– Вместе веселей, да, малой?
– Лучше и не скажешь, – сыронизировал Влад, но Якут то ли не понял, то ли в принципе не умел обижаться.
Оказавшись у свежей кладки, Влад почувствовал, как его буквально трясет от нетерпения. Сколько раз он подходил к этой стене с другой стороны, представляя, как однажды разнесет ее в пыль, и уходил ни с чем.
– Замерз? – по-своему расценил его озноб Якут. – Так вроде не холодно здесь. Ты не заболел?
– Ты в мамочки мне решил заделаться? – Влад чувствовал с каждым новым шагом нарастающую агрессию. Если пять минут назад он мечтал о том, чтобы Якут свернул себе шею, то теперь был готов свернуть ее собственными руками. Почувствовать, как под пальцами бьется артерия, переполняясь кровью, лопаясь, оставляет на коже синяки с неровными краями; услышать треск ломающихся позвонков, сливающийся с предсмертным хрипом в инфернальной мелодии.
– Ясно, – кивнул чему-то понятному только ему Якут. – Он все еще имеет силу. Зря я надеялся, что ее хватает только на зов.
Якут раздражал своим присутствием, выбешивал ледяным спокойствием, выводил из себя, решая за него: куда идти и что делать.
– Пришли. Ну-ка, помоги.
Влад светил фонарем в абсолютно ровную кладку. Она оказалась еще более свежей, чем та, на которую он много раз натыкался, проходя по подвалу на зов. Якут решил его разыграть? Он пришел сюда за сокровищами, а не на увеселительную прогулку.
Перед глазами опять встал кровавый туман. И был он еще плотнее прежнего. В тумане, как и прежде, слышался голос. Но если раньше голос воспринимался Владом за его собственные мысли, то теперь, казалось, звучал уже снаружи, а не внутри головы. Влад отвлекся и пропустил удар в челюсть.
– Прости, малой, так надо.
Парень не сразу понял, что произошло, тупо таращась на Якута, а потом осел на землю, чувствуя, что теряет сознание. Кровавый туман зашипел, но отступил. А голос, выбравшийся из головы, юркнул обратно и притих.
* * *
Его тянуло к этому месту и одновременно толкало в грудь упругой волной, прогоняя, не пуская. Влад знал – там его ждет то, чего он так долго искал, чем грезил во сне и наяву. Так почему теперь, придя сюда, он не решается сделать последний шаг? Откуда эта пустота, заполнившая его изнутри, вытеснившая мечты и желания, оставив только гулкое эхо отчаяния?
Он опоздал. Это стало очевидным, как только рука коснулась кирпичной кладки. От кончиков пальцев к запястью пробежали мурашки; кожа покрылась инеем, сверкающим в свете фонарика россыпью бриллиантов, которые почти сразу таяли, становясь выпуклыми капельками воды. Влад, не отрываясь, смотрел на происходящие метаморфозы. Капли воды на его коже пришли в движение, собираясь в причудливый рисунок ключа с ажурной головкой. Острая боль пронзила кожу, оставив глубокую царапину, и прозрачный ключ стал заполняться кровью, будто некто невидимый тянул поршень шприца, наполняя прозрачную колбу.
Якут схватил запястье Влада и приложил его ладонь к кирпичной стене. Несколько мучительно долгих мгновений ничего не происходило, только ключ снова начал покрываться кристалликами льда.
– Не чуди, малой! – Голос Якута прорывался сквозь поднявшийся ниоткуда ветер. В лицо полетели пыль, куски паутины и ветоши. – Там он! Ты ведь хотел увидеть!
Влад словно очнулся от морока. Хотел! И сейчас хочет!
Рука медленно входила в кирпич, нарушая все законы физики, и вот уже не видно ладони, провалившейся в ставшую вязкой и упругой стену. А в следующую секунду монолитная кладка брызнула фонтаном оранжевых искр, оглушая, лишая ориентации.
Когда пыль осела, обнажив темный провал, уходящий в глубину подвала, Якут легонько подтолкнул Влада в спину:
– Ступай, малой. Рассвет скоро, надо успеть.
Влад пригнулся и шагнул под низкий потолок. Света от фонарика вполне хватало, помещение оказалось совсем небольшим – два, может, три метра в длину и столько же в ширину. У одной стены, привалившись спиной, сидел почерневший от времени скелет со скрещенными на груди руками. Вся его поза говорила о том, что он до последнего защищал нечто дорогое для него.
– Убедился? – Парень вздрогнул и ударился макушкой о потолок. На волосы тут же посыпалась серая пыль – пепел. Откуда здесь было взяться пеплу? Никаких следов пожара в каморке не оказалось. Влад вдруг понял – скелет вовсе не от времени сделался черным, он сгорел. Значило ли это, что человека подожгли где-то в другом месте, а потом принесли сюда и замуровали? Если да, то кто-то же сюда приходил и даже сменил кирпичную кладку. Тогда почему не убрали кости?
