Потом Лошадь с трудом поднялся, скомкал в кулаке пивную банку и выбросил в кусты. Не оглядываясь, зашагал прочь. Но метров через десять передумал. Свернул к кустам, расстегнул брюки и в ожидании мочеиспускания воздел руки и закричал небесам:
– Я убил голубку!
Глава 6
Высокие дубовые двери института распахнулись, и на пороге появилась Аглая. Ее обнимал за плечи какой-то мужик, немолодой, но по-молодежному модно одетый. На нем были узкие брюки, открывавшие щиколотки, свободный кардиган, пышный шарф, а на голове – камуфляжных цветов бейсболка с надписью Wu-Tang Clan. На шаг отставая от них, но что-то нашептывая Аглае на ухо, семенила молоденькая девушка в мусульманской одежде. Платье и хиджаб на ней были розовые и расшитые пайетками. Аглая указала своим спутникам на Елисея и что-то пояснила мусульманке и мужику из «Ву-Танг Клана». Те радостно закивали. Следом за их троицей из дверей повалили еще студенты. И Елисей пошел знакомиться.
Мужик в бейсболке, когда Елисей приблизился и катаракта перестала мешать ему различать лицо, оказался Матвеем Брешко-Брешковским, лучшим, во всяком случае самым известным, психологом, специалистом по подростковому суициду, основателем знаменитого благотворительного фонда «Живи» и прочая и прочая. Администрации института следовало отдать должное – пригласили звезду. Елисей много раз слушал его выступления по радио, был подписан на его подкасты, читал несколько интервью с ним и пару раз жертвовал его фонду деньги.
– Здравствуйте, – Брешко-Брешковский улыбнулся, взял в обе руки руку Елисея и долго не отпускал. – Вы папа Аглаи! – он не спрашивал, он утверждал. – Елисей, можно без отчества? А меня просто Матвей.
Елисей не успевал отвечать.
– Это хорошо. Это очень хорошо, что вы с ней рядом. Поверьте мне, я знаю. Я пережил то, что переживает сейчас Глаша. Я был подростком, когда покончил с собой мой старший брат. Это было страшно. И страшней всего было то, что я испытывал острейшую боль, а люди вокруг меня не испытывали никакой боли. Или не испытывали такой боли, какую испытывал я. Кроме горя утраты, я испытывал еще и глубочайшее одиночество. Это страшно.
Елисей, руку которого Брешко-Брешковский все еще удерживал в своих мягких ладонях, оглянулся и увидел, что студенты выстроились полукругом и слушают. И Брешко-Брешковский хорошо говорил.
– Представьте себе, я был всеобщим любимцем, мальчиком из хорошей семьи, талантливым, подающим надежды, но в день, когда погиб мой брат, весь мир как будто отвернулся от меня. Мама была сражена горем. Отец покинул семью, не в силах выдержать царившую в доме атмосферу траура. Во дворе, в школе товарищи звали меня играть в веселые игры и совершать шалости. Представляете, каково это – быть приглашенным на день рождения к красивой девочке на вторые сутки после похорон брата? Глупость или бестактность с ее стороны? А ведь именно это со мной и произошло. Это было невыносимо. Я оскалился. Я огрызнулся. Я готов был скалиться и огрызаться всегда. Я день ото дня становился все более трудным, все более травмированным и все более несчастным подростком. Если бы тогда рядом со мной не оказалось людей, которые протянули мне руку помощи, не знаю, кем бы я вырос. Я всерьез думаю, что после перенесенной тогда травмы не смог бы стать востребованным и успешным человеком, сломался бы.
Психолог наконец выпустил Елисея, и тот, чтобы ответить хоть как-то, буркнул:
– Как тут можно помочь?
– Как тут поможешь? – Брешко-Брешковский развел руками. – Мы с Аглаей говорили о ее потере. Ваша дочь пройдет пять непременных стадий принятия. Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие собственно. На каждой стадии рядом с Аглаей должен быть кто-то близкий, чтобы помочь ей посмотреть на себя со стороны, отрефлексировать свое состояние, сказать себе: «Я злюсь, потому что прохожу стадию гнева». Таким образом стадия будет зафиксирована и пройдена. Будут пройдены все пять. И настанет время для главного.
