А наши матери так ничего и не знали до поры. Они вообще ни о чем не догадывались: ни о нашей букинистической деятельности, ни о походах на барахолку, ни о желании иметь велосипед, ни о сбережениях. То, что наша библиотека здорово выросла, они тоже не замечали. В квартире у Кирки был небольшой чулан, в котором когда-то его отец устроил столярную мастерскую. Этот чулан Кирка и занял по праву наследства. Мы с ним сколотили стеллажи и рядами расставили свои книги. Верстак Киркиного отца заменял нам стол, а скамейку мы тоже смастерили сами. Киркина мать никогда не заглядывала в этот чулан, — очень уж она уставала на дежурствах у себя в больнице. Да и моя мать уставала здорово. Вообще тогда мы не понимали, как трудно нашим матерям, вернее, понимали, но были слишком эгоистичны, поглощены собой, своими желаниями, чтобы по-настоящему задуматься об этом. Мы воспринимали как должное то, что наши матери, вернувшись с работы, тут же принимались за стряпню, уборку и стирку. Я только потом понял, что моя мать почти всю жизнь провела на ногах. Она стояла на кухне у примуса, стояла за корытом, стирая мои вечно грязные рубашки, стояла в очередях за продуктами. Даже очень устав, мать отдыхала стоя. Она подходила к окну и стояла, опустив руки и прикрыв глаза, и по ее неулыбчивому лицу я понимал, что она смотрит на улицу, но ничего не видит.
Не знаю, замечал ли я все это тогда и понимал ли; может быть, только сейчас, когда усталое и красивое лицо матери, с полузакрытыми глазами стоящей у окна, всплывает в памяти, я начинаю понимать, как трудно ей было тогда и каким я бывал тупым и черствым.
Занятия в седьмом классе мы начали охотно, с твердой решимостью учиться как можно лучше. Мы уже подумывали о летной спецшколе и понимали, что для поступления в нее нужен аттестат с приличными оценками.
В зимние каникулы мы снова зачастили на барахолку, потому что хотели побыстрее, уже к весне, купить велосипед. Правда, зимой там было затишье. Ни велосипедов, ни мотоциклов не продавали, только изредка на площадке толкались какие-то люди и среди их отрывочных разговоров мы улавливали волнующие названия марок мотоциклов: «Индиана», «Триумф», «Ковентри», «Цюнтап». И там мы познакомились с одним дядькой. Приплясывая, чтобы согреть ноги, он подошел к нам. Маленький, толстый такой дядька в потертом коричневом треухе и кожаном полупальто-канадке. Он окинул нас хитроватым взглядом узких глаз из-под низко надвинутого треуха, хрипловато спросил:
— Ну, что ищете, ребята, что продаете?
Он вытащил пачку «Беломора», закурил, крутнув колесико самодельной зажигалки из гильзы винтовочного патрона.
Мне почудилась какая-то насмешка в его вопросе, а тогда я считал себя человеком очень серьезным и насмешек не любил. Поэтому я не ответил. Кирка тоже промолчал. Но дядька не отошел. Он опять усмехнулся и сказал:
— Таким ребятам надо технику осваивать. Сколько вам, лет по семнадцать? Самое время колеса приобретать, — он выпустил длинную струйку папиросного дыма, смешанного с морозным паром, и снова стал приплясывать.
Я был польщен, что дядька принял нас с Киркой за семнадцатилетних, прибавив нам почти по два года. И его лицо и глаза уже не казались мне насмешливыми — просто веселый такой дядька. И я ответил ему:
— Да вот хотим купить велосипед, но не попадается такой… — я чуть было не сказал дешевый, но осекся. Почему-то говорить, что нам нужен недорогой велосипед, было стыдно.
— Хо! Велосипед, — дядька махнул рукой в пестрой вязаной варежке, — да это вчерашний день техники. В-е-л-о-с-и-п-е-д, — повторил он, пренебрежительно растягивая слово. — Много движений и мало достижений. Нет, ребята, на мускульном движке теперь далеко не уедешь. Мотор! Мотор, — он потряс поднятой рукой, — вот что теперь главное. Война у нас была какая? — он сделал внушительную паузу и сказал негромко и значительно: — Война моторов. Смогли мы создать перевес в технике — и победили.
Мы с Киркой внимательно слушали дядьку. И мне казалось, что он прав: велосипед, действительно, не техника в сравнении с мотоциклом. Но о мотоцикле даже и мечтать не стоило.
— Мотоцикл дорогой, и права нужны, — сказал Кирка.
— Да я разве что говорю, — сказал дядька и, перестав приплясывать, подошел вплотную. — Вот я вам сейчас покажу одну вещь — заболеете сразу, — он бросил окурок, затоптал его в грязный заслеженный снег и полез во внутренний карман канадки, достал небольшую фотографию с отломанным уголком и протянул нам.
Жесткий кусочек картона был теплым, я держал его на ладони и старался, чтобы пар от дыхания не попадал на него. Рядом сопел Кирка.
