Одной из причуд судьбы стало то, что последний языческий император был представителем первой христианской династии в империи. Наверное, никого не удивит, что Константин уделил очень мало внимания выбору того, кто унаследует за ним престол. Проявив свою обычную озабоченность самим собой, он оставил детальные указания касательно своих похорон, но не озаботился назначить преемника. Каждый из трех его выживших сыновей (с прискорбной нехваткой оригинальности все они были названы разными вариантами имени «Константин») полагал, что станет императором, итогом чего стало бы неудобное тройное разделение империи. Констанций II, наиболее способный из сыновей, принял меры предосторожности, убив всех, в ком текла хотя бы капля крови его отца, и до кого он мог дотянуться, пощадив лишь своего двоюродного брата Юлиана — и только потому, что в свои пять лет он не представлял серьезной опасности.
Резня могла бы предотвратить дальнейшее уменьшение размеров владений каждого правителя: хотя империя и была огромной, она все же была недостаточно велика, чтобы вместить в себя троих людей с колоссальным самомнением. В результате они начали борьбу почти немедленно. Рожденные в роскоши дворца, они были воспитаны армией слуг, с рождения окружены надоедливыми дворцовыми церемониями. Их обучали толпы наставников, льстили вниманием куртизанки — и у них оставалось мало времени или возможностей, чтобы укрепить братские связи, что, мягко говоря, обусловило печальные семейные тенденции. Не прошло и трех лет, как старший сын вторгся во владения самого младшего, и империя снова забилась в судорогах гражданской войны.
Пока сыновья Константина были заняты устранением друг друга, их кузен Флавий Клавдий Юлиан, более известный потомкам как Юлиан Отступник, проводил свое детство под формальным домашним арестом, читая греческих и римских классиков. Будучи по характеру спокойным, серьезным и склонным к наукам юношей, он был полностью удовлетворен пребыванием в своей уютной ссылке и не выказывал никакого желания присоединиться к своей семье на опасной имперской сцене. Когда ему исполнилось девятнадцать, Юлиан успешно получил разрешение на путешествие, чтобы продолжить свои занятия. Следующие четыре года он провел в путешествиях от Пергама до Эфеса, сидя у ног философов и очаровываясь классической эпохой. Ко времени, когда он достиг Афинской школы, он уже втайне отрекся от христианства и обратился в разновидность язычества под названием неоплатонизм. Скрывая свое отступничество под маской благочестия, он уверял своих обеспокоенных учителей, что его вера сильна как никогда — несмотря на то, что он познакомился с многими языческими культами.
Юношеские путешествия Юлиана были внезапно прерваны. Констанций II пережил своих братьев и объединил римский мир под своим владычеством, но обнаружил, что у империи слишком много врагов, чтобы справиться с ними в одиночку. Пока он укреплял свою власть, его семья казалась угрозой, которую следовало устранить или нейтрализовать как можно быстрее. Но теперь, когда он укрепился на престоле и на его плечи легли тяжелые государственные заботы, кровное родство представлялось лучшим зароком верности. Варвары захватили Галлию, и кому-то нужно было остановить их, но Константин II был скован необходимостью справиться с вечной угрозой Персии. Поиски кого-то подходящего из своей семьи были довольно тяжелыми, поскольку он неплохо преуспел в уничтожении почти всех родственников. Однако все еще имелся один подходящий кандидат. Надеясь, что во время своих длительных занятий Юлиан усвоил добродетель прощения, Констанций II вызвал своего молодого кузена в Милан.
Юлиан, вероятно, был бы рад провести всю жизнь в тихих исследованиях, но не подчиниться приказу императора было невозможно. Остановившись только для того, чтобы посетить древние развалины Трои, он с тревогой предстал перед своим кузеном. Последний член семьи, появившийся перед Констанцием II, был казнен, и узнав о вызове, Юлиан не был уверен в том, что он закончит лучше. Но возведенный в ранг цезаря бывший школяр получил распоряжение отправиться в Галлию, чтобы восстановить порядок на рубежах Рейна. Для выполнения этой тяжелой задачи ему выделили лишь 360 человек, которые (как он сухо заметил) «знали только, как молиться», но не как сражаться.[16]
Юлиан едва ли был впечатляющим командиром. Нескладный и несколько неуклюжий, он никогда в жизни никем не руководил и подвергался осмеянию при дворе. Хаос на Западе отпугнул даже такого опытного военачальника, как Констанций II, и похоже, требовались годы, чтобы исправить положение. Никто не возлагал особенных надежд на нового цезаря, серьезного и замкнутого.