Психолог сделал многозначительную паузу и довольно жеманно, как персонаж маньеристской картины, раскинул руки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Главного? – переспросил Елисей.
– Главного, да! – Брешко-Брешковский воздел перст к небу.
Елисей невольно посмотрел наверх. Там в темнеющем небе летели две вороны. Одна несла в клюве что-то съестное, а другая атаковала удачливую товарку и пыталась добычу отнять.
– Главного, да, – продолжал Брешко-Брешковский, не опуская перста. – Когда человек переживает опыт горя, опыт потери, тут важнее всего не просто измучить себя, но переоценить ценности. Осознать, что главной ценностью в этом мире является человеческая жизнь. И еще осознать, что никто из нас в одиночку не может защитить эту базовую для нас ценность. Вы чем занимаетесь по профессии?
– Фармакоэкономикой, – отвечал Елисей.
– Прекрасно! – психолог всплеснул руками. – Вам ли не знать, что современные таргетные препараты могут эффективно лечить рак, но мало кому из людей доступны по деньгам.
– Это точно, – Елисей кивнул.
– Почти никто не может спасти свою жизнь самостоятельно. Но все мы вместе можем спасти десятки, сотни, тысячи жизней. Пожертвовать что-то: деньги, время, усилия – и мир изменится, мир станет местом, где онкологические пациенты выздоравливают.
– Я согласен, – кивнул Елисей снова. – Но что-то упустил нить. При чем здесь таргетные препараты?
– А при том, – в голосе психолога слышалось даже некоторое торжество, – молодые люди сводят счеты с жизнью, потому что мир вокруг них жесток. Никто из нас в одиночку не может сделать мир более человечным, но если все мы, пережив и осознав свои потери, воспримем череду своих поступков как служение, как миссию, как крестовый поход…
– Крестовый поход? – Елисей покосился на мусульманку, но девушку эта метафора, кажется, не смутила.
– Да! Крестовый поход, цель которого – стяжать смягчение нравов, вот тогда мир изменится…
– Бамбук! – каркнул у Елисея за спиной пьяный голос.
– Простите? – Брешко-Брешковский смутился и попытался найти глазами крикуна в стайке студентов, слушавших эту речь об изменении мира и смягчении нравов.
Елисей тоже оглянулся.
– Пустой бамбук! – это говорил Лошадь, он выбрался из кустов, стоял поодаль, раскачивался на каблуках, запустив руки в карманы, и каркал. – Пустой бамбук!
– То есть вы называете меня болтуном? – Брешко-Брешковский оправился от смущения и бросился в бой. – Почему? Вы не хотите, чтобы мир изменился и стал добрее?
– Не хочу. – Опрокинутое в глотку пиво подействовало на Лошадь как следует. – Вы так уже наизменяли мир, что жить невозможно.
– Вы против прогресса? – усмехнулся психолог.
– Я за девочек против мудаков.
– Вы хотите меня оскорбить?
– Хочу! Потому что девочку убили, а вы несете тут всякую хрень про мир изменился и стал добрее.
– Кто убил? Выглядит как типичный суицид.
– Я убил, потому что ушел с работы, а если бы я остался, то увидел бы гада. Потому что я за науку.
– При чем здесь наука?
– При том, что, по науке, никто не может выброситься из окна гостиной, если гостиная пуста и заперта на ключ. А в пятницу в гостиной лопнуло стекло, я вызвал мастера на понедельник и запер гостиную на ключ, и она была пуста, когда я ее запирал. И открыть ее мог только кто-то, у кого есть мастер-ключ. А у девочки не было мастер-ключа, потому что в тот же день утром она забыла ключ в своей комнате, и я сам открывал ей дверь мастер-ключом. Так что я за математику.
– При чем здесь математика?
– Вы ведь Брешко-Брешковский? – Лошадь был хоть и пьян, но Брешко-Брешковскому все же не удавалось перехватить инициативу в этом их уличном диспуте.
– Он самый, – психолог слегка поклонился.
– И ваш фонд вырос?
– На порядки! – Эта реплика у психолога получилась слегка визгливой. – Десять лет назад мы радовались, собрав пятьсот долларов. Теперь собираем пятьдесят миллионов долларов в год.
