Интересное дело, можно подумать, мужик этот мне сейчас на грудь кинется со слезами и рассказом о своих приключениях.
Ворча, Дукалис поправил галстук и вышел в дежурную часть. Там, откинув отработанным ударом щеколду, он заглянул в камеру. В ней, забившись в угол, сидел мужичок лет сорока, хлипкий телосложением, с козлиной бородкой и зло смотрел на опера.
Дукалис шагнул внутрь.
– Разрешите поинтересоваться, за что мы тут сидим?
– Вы кто, прокурор?
– Не совсем, но тоже хороший человек.
– Я буду разговаривать только с прокурором. Это же надо, совсем менты обнаглели. Ночью поднять с постели, притащить в отделение, кинуть в камеру, ничего не объясняя, и главное, неизвестно за что! Я, мать вашу, такую цидулю напишу – всех вздрючат!
– Стоп, стоп, что там насчёт ментов?
– А ничего! Мы в демократическом обществе живём, это раньше на ментов управы не было, а сейчас найдётся.
Дукалис захлопнул дверь и остался в камере один на один с задержанным.
– Мужик, ты чего, не понял, куда попал? Ты не в милицию попал, а в уголовный розыск. Ты чего, родной, разницы не улавливаешь? А за ментов мы с тобой без протокола поговорим. Так за что тебя привезли?
– Не знаю я ничего, идите вы все на…
– Так, это уже аргумент. Хорошо, дядя, я сейчас туда пойду, но ты пойдёшь быстренько за мной, вернее, поползёшь.
Дукалис вышел из камеры и вернулся в кабинет.
– Раздевайся, – скомандовал он сидящему Эдику.
– Зачем? – испуганно-удивлённо спросил тот.
– Поможешь прочитать лекцию о правах человека в демократическом обществе.
– Ты что, голубой?
– Да, да, голубой, аж синий, давай раздевайся!
– Совсем?
– Трусы можно оставить.
Эдик вышел из-за стола и механически, уставясь на Дукалиса, стал развязывать галстук. Через минуту оба стояли в комнате в семейных трусах. Трусы Дукалиса переливались зелёным, а Каразии – фиолетовым цветами.
– На, надень на голову, – протянул Толик дырявый полиэтиленовый пакет. Нет, нет, дыркой вперёд, вот так. Всё видишь? Молодец.
– Толик, ты что? Может, не выспался?
– Вперёд, – не реагируя на вопрос, приказал Дукалис, и оба, быстро проскочив коридор, запрыгнули в дежурную часть.
– Шапку! – лаконично обратился Дукалис к дежурному. Тот, уставившись на двух оперов, как врач на душевнобольных, открыл тумбочку, достал оттуда милицейскую шапку-ушанку с опущенными ушами и козырьком и протянул Дукалису.
– Вы чего, орлы, с ума спятили?
Дукалис, не отвечая, оглядел дежурку, быстрым движением скинул трусы и остался в чём мать родила. Открыв камеру, он шагнул внутрь, Каразия безропотно следовал за ним.
Задержанный открыл от изумления рот.
Дукалис, нагнувшись к нему, прошептал:
– Ну, так за что тебя задержали?
Пока мужик соображал, что ответить и почему на доблестных сотрудниках нет их культурных костюмчиков, Дукалис крикнул:
– Эдик, держи ему ноги! – прыгнул на мужика и, напялив ему по самые плечи шапку, прижал его голову к стене.
Волосатая грудь Толика вздымалась, как у быка, когда он с силой налёг на уши шапки, перекрывая бородачу весь кислород. Каразия намертво сцепил руки на дёргающихся ногах мужчины.
– Я тебе сейчас покажу ментов, ты меня ещё раз пошлёшь, – шептал Дукалис.
Через минуту он снял ушанку с головы задержанного. Лицо того посинело, из глаз катились слезы, он конвульсивно открывал и закрывал рот и хватался руками за шею. Пока он дёргался, Дукалис повернулся к Каразии и сказал:
– Хорошая штука. «Шапка Мономаха» называется. Эй, мужик, ты не прикидывайся, это маленькая доза, я сейчас добавлю.
В тесной душной камере запахло нашатырным спиртом.
– Что это? – спросил Каразия.
– А что, в Выборгском этого не применяют? Зря, отличная вещь.
Никаких следов. Правда, товарищ? Как дышится, свободно? Ну что, продолжим оздоровительный сеанс?
Дукалис понюхал шапку.
– Нет, ну это несерьёзно. Совсем не пахнет. Эдик, сходи за пузырьком.
Задержанный замахал руками.
– Ага, кажется, в нас просыпаются остатки совести. Ну, слушаю, что ты там натворил?
– Да, да, моя работа, – захрипел бородач, – но я не хотел, она сама напросилась.
– Что это твоя работа, я и не сомневался, – ответил Дукалис, который, разумеется, и близко не представлял, о чём идёт речь. – Молодец, ещё в детском садике учат – старшим надо говорить правду.
