— Ананасовым. И решил включить в какую-то свой постоянную группу.
— Карден? А его каким ветром к нам занесло?
— Не шаришь ты в вопросах высокой моды, Сергеева.
— Да уж чем богаты…
— Там же в рамках фестиваля «Альт-мода» еще и конкурс молодых дизайнеров проводился; Кардена пригласили председателем жюри. У них там давно в тираж вышел, вот его к нам и таскают.
— Ущучила. «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил…» — хмыкнула Настя.
— А чего ты от меня хочешь?! Что, скажешь, не так?! Да спроси любую девчонку из тех, что на кастингах тусуются. Каждая верит, что когда-то придет час, и ей скажет кто-нибудь — Карден, Валентине или хоть Стивен Спилберг: милая девушка, только вас у нас и не хватало!
— Угу, или: «Сударыня, не вы ли хрустальный башмачок обронили? Давайте-ка примерим!..»
— Или так. Почему нет? Сказка, а в сказки хочешь верить! Ведь не зря же их столько! Без них, наверное, не выжить. Совсем. Знаешь, в детдоме про своих родителей целые истории сочиняют! И ждут, ждут… Даже если точно помнят и мать-пьяницу, и отца, умершего с перепоя, а все равно сочиняют и верят в это и с теми, кто не хочет играть в эту игру, дерутся насмерть! Потому что без сказки не выжить ни там, ни здесь!
— Не заводись, убедила.
— Еще бы! Короче, подводит меня этот служка к двери, приоткрывает галантно и в спину — толк! Вот, думаю, дебил! И испугалась сразу: вдруг, думаю, какой-нибудь маньяк? Тем более никто особенно из знакомых и не видел, как он меня увел, да и увидели бы — кому какое дело! И времени уже одиннадцатый час… Не по себе мне стало, чего объяснять!
А этот — дверь за мной закрыл, стал рядом с нею, как грум, ручки сложил и в какую-то ведомую ему точку на стене уставился: прямо монумент, только одеколоном зачем-то опрысканный. Огляделась: кресло, маленький столик, в кресле — мужик, грузный слегка, но здоровый, а лица его особо и не разглядишь: свет был сзади, это он мое хорошо видел. Да и свет боковой, были включены только бра, верхний не горел.
В комнате люкса, кроме меня, этого мужчины и парня у меня за спиной, «монумента», никого не было. Но была дверь, ведущая в другую комнату или в ванную, я не знаю: в первый раз я была в таких апартаментах и, если честно, больше не хочу. Ну а дальше — вообще жуть какая-то началась…
«Как вас зовут, милая девушка?» — произнес этот, за столом. Голос у него был странный для такого крупного мужчины: вкрадчивый, ласковый, как у певца из тех, что романсы поют. Но и неприятный чем-то, чем, я сказать не могу, неприятный, и все. Сиплый, вот. «Что вам нужно?» — спросила я, уже поняв, что ни в какой Париж меня приглашать не собираются. Хотя спокойно так спросила. «Это вместо „здравствуйте“? Деловой подход». — «Нормальный», — отвечаю я, а самой все же страшно. Пацанка сопливая, дура безмозглая — поперлась на ночь глядя с Карденом почирикать! Запихнут, думаю, сейчас в мешок, потом в машину и — привет родителям. Тем более, что и родителей-то никаких нет.
— Воображение разыгралось.
— Ну разыгралось, а что? Знаешь, когда за спиной какой-то жлоб маячит, а перед тобой сидит мен с голосом кастрата или сифилитика и фигурой ожиревшего молотобойца… Заволнуешься тут.
«У нас проблема, — заговорил он снова. — Мы потеряли одну вещь. Она в вашем рюкзачке. Эта вещь нам нужна». — "У меня тоже проблема, — ответила я ему в тон.
— Рюкзачок мой потерялся. Вместе с вашей вещью. — Помолчала и добавила:
— Которая вам нужна".
Мужчина ничего сначала не ответил, опешил, что ли, от такой наглости? Только склонил голову по-птичьи набок и произнес высоким голосом, будто сорока: «Вот как?» — «Ага».
Настька, наверное, я дура! Не нужно было так отвечать! Даже не знаю, что меня завело: нет чтобы сказать просто: украли сумку какие-то козлы! Повыпендривалась!
Хотя понятно: уж очень противно, когда… Короче, когда настраиваешься на что-то хорошее…
— На Кардена, например…
— Например. А вместо этого тебя просто строят, как буратину какую: ты нам, кукла, не нужна, нам нужна твоя сумка, мы там вещички свои сложили. Выдай-ка нам их и вали отсюда, и радуйся, что отпустили, а не в печке спалили, как полено…
Вот и сорвалась. Короче, он мне не поверил.
— Не поверил?
— Угу. Не знаю, что там за ценность они уложили и зачем в мою сумку, а только…
Голос у него стал на полтона ниже, вообще превратился в шипение какое-то:
«Потерялся, значит? Вместе с нашей вещью?»
