезжать в Саратов, Викентий Павлович тоже сказал:
– Жаль, не застанешь ты там уже ни полицмейстера Вахрушева – умер Устин Петрович, ни моего хорошего друга Кирилла Одинокова. Отличный сыщик и славный человек, смельчак. Что ж, его по праву перевели на повышение, в Санкт-Петербург... Петроград то бишь! – Викентий Павлович споткнулся на названии города, поморщился: – Это надо же, какая глупость – переименовать город! При чем тут германцы и город Святого Петра? Поразительное невежество! Петр Первый город-то назвал в честь святого Петра, так что, если уж хотели сделать по-русски, назвали бы «Святопетровск»...
Митя тут был не совсем согласен с дядей, но промолчал. А тот вернулся к рассказу о своем саратовском друге:
– Три года уже Кирилл Степанович служит в столице. Он давно об этом мечтал, прийти как бы на смену своему кумиру, знаменитому Путилину.
Митя, конечно, об Иване Дмитриевиче Путилине знал много. Сорок лет в Санкт-Петербургском управлении сыскной полиции отслужил этот талантливый русский сыщик. Начинал младшим помощником квартального надзирателя Толкучего рынка, а окончил начальником управления, тайным советником. Но не карьерой славен был, а блестящими делами: им было раскрыто множество хитроумных мошенничеств, подлогов, поджогов, загадочных убийств. У него были свои методы работы – переодевшись бродягой или мастеровым, он собирал информацию по постоялым дворам, притонам, трактирам, вслушивался в разговоры, заводил всякого рода знакомства. Умение преображаться много раз выручало его, много раз позволяло ухватить кончик нити запутанного преступления...
– Кирилл Степанович всегда восхищался Путилиным, – продолжал Петрусенко. – Теперь продолжает его дело. Поехал вместе с женой, дочкой и сыном. Жаль, Митя, не повидаешь ты их. Жена его, Ксения Аполлинарьевна, просто необыкновенная женщина. Я как раз был свидетелем их знакомства. Она в том деле, которое мы тогда с Кириллом вели, очень помогла нам. Так рисковала и в самом деле чуть не погибла.
– А он, наверное, спас ее?
– Я уловил в твоем вопросе иронию. – Викентий Павлович усмехнулся. – А ведь так и было! Впрочем, без лишней скромности скажу, что спас Ксению все-таки я. Кирилл чуть-чуть опаздывал... Разве я тебе не рассказывал?
– Да, но без подробностей.
...Все эти разговоры припомнились Дмитрию Кандаурову, когда помощник пристава с таким восхищением заговорил о его дяде, Викентии Павловиче Петрусенко. А тот продолжал:
– Вы небось недавно под его началом работаете?
И Дмитрий, не удержавшись, ответил:
– С детства. – И пояснил удивленному собеседнику: – Это мой дядя.
– Поздравляю, – искренне обрадовался помощник пристава. – Таким родичем гордиться не грех.
Они прошли по служебному коридору административного корпуса, и уже начальник тюрьмы провел Дмитрия через несколько решетчатых ворот в кабинет, где стояли стол, кресло, два стула и где окошко тоже было забрано решеткой. Сюда и привели больного бродягу.
– Заключенный, с вами будет говорить следователь господин Кандауров. Отвечайте на его вопросы, и вы облегчите свою участь, – сказал начальник и вышел, оставляя их вдвоем. Подавив приступ кашля, арестант взглянул на Дмитрия сухими светлыми глазами и проговорил:
– Какая мне разница – лучше, хуже... Все одно уже недолго. И кому это нужно, кто я есть?..
Голос его был тих и мягок, и этот легкий, однако заметный акцент... При первых же словах у Мити перехватило дыхание, закружилась голова. Ошибиться казалось невозможно, так знаком ему был этот голос, акцент, интонации! Идя сюда, он никак не мог решить, с чего начнет разговор. А сейчас лихорадочно развязал тесемки папки, схватил газету, протянул заключенному, ткнул в заметку:
– Прочтите здесь.
Тот равнодушно просмотрел:
– Вижу, обо мне. – И усмехнулся: – Все болезни перечислены.
– А вы посмотрите на название газеты!
Человек посмотрел, пожал плечами:
– Далековато отсюда.
– Вас ничто с тем городом не связывает? – торопил его Дмитрий.
– Нет, не бывал в тех краях.
– А я вот эту газету взял из рук мертвой девушки, которая покончила собой, застрелилась в том городе.
Дмитрий сделал небольшую паузу, увидел, как его собеседник удивленно вскинул голову, напрягся. И закончил, не спуская с арестанта глаз:
– Ее звали Евгения Радзилевская.
И услышал то, чего ожидал.
– Женни! – вскрикнул юноша. – Сестра!..
А потом глаза его закатились, и он упал без чувств. Испуганный Митя побежал к двери, зовя охрану.
Больной пришел в себя уже в изоляторе, на койке. Видя, что он задышал ровно и открыл глаза, Дмитрий наклонился к нему:
