— Иван? Так он же и есть главный боец у зареченских. Вот сам посмотришь…
Тем временем проехали Боровуху и по косогору, который уходил вниз всё круче, стали спускаться к мосту. Лошадка приседала на задние ноги, сдерживая возок. Над речным, играющем бликами плёсом разносилось упругое деньканье: день-день-бух! День-день… — Слышишь — работает. Это ему старший сын Шурка помогает. От наёмного работника отказались: теперь лопату, лемех или навесы для ворот дешевле купить готовые. В любой городской лавке есть. Придавило кузнеца заводское производство. А на ковке лошадей много не заработаешь.
Лошадка спустила коляску на мост и, цокая, как на каблучках, прошла по новому, из сосновых плах, настилу. Далее они объехали мокрый луг, жердяные изгороди поскотины и свернули в сельскую улицу. Дом кузнеца находился недалёко. Рядом с высокими, крытыми тёсом и окованными железом воротами имелась небольшая калитка. Через неё Эраст Карпович, а за ним и Абызов, прошли во двор. Кузня стояла в глубине его. Двустворчатые ворота растворены настежь, а за ними оранжево-красной мозаикой светился горн.
Когда господа вошли, кузнец стоял лицом к огню, закладывая в угли четырёхгранные прутки железа. Абызову он показался красивым мужиком, но не таким уж богатырём, каким расписал его Эраст Карпович. У кузнеца было продолговатое, даже худощавое лицо, тонкий прямой нос, мягкая округлая борода шелковисто сбегала от висков по впалым щёкам. Косой пробор разделял шапку волос, перехваченную тесёмкой от лба до затылка. Чуть набрякшие веки под ровными бровями придавали взгляду спокойствие и рассудительность. Увидав вошедших, он оставил работу, снял рукавицы и сделал шаг им навстречу. Но руку не стал тянуть, лишь слегка склонил голову.
— Доброго вам здоровья, господа!
— Здравствуй, Иван Иванович, — поздоровался Логин. — Вот мы с другом моим Василием Николаевичем не дождались тебя, решили сами приехать.
— Неужто такое срочное дело? Фёдор мне не сказывал. Просили, говорил, зайти… А ежели срочно — пожалуйте в горницу.
— Нет, нет, — воспротивился Абызов, — мы так… познакомиться. Лучше тут.
— Шурка! Сергей! — обернулся кузнец. — Принесите гостям чистую скамью.
Абызов уже освоился с полутьмой кузницы. Он увидал, что, кроме двух мальчишек, которые бросились в дом за скамейкой, справа от входа на длинной лавке, оструганной из целого бревна, сидели двое мужиков. Когда Эраст Карпович обернулся к ним, оба встали и степенно поклонились. Кузнец тем временем развязал за спиной тесёмки кожаного фартука и бросил его поверх наковальни. Одет он был в ситцевую рубаху-косоворотку, холщовые штаны заправлены в крепкие сапоги телячьей кожи. «И ничего-то нету в нём медвежьего, — подумал Абызов, — обычный здоровый мужик, вот только рука в кисти широченная, на такую, пожалуй, и кандалы не налезли бы».
— Сколько в тебе весу-то, Иван Иванович, интересовался ты когда-нибудь?
Кузнец растерянно посмотрел на гостя, на себя… Его удивил вопрос.
— Откуда мне знать — чай не боров! Хотя… лет несколько тому, когда железо покупал, было — встал на десятиричные весы. Помню — поболе шести пудов показали.
«М-да!» — подумал Абызов.
— Я к тому, пояснил он, усаживаясь на принесённую мальчишками скамью, — что вот Эраст Карпович говорил про тебя, как про первого кулачного бойца.
— Это верно, — приподнялся один из мужиков, — благообразный, с козлиной бородкой, — перед Иваном Ивановичем ни один не устоит.
— Наш церковный староста, — кивнув на козлобородого мужика, пояснил Эраст Карпович.
— Значит ты — атлет, кулачный боец! — продолжал Абызов.
— Какой там… — запротестовал кузнец. — Уж и не упомню, когда последний раз на лёд выходил. Как Матвею, брату моему, дьячиха запретила… Да вот и барин — тоже его срамотил. Так и я оставил это дело. Одному не в радость. Да и совестно уже.
— Ну, не скажи, — Абызов сдержанно улыбнулся. — Я вот почти ровесник тебе — и занимаюсь атлетизмом, французской борьбой. Слыхал, поди?
— Неужто в цирке выступать изволите?
— Нет, я не циркач, а коммерсант. Но сейчас многие, мм… господа, увлекаются боксом, борьбой. А в Европе это даже модно. И вот Эраст Карпович, мой друг, заявляет, что Кузнец Иван Иванович, пожалуй, поборет меня.
— И точно — одолеет, не сумлевайтесь, барин, — охотно вступил в разговор козлобородый мужик.
Его сосед по лавке, который сидел подальше от входа, помалкивал, только зыркал, не скрывая своего любопытства, то на кузнеца, то на господ.
— А я говорю — нет! Вот мы и поспорили с другом.
Кузнец при этих словах отвернулся от гостей, взял фартук и стал повязывать его на себе. Он полагал, что господа приехали с каким-то заказом, возможно, интересным. Теперь же, поняв их блажь, огорчился и решил взяться за работу. Коротко бросил сыну: «Шурка, поддув!» Мальчишка кинулся к свисающей сверху скобе, стал подкачивать воздух в горн. Подёрнувшиеся сизой плёнкой угли начали светлеть, выбрасывать мелкие искорки.
— Постой, Иван Иванович, — обиженно сказал Логин, — неужели ты не захочешь померяться силой с моим другом? Мы же с ним поспорили!
Кузнецу, конечно же, не хотелось вот так, наотрез, отказывать барину. Как ни хорохорься, а ты всё же мужик. У барина и кредит, от него и заказ — не мужицкому ровня, да и влияние в селе… Короче, отказать в чём-то без веской причины нельзя. Не принято. Кузнец покачал головой и, увещевая барина, пояснил:
— Спор-то ваш, не мой. Я при нём не был. У меня эвон работа стоит. Церковь фигурные решётки на врата заказала.
— Я тоже человек дела, — как бы поддерживая кузнеца, вклинился в разговор Абызов. — Уважаю деловых людей. Поэтому в качестве приза даю десять рублей… Хорошие деньги, ты их и за неделю не заработаешь. Мы их поручим честному человеку — церковному старосте. На хранение. Если ты положишь меня на лопатки — деньги твои, если я тебя — мои.
Иван Иванович равнодушно посмотрел на десятирублёвую ассигнацию, которая перешла из рук Абызова в руки старосты.
— Я привык зарабатывать.
— Ну, что ж… — нервно подёрнул плечом Абызов, раздражаясь степенностью, независимостью мужика, его свободной манерой разговора даже с барином, — если ты не уверен в себе, будем считать, что сдался без боя.
— Каждый считает по своему… Как ему выгодно, — развёл руками кузнец.
— Тебя не поймёшь, Иван Иванович — осерчал и Логин. — Ежели не сдаёшься, то померяйся с ним.
— Барин на кулачки согласен? — неожиданно спросил кузнец, снова бросая фартук на наковальню.
— Нет. Я предлагаю бороться. Кто кого положит на лопатки. Ты французскую борьбу видел?
— Ничего мудрёного. На каждой ярмарке… А где бороться будем?
Тут уже и мужики, и господа загалдели, приходя в азарт. Можно было подумать, что от выбора места зависит исход поединка. В конце концов приняли предложение молчавшего до сих пор мужика: между его усадьбой и мокрым лужком имелась чистая сухая поляна — еланчик, туда и решили поехать.
Все пятеро влезли в коляску — она присела, едва не упираясь колёсами в щитки. Ехать было немного — и версты не наберётся, но когда свернули на луг, увидали с десяток мальчишек, которые уже бесились на еланчике. Кузнецовы дети прибежали сюда напрямую, по чужим огородам, притащив за собою ораву сверстников.
Ехали молча. Господа не говорили между собою при мужиках, а те, усевшись на хлипкий, подрессоренный возок, чувствовали себя как в барских покоях.
— Только правила выполнять честно: бороться руками, никаких подножек, за одну голову противника не захватывать.
— Ясное дело… — отозвался церковный староста. — То жа, что и «на охапки» бороться.
— Я к тому, что спортивные состязания должны вестись честно, — назидательно заметил Абызов, — тут злоба неуместна.
— И-и… ваше благородие, — осмелел молчавший мужик, — честнее нашенских не бывает. Нашенски приучены. Когда-то завёлся в Боровухе такой, что свинчатку закладывал в варежку. Стали замечать на кулачках, что удар у мужика чижолай. Он ту свинчатку в горсти зажимал. Только однова разоблачили его. Ну, и сказали по-хорошему, чтобы уходил куда подале. Не послушался. И через месяц его кто-то в прорубь затолкал. А кто — неизвестно. Ночью случилось. Так что у нас всё по-честному.
— Ну, вот и хорошо, — сдержанно отозвался Абызов.
Подъехали к поляне, оставили возок в сторонке. Иван Иванович цыкнул на своих пацанов, и они отвели ораву сверстников на почтительное расстояние. Абызов сразу же начал раздеваться и остался лишь в носках и коротких подштаниках. Мужики ахнули, увидав такого белотелого, поджарого, усыпанного бугристыми узлами мускулов барина.
Кузнец снял рубаху, сапоги, остался в холщёвых штанах и босой. — Ну, что, — с напряжённой улыбкой, за которой угадывались и нервозность, и неловкость, обратился к мужикам Эраст Карпович, — я и вы оба возьмём на себя обязанности судей. — Он повернулся к соперникам и театрально взмахнул рукой: — Начинайте, прошу!