– Ты знал? – Собственный голос показался Владу чужим: охрипший, будто простуженный и смертельно уставший.
– Да, – просто ответил Якут. – Знал и до последнего надеялся, что ошибся. Я поздно пришел сюда, как и ты, малой.
– Чей это скелет?
– Ты не слушал меня? Я уже все рассказал. Больше мне добавить нечего. Береги то, что тебе дорого, он придет за этим. Обязательно придет.
– У меня ничего нет, – горько усмехнулся Влад, – нечего мне терять.
– Тебе виднее, малой. Только помни, я тебя предупредил.
– И что теперь будет?
– С тобой – не знаю. Ты слышал его зов, и как он решит дальше, никто не сможет сказать. Авось и отстанет теперь. Поживем – увидим.
– Кто он? Ты об этой куче мусора? – Влад пнул ногой скелет и тот завалился набок. В абсолютной тишине раздался полный боли и отчаяния стон.
– Дом старый, – пожал плечами Якут, давая понять, что тоже слышал, – ветер шумит.
– Ветер, – эхом повторил Влад.
Обратный путь занял куда меньше времени. Оба хотели поскорее забыть о ночном приключении, пусть вслух никто об этом не говорил. Обветшалые стены в первых лучах нового дня больше не казались зловещими, а за приоткрытой дверью не поджидал жуткий призрак изувеченной девицы.
Влад не успел попрощаться с Якутом. Перешагнув порог заброшенного крыла, тот испарился, растаял в воздухе, оставив о себе лишь воспоминания. Позже Влад узнал, что в строительной бригаде никто не помнил альбиноса. Узбек был, но самый обычный.
А в тот день он решил вернуться в заброшенное крыло еще раз. Зов никуда не ушел и обещал дать Владу то, что он заслуживает. Если бы он только мог предугадать, какими чудовищными последствиями обернется та вылазка, своими руками заколотил бы вход в проклятое место и даже сами воспоминания о нем похоронил бы глубоко в чертогах памяти.
Конец XIX века
Трудно пришлось оюну[1] с пацаненком. Мать отказалась от него, только увидев. Да разве он виноват, что уродился таким?
– Убей уродца и закопай! – шептала она страшным голосом, закрывая глаза ладонями.
Оюн и сам сперва перепугался, уж чего греха таить. Кожа у младенца оказалась сплошь рубцами да струпьями покрыта; на левой ручонке большого пальца недостает. Смотрит он на мать одним глазом, – второй бельмом белесым затянут, – кривит тонкие губы да ноздри, что у упыря кверху вывернутые, раздувает. Не плачет, лишь кряхтит. Только народился, а уже понимает – не нужен он ей такой.
– Забери, не клади камень на душу, – уговаривал оюн. Да куда там, уперлась баба рогом и ни в какую.
– Ты не убьешь, я сама его в канаву сброшу по пути к дому. На твоей совести будет!
Хотел он ее сразу прогнать, да пожалел. Если духи умом обделили, тут уж ничего не поделаешь. А может, надеялся – переменится несчастная, возьмет обратно слова, что вместе с ядом выплевывала.
– Ты же мать. Без тебя ему не выжить. Неужели не понимаешь?
– Не выжить, говоришь? – Баба, кажется, развеселилась, глазенки забегали, рот в улыбке жуткой растянулся. – Ну, значит, бог так захотел. Только Яшке его не показывай, я уж сама как-нибудь разберусь. Этого, – она чуть ли не плюнула на кряхтящий сверток, – как Яшка заснет, вынеси в лес и оставь под деревом. Наверняка тут волки водятся. Вот им пир-то будет!
Тут уж оюн понял – и с тем умишкой, что у нее имелся, баба распрощалась. Все чего попросил: пока она в его доме, кормить дитё грудным молоком. Знал – не станет противиться, чуяла она, что зависит от оюна, но попыток избавиться от нежеланного отпрыска не оставит. Пришлось ему даже сидеть подле нее во время кормления, чтобы не задушила ненароком детенка. С нее станется. А баба бесстыжая не стеснялась нисколько, грудь при нем вываливала, не дожидаясь, когда отвернется.
– Зачем ты пила, если знала о беременности?
Баба посмотрела на оюна ошалелыми глазами, но, быстро совладав с собой, нагло ответила:
– Тебе не понять, старик. Живешь в своем лесу, как проклятый, света белого не видишь. Вся жизнь она там – в городе. Вино хмельное, еда сладкая да мягкая постель. А у тебя тут что? Спишь на соломе, как бродяга какой. – Она похлопала ладошкой возле себя. – Небось и не слышал про перины пуховые?