А я снова, как дура, нет чтобы честно покивать: украли, ребята, и знать не знаю, что за вещь ваша там, говорю: «Ага. И с моей». — «Что же у вас там было ценного?» — «Медвежонок». — «Медвежонок?» — «Ага. Плюшевый такой. Он еще головой качает, если ему чего не нравится». — "Плюшевый медвежонок качает головой… — задумчиво так произнес он снова своим шипящим голоском, потом снова:
— Плюшевый медвежонок качает головой…"
Думаю, дурдом какой-то, говорю, стараясь, чтобы вышло развязно; знаешь, я в раннем отрочестве в разные истории попадала и поняла одно: порой чем наглее, тем лучше.
«Ну я пойду, мальчики. Найдется сумочка, подошлю, это без балды», — разворачиваюсь и… утыкаюсь в грудь этому мастодонту. Тот меня схватил, развернул, свел сзади локти так, что больно стало, а этот, в кресле, все повторяет, да еще голос мой пытаясь имитировать, отчего его собственный становится еще противнее: «Медвежонок… Плюшевый такой… Он еще головой качает…»
Вот тут мне стало по-настоящему страшно: ну, думаю, маньяки сумасшедшие! Может, нарочно сумку стибрили, нашли какой-нибудь платок носовой да дрочили на пару, а тут — хозяйку платочка захотелось. Нет, ты не думай, я же в дурке два месяца прокантовалась, помнишь, я тебе рассказывала… Отличить психа от имитатора на раз сумею. Так вот, этот, сипатый, точно псих! Натуральный! Ну а дальше вообще жуть была. Сидел он, сидел, потом позвал, будто собаку: «Дина!»
Вышла Дина из той самой маленькой дверцы, но не собака, а девчонка. Лет, наверное, как мне, по виду — модель, вся в черном… И волосы черные. А взгляд… Слушай, она наркоты, по глазам видать, такую запредельную дозу приняла, что ничего не соображала, абсолютно… И мурлыкала, мяукала, шеей крутила, как настоящая кошка…
«Киска ты моя черненькая… Сядь на своего котика…» — просипел этот.
Девка, мурлыча, подняла юбку-эластик до пояса, трусиков на ней не оказалось, села перед креслом на пол, расстегнула мужчине брюки, долго там мусолила…
Потом уселась ему на «палку» и давай раскачиваться и орать, как кошки на вязке орут… Потом слезла, снова села у кресла, лизать начала…
А я думаю: точно влетела. И этот, сзади, крепко держал, у меня синяки на запястьях, можешь посмотреть, и главное, невозмутимый как удав. Молчу — а что делать-то? Орать? Эта «киска» уж так орала, что мертвый бы расслышал! Но ведь это артистическая гримерная для самых-самых, здесь стены звукопоглощающим материалом уделаны, двери двойные, да еще и с прокладкой поролоновой — склеп.
Тоскливо так стало, что и сказать нельзя!.. И чего, думаю, я такая «везучая»?..
А этот, в кресле, вдруг говорит своей ширнутой подружке: «Ты теперь не киска, ты теперь мишка плюшевый… Мягкий такой мишка… Плюшевый… повтори…» — «Я мишка мягкий, плюшевый…» — покорно произнесла та. «Он еще головой качает туда-сюда, туда-сюда…» Мужчина взял ее крепко за волосы и давай ртом нанизывать… Затих, застонал, видно кончил, спросил меня тихо, еле слышно:
«Так твой мишка головой качал? И ты так хочешь?»
А я губы кусаю, чтобы не зареветь в голос!
И вдруг…
Одним движением он повернул ей голову как-то набок, послышался неприятный треск, девчонка засучила ногами по ковру и замерла… Он убил ее, ты понимаешь?! Убил!
Одним движением! Словно эта девочка и не человек была, а так, зверушка никому не нужная… Голова ее безжизненно упала на грудь, словно у куклы, а он взял за волосы, помотал из стороны в сторону: «Или так?!»
Я заорала, заметалась, парень этот, сзади, заткнул мне рот. Ноги подкосились, но он удержал, я не упала.
Сиплый наклонился вперед, его лицо попало в полоску света.
Ну и урод же он! Вернее, даже не знаю, как объяснить…
Глаза шальные, но не безумные, и взгляд такой, словно он в тебя раскаленный прут втыкает! И еще… Вроде все в лице нормально — если можно считать нормальным такого параноика, — но оно… Оно как бы сделано из двух разных лиц, из двух кусков! Когда-то, видно, это был уродливый шрам, но хирурги-пластики потрудились на совесть; может, ему вообще лицо изменили, но остался, шрам не шрам, какая-то красная полоса… Словно трещина на зеркале! И мне стало совсем жутко.
А Сиплый сказал: «Мишка плюшевый… Нам не нужны ни ты, ни мишка… Рюкзачок здесь?»
Не знаю почему, но я кивнула или моргнула, во всяком случае, он понял так, что я ответила утвердительно.
"Вот и умничка. Это тебе урок: не пожелай чужого добра. И не играйся со взрослыми дядями в вымогательство. А то шустрая сейчас молодежь вызрела, а, Шалам? — обратился он к мордовороту, что стоял сзади. Не дожидаясь его ответа, спросил у меня:
