На уроках американской истории, даже после чтения учебника, класс может целыми днями спорить, почему началась Гражданская война. Учитель тоже принимает участие в споре, выдвигая сперва одну причину, потом другую, расхаживая при этом вдоль парт, и Беннет в конце концов делает вывод, что вообще ни одна собака не знает, почему началась Гражданская война. Точно так же с английским и с общественными науками. А вот с алгеброй по-другому. Здесь ответ всегда есть, ясный, как новенькие полдоллара. Ответ гарантируется правилами логики. И когда его найдешь, спорить уже не о чем. Ты прав, и все согласны, что ты прав.
Об уроках алгебры он помнит все. У миссис Диксон были седые волосы, которые она собирала в высокий пучок. Она носила платья с большими яркими цветами. Пол был покрыт линолеумом с шахматной клеткой. Сразу за дверью слева была гардеробная с медными крючками. Если ученик плохо вел себя в классе, он изгонялся в гардеробную, и вскоре было слышно, как он меряет чужие пальто. Над классной доской висели большие красные часы, похожие на глаз, сообщавшие ученикам, сколько времени до конца урока. У парт были откидные крышки с бороздками для карандашей. Миссис Диксон требовала, чтобы у всех были в этих бороздках остро отточенные карандаши. Ученикам не разрешалось вставать с места ни под каким видом, даже для выхода в туалет. Единственное исключение — чтобы поточить карандаши на точилке в конце класса.
Беннет не мог дождаться конца уроков, чтобы обсудить с Джоном каждый новый метод этой высшей математики. Джон нетерпеливо говорил: да-да, знаю я все это, а потом доставал какой-нибудь разрезанный глаз кальмара или электрическую схему, над которой работал.
Раннее утро, еще до завтрака. Беннет стоит у себя в комнате в пижаме, лениво глядя в окно на соседний дом семьи Талья. Дома разделены кедровым забором. Над ним растут магнолии. Но Беннету из окна видно поверх магнолий. По дорожке идет дряхлый старик за утренней газетой. Это дед, он по-английски не говорит. Иногда он бормочет что-то себе под нос по-итальянски. При ходьбе он кренится налево и поднимает с трудом каждую ногу, будто она прилипает к асфальту. Он крошечного роста, худ как палка, и каждое утро медленно хромает по дорожке мимо кленов, чтобы взять газету. Сегодня хорошая погода, но старик ходит за газетой в любую погоду. Беннет наблюдает за этим уже много лет. Сегодня он оценивает длину дорожки, засекает скорость движения старика и рассчитывает, сколько времени у него уйдет на поход до Луны.
Одноклассники Беннета текстовые задачи не любили. Разумеется, они вообще не любили математику, но предпочли бы пломбировать зубы, чем сидеть и решать текстовые задачи. А Беннет ценил текстовые задачи на уровне пекановых пирогов Флориды. Они были восхитительны. Он их просто глотал. Он уговорил пораженную миссис Диксон давать ему дополнительные задачи помимо общего задания, и когда у нее кончились задачи, он сам себе их придумывал. После школы, когда другие ребята играли в баскетбол или слонялись за аптекой «Рексолл», покуривая и обсуждая девиц, Беннет уходил домой, в свою комнату, к текстовым задачам.
Мать выходила из своей комнаты, где отдыхала, в бледно-желтом халате, и останавливалась внизу лестницы. Беннет, что ты там делаешь? вежливо обращалась она к нему. Ничего, отвечал он. Потом слышался шепот, и Марти или Филипп поднимались до половины лестницы и спрашивали, как им было сказано: Беннет, что ты там делаешь у себя в комнате? Мастурбирую, отвечал Беннет, не входи. После паузы мать снова звала снизу: Сэмми Абрамс такой хороший мальчик, и он тебя приглашал поиграть. Я не люблю Сэмми Абрамса, отвечал Беннет из-за закрытой двери. А Майкл Солмсон? спрашивала мать. Такой чудный мальчик. Я не люблю Майкла Солмсона, снова отвечал Беннет. И наконец, мать говорила: ты эгоист и вырастешь несчастным, без друзей. Как дядя Мори.
Беннет не понимал, почему мать зовет его эгоистом за то, что он сидит у себя в комнате. В те годы, и еще много лет потом слова других людей ставили его в тупик. Однажды осенью его карманные деньги сократились до двадцати пяти центов в неделю. Мать объяснила, что дела семьи идут хорошо, и сейчас самое время откладывать деньги, а не тратить. В другой раз его кузина Лаура, чуть старше двадцати лет, объявила, что порывает со своим женихом, потому что слишком сильно его любит. Действительно ли она это хотела сказать? Беннет научился скрывать свое недоумение и просто кивать. Потом он уходил к себе в комнату решать текстовые задачи. И думал, что каждому стоило бы научиться это делать.