На этой фотографии, на фоне берез парень в майке и галифе, заправленных в сапоги, сидел на маленьком мотоцикле. Сначала я увидел мускулы на плечах парня, сильную перевитую мышцами шею и наклоненную вперед лобастую голову с коротким и жестким на вид ежиком волос, а потом я уже рассмотрел мотоцикл. Нет, это был не мотоцикл, а что-то другое. Колеса были больше и тоньше, как велосипедные, и педали я увидел четко. Но это был и не велосипед, потому что в раме стоял одноцилиндровый мотор, а над ним — бензиновый бачок. На руле была маленькая фара, и солнце играло в щитках колес.
— Вело-мото, — словно издалека послышался голос дядьки. — Вот, сын привез с войны.
Я с трудом оторвал взгляд от фотографии, вернул ее. И почему-то тревожное и радостное предчувствие охватило меня, будто вот-вот должно случиться что-то удивительное.
Дядька пристально смотрел на меня, и под его взглядом я почувствовал, что краснею на легком морозе, — лицу стало жарко.
— Вот, продаю. Недолго парень мой покатался, — сказал дядька и опустил голову. — Он и осколок привез с войны — здесь, — рука в пестрой варежке постучала по груди.
Я смотрел на вдруг понурившегося дядьку и чувствовал одновременно и грусть, и радостное волнение.
Дядька поднял голову и сказал негромко:
— Вот, стало быть, продаю, не ржаветь же теперь машине. Пусть послужит другим. Я-то староват для такого транспорта, а вам — в самый раз, — он снова достал папиросу и чиркнул зажигалкой.
— Но у нас денег не хватит, — сказал Кирка, и по его голосу я понял, что он испытывает те же чувства, что и я.
— Да я не заломлю, чего с вас брать. Просто охота, чтоб молодым достался.
Сердце у меня вздрогнуло.
Кирка шумно выдохнул, выпустив целый клуб пара.
— Да вы посмотрите, пойдемте, — уже снова улыбаясь, сказал дядька. — Здесь близко, на Курской.
По крутой темной лестнице мы поднялись на третий этаж. Дядька достал ключ и сказал каким-то заговорщицким тоном:
— Меня Иваном Николаевичем зовут, вы уж меня так дома и величайте. И сами назовитесь.
— Я — Кирилл, а он — Валентин.
— Вот и хорошо, хорошо. Вы уж так… хозяйке моей постарайтесь показаться.
Вслед за Иваном Николаевичем мы вошли в тесную прихожую. Долго топтались на коврике, вытирая ноги. А Иван Николаевич преувеличенно веселым голосом закричал в недлинный коридорчик:
— Маша, Машенька!
Высокая худощавая женщина медленно прошла по коридорчику к нам в переднюю. Мы поздоровались, она ответила только наклоном головы.
— Маша, вот я мальчиков привел, хорошие мальчики, — продам им Колин мотоциклик. Чего уж теперь… — он не закончил фразы, а только безнадежно махнул рукой.
Женщина подошла поближе и внимательно посмотрела на каждого из нас. Лицо у нее было старое, но красивое, а глаза — какие-то неподвижные.
— Мойте руки, будем обедать, — вдруг сказала она высоким чистым голосом и, повернувшись, пошла по коридору.
Иван Николаевич подмигнул нам и шепнул:
— Раздевайтесь, ребята.
Мы сидели за круглым столом в большой светлой комнате, а с портрета на стене на нас смотрел, улыбаясь, лейтенант в пилотке набекрень; на гимнастерке лейтенанта было два ордена Красной Звезды и несколько медалей. Я узнал в этом лейтенанте того самого парня, который сфотографировался на фоне берез, сидя на вело-мото.
Мы почти ничего не ели, хотя обед был вкусный — и борщ, и жаркое. Очень уж не терпелось посмотреть вело-мото.
Наконец обед закончился. Иван Николаевич закурил свою беломорину. Мы сказали «спасибо».
— Машенька, так мы пойдем, посмотрим. Должны же ребята видеть, что покупают, — сказал он тихо.
— Отдай им так. Зачем тебе деньги? — она посмотрела на портрет лейтенанта на стене.
— Да я ведь немного с них прошу. А так отдавать нельзя, ценить не будут. Ну, пойдем.
Мы надели пальто и по черной лестнице спустились во двор. Иван Николаевич отомкнул дверь сарая. И в уже тускнеющем свете зимнего дня мы увидели вело-мото. Он стоял на хромированной подставке, поблескивая голубым лаком щитков и бачка, и, задрав переднее колесо, казалось, приготовился к прыжку. Нет, это был не какой-то там ржавый велосипедишко, о котором мы мечтали. У него были толстенькие колеса и два седла — переднее и заднее. От мотора шла цепь к заднему колесу. Он соединял в себе сразу достоинства велосипеда и мотоцикла. Да, это была машина! Такая даже не снилась нам.