Он подошёл к двери камеры, дотянулся до стола дежурного, взял лист бумаги и авторучку и вернулся назад.
– Вот тебе бумага, напишешь сам, как всё было, на суде зачтётся. И смотри, без ошибок!
Опера покинули камеру, Дукалис натянул трусы, и оба вышли в коридор. Стоявшие у паспортного стола дамочки томно заулыбались, увидев Толин торс.
В кабинете Дукалис не спеша стал одеваться.
– Эдик, пакет можешь снять.
Тот медленно стащил пакет с головы и сел на стул.
– Чего сидишь, одевайся.
– А зачем, зачем всё это было? Пакет, трусы?
– Ты ещё молодой и не предусмотрительный. Не знаю, что он там натворил, но не исключено, что его мы отпустим, после чего он прямым ходом в прокуратуру почешет, слышал, наверное, как грозился? А что он там скажет? Что двое голых оперов, у одного из которых на голове был надет пакет, устроили ему «Шапку Мономаха»? Ну и как на него прокурор посмотрит? Правильно, как только что дежурный на нас. Его после этого и слушать никто не будет, а то и скорую вызовут, чтобы в дурдом отправить.
Это же тактика проведения допроса, научный, психологический подход.
Правда, в учебниках про это не пишут, а зря. Полезная вещь.
Зазвонил телефон.
– Дукалис у аппарата.
– Это Петров, привет, Толик.
– Ага, лёгок на помине.
– Слушай, совсем забыл, я мужика велел снять дежурке. У меня информация есть, что он счётчики электрические по ночам свинчивает с подъездов. Ты побеседуй с ним, можешь не колоть, я вечером приду, займусь.
– Ну, спасибо, родной. Ещё раз так забудешь, будешь вместо меня в выходной дежурить.
Дукалис повесил трубку, поправил галстук и вернулся в дежурную часть. Зайдя в камеру, он взял у задержанного и начал читать вслух: "Я чистосердечно раскаиваюсь, что на той неделе я ударил свою сожительницу Надю Смирнову, отчего она упала и умерла. Тело я спрятал в пруду за домом. Я не хотел, она напала на меня первая. Я боялся идти в милицию, долго думал, но наконец сам пришёл и написал это заявление.
Прошу смягчить мою участь".
Дукалис почесал затылок, потом равнодушно посмотрел на мужика и произнёс:
– Ну, это мы и без тебя знаем. Ты почему про счётчики не написал, а?
Тебе курс восстановления памяти повторить?
– Какие счётчики? Не понимаю… – запинаясь, забормотал мужик.
– Которые ты в парадных скручивал. Электрические.
– Да вы что? Ничего я не скручивал, клянусь. Вот Надю ударил – было, а про счётчики ничего не знаю.
– Ладно, разберёмся, сиди и вспоминай.
Дукалис захлопнул дверь камеры и ещё раз прочитал писанину. «Да, видно, шапочка – действительно хорошая штука, надо будет рискнуть на себе попробовать».
***
«Следователь прокуратуры Прохоров достал пистолет и прижался к дереву». Кивинов на секунду задумался, отложил книгу и взял список работников «Темпа», стоящих в очереди на машины. Фамилии, адреса. Ну, и что с ними делать? Вызывать и спрашивать: «Простите, это не вы случайно пришили Суворова, а то что-то его долго нет?» Да их всех только на судимость проверять – полгода уйдёт. А с Виктором Николаевичем что делать? В лес, что ли, отвезти, повесить на берёзу и пытать, пока не вспомнит?
Заглянул Петров.
– Андрюха, труп у нас, возможно, криминал, не поможешь?
– Сейчас иду. Далеко?
– На Стачек.
– Иди к машине, я к Соловцу зайду, может, он захочет съездить.
***
Возле подъезда дома-хрущёвки шумели люди. Опера прошли внутрь.
– Господи, что же творится? Где ж управу-то найти? За детей страшно.
Кивинов подошёл к дворнику, нашедшему труп, и коротко спросил:
– Где?
Тот молча указал на подвал.
– Свет там есть?
– Есть.
Петров с Кивиновым приподняли дверь-крышку и спрыгнули вниз.
Соловец остался беседовать с дворником. Лампочка на 15 ватт тускло освещала подвал.
– Лужи какие-то, и откуда только, подвал-то ведь сухой?
– Бля! Это кровь! Осторожнее, не вляпайся. Где он там?
– Вон, в углу под коробками.
Кивинов осторожно начал снимать пустые картонные коробки с тела.
– Свежак, минут сорок назад примочили, кровь даже не запеклась.
– Аккуратнее, не перепачкайся.
Запах подвальной плесени и свежей крови густо смешались в этом тесном и душном подвале. Постепенно становилось нечем дышать.
– Миша, выбей окошко, задохнёмся. Петров вышиб подвальное оконце.
– Кошмар!
Кивинов снял последнюю коробку и застыл как вкопанный.
На полу в луже крови лежало какое-то месиво, когда-то бывшее человеком. От головы осталось одно сплошное бурое пятно.