Обряженный в неудобную военную форму, бывший студент собрал свои книги и 1 декабря 355 приступил к своей малообещающей миссии. Против всех ожиданий, он стал прекрасным полководцем. За пять лет военной кампании он усмирил провинцию, взял двадцать тысяч готских пленников, вытеснил варваров и даже четырежды пересек Рейн, чтобы громить алеманнов на их собственной территории. Отослав захваченного германского короля, закованного в цепи, в Константинополь, на зиму победоносный младший император вернулся в Париж.
Такие отважные подвиги были последним, о чем хотел бы слышать Констанций II. Юлиан покинул его неуклюжим студентом, тихим, не представляющим угрозы юнцом, над которым потешался весь двор, но каким-то чудом превратился в опытного полководца и руководителя, которого обожала и армия, и местные жители. Он не выказал никаких признаков неповиновения, но Констанций II в свое время повидал слишком много претендентов, чтобы просто расслабиться и ждать предательства. Чем скорее эта новая угроза будет устранена, тем лучше. Объявив, что нуждается в деньгах и войсках Юлиана для кампании против Персии, Констанций II в письме потребовал от своего кузена, чтобы он собрал налоги с Галлии и немедленно передал половину своих войск для кампании в Персии.
Требования императора достигли Юлиана зимой 359 года и были встречены с ужасом и недоверием. Многие из солдат Юлиана вступили в кампанию под прямым условием, что их никогда не отправят на восток, и мысль о том, чтобы пройти тысячи миль и сражаться под другими знаменами, в то время как их семьи будут подвергаться набегам варваров, вызвала странный бунт. Окружив ночью дворец Юлиана, солдаты провозгласили его августом и умоляли бросить вызов Констанцию II.[17] После объявления о том, что Зевс дал ему знак, Юлиан наконец согласился. Поднимая его на щитах по старому германскому обычаю, солдаты охрипли от крика, снова разрывая римский мир между двумя правителями.
Миру не суждено было долго оставаться расколотым. Действия Юлиана очевидно означали войну, поэтому он прекратил притворяться христианином и разослал во все крупные города Греции и Италии манифесты, в которых объявлял о своем намерении возродить язычество. Вести об ужасающем отступничестве разлетелись по всему Западу, но не достигли Тарса, где Констанция II сразила серьезная болезнь. Юлиан исключительно удачно выбрал время для своего мятежа. Констанций великодушно назвал Юлиана своим наследником и распустил врачей. Несколько дней спустя сорокалетний император умер, и бразды правления в Римской империи снова перешли к язычнику.
Юлиан услышал о смерти своего кузена, когда был на адриатическом побережье, и поспешил в столицу так быстро, что возникли слухи, будто у его колесницы выросли крылья. Первый император, рожденный в Константинополе, прибыл в свой родной город 11 декабря и был встречен громоподобными приветствиями. Почти все население города высыпало на улицы и шумно приветствовало Юлиана, по свидетельству очевидца — «как если бы он спустился с небес».[18] Сенаторы спешили поздравить его, в то время как ликующая толпа заполонила улицы, веселясь и аплодируя. О новом молодом императоре большинство из них знало только по слухам, шепотом рассказанным историям о его военных успехах, что просочились с пограничья. Уверенно шествующий по городу, он при первом взгляде казался похожим на самого Юлия Цезаря, вернувшегося, чтобы повести империю к новому Золотому веку.
Впрочем, вид с трона вовсе не был таким радужным. Куда бы Юлиан ни посмотрел тем ярким декабрьским днем, повсюду он видел пороки, распутство и безусловный упадок. Во время правления сыновей Константина расцвело безудержное взяточничество, чревоугодие и разнообразные злоупотребления. Имперские должности покупались и продавались с пугающей легкостью, и даже армия размякла и потеряла дисциплину. Нарочитое выставление напоказ благополучия скрывало упадок за роскошным фасадом, внешняя эффектность заменила собой эффективность.
Убежденному реакционеру Юлиану было нетрудно увидеть источник всех бед империи.[19] Август носил простые одежды и назывался «первым гражданином». Теперешние императоры расхаживали в шелковых одеяниях, расшитых драгоценностями, и скрывались от своих людей за евнухами и клубами благовоний. Когда-то они обсуждали со своими полководцами вопросы завоевания мира, а теперь проводили время с поварами, обсуждая все более замысловатые кулинарные изыски. Хуже всего было то, что они отбросили старые римские военные добродетели долга и чести и приняли христианство с его женскими чертами мягкости и всепрощения. Не удивительно, что и императоры, и армия стали слабыми и изнеженными. Осмотрев Большой дворец Константинополя, Юлиан основательно проредил надоедливую прислугу, сотнями увольняя цирюльников, поваров, управляющих и домашних слуг, которые избаловали его предшественников на троне.