Час ночи. Старик Талья ковыляет по двору, никем не наблюдаемый. Темный дом спит. Он медленно хромает в лунном свете. А вот еще откуда-то свет. Старик глядит налево, в окно второго этажа. Che diavolo, ci risiamo[1], бормочет он и идет дальше по дорожке.
Беннет сидит за столом. Они такие красивые, уравнения. Даже с виду красивые, но в уме красивее всего. Их точность и сила красивы, и Беннет, начиная понимать уравнение, испытывает то же чувство, что и при виде восходящей над деревьями луны. У него в уме сначала темно и тихо, а потом верхушки дальних деревьев начинают слегка светиться, бело и приглушенно, и белизна становится ярче, очерчивая силуэты деревьев, а потом появляется кусочек луны, и математика открывается как есть и сияет в своем совершенстве. Час ночи, но он еще не устал. Он черпает силы в себе самом. Ему не надо идти в библиотеку, не надо искать информации и помощи у товарищей или взрослых. Он просто может сидеть себе голым за столом, где лежит чистая белая бумага, и работать с абсолютной уверенностью, в одиночестве, в совершенстве. Мысленно скользя по миру, он не переживает из-за своего маленького роста, или прыщей, или трудностей в разговоре, или недоумения от чужих слов. Это мир без тел. Это мир чистой логики и изящества. Это лучшая часть одиночества — та, в которой нет печали.
~ ~ ~
Настоящая причина, по которой дядя Мори был несчастен, — он всегда был в долгах. Он был заядлый игрок.
В средней школе в Нэшвилле дядя Мори играл на переменах в орлянку с ребятами. В старших классах он перешел на покер. По пять карт, с максимальной ставкой десять центов. И даже при таком максимуме он мог в субботу вечером выиграть или проиграть десять долларов. Для тощего пацана середины тридцатых годов это были большие деньги. Он начал ставить на баскетбольные матчи, собачьи бега, политические выборы, на все, где пахло деньгами и риском. Когда ему пришлось оставить колледж за то, что одалживал и проигрывал средства на обучение, он стал перебиваться случайными заработками, пока его сестра не вышла замуж за отца Беннета. Тогда он переехал в Мемфис и вступил в семейное дело — большой магазин готового платья, который основал дед Беннета со стороны отца.
Мори жил один, снимая двухэтажную квартиру в Уэст-Галлоуэе, за которую тихо платили родители Беннета. Выходил он редко — ему было страшно выходить на улицу. У него был свой стол в офисе на углу Мэдисон и Хайленд, и он регулярно получал жалованье, но на работе показывался не часто.
Жалованье Мори не покрывало его расходов. Не проходило и двух месяцев, чтобы мать Беннета не получала от него письма с просьбой о ссуде. Он жил мили за две от них, но для денежных просьб пользовался почтой. Беннет узнавал дядин почерк с наклоном влево, вытаскивая письма из ящика.
Мори приглашал к себе племянника раз в неделю по субботам, чтобы Беннет рассчитывал для него шансы. Иногда речь шла о собачьих бегах, иногда о какой-нибудь новой карточной игре. Беннет приезжал на велосипеде. Они очищали диван от наваленной одежды. Твоя мать на меня сердится? всегда первым делом спрашивал дядя Мори. Лицо у него было почтительное и честное, как только что очищенный фрукт. Нет, отвечал Беннет. Мори испускал вздох облегчения и садился на диван, рукой прикрывая лысину. Потом он начинал рассказывать. Рассказывал, как его дед приехал из России и в первый же день его ограбили в Нью-Йорке, отобрав последнюю пару ботинок. Он рассказывал о разных женщинах, на которых собирался жениться. Иногда он рассказывал о прибыльном бизнесе Лангов, в старые еще дни до него, когда у них было всего две комнаты на Парквее рядом с Парквей-отелем и они работали по двенадцать часов в день, продавая самые простые шляпы и брюки. Мори неимоверно восхищался дедом Беннета, человеком, который пробился своими силами, который сам открыл свой магазин в тридцать четвертом году, человеком, который всегда верил, что обстоятельства сложатся для него благоприятно, и который заставлял обстоятельства складываться благоприятно. Как вспоминал Мори, когда дед Беннета входил в комнату, люди просто в воздухе чувствовали его успех, и разговор прекращался, потому что все ждали, что он скажет. Единственное, что Беннет знал про своего деда, помимо рассказов Мори, — это что его большой овальный портрет висит на стене в гостиной.
