— Я никогда об этом так не думала.
— Сейчас самое время подумать.
Поднос был уже пуст.
— Хотите еще?
— Не думаю, что я способна…
— Допустим, я закажу еще шесть — по три каждому…
— Тогда, может быть, что-нибудь с этой чудесной темной рыбой сверху? Кстати, что это?
— Это тунец. Не правда ли, совсем другой вкус, чем у вонючей дряни из консервных банок? — произнес он, улыбаясь.
Когда появился второй, гораздо меньший поднос с суси, Джулио быстро спросил:
— Ваша встреча с Джеффри и Лиз прошла нормально? Какие-нибудь проблемы?
— Нет, все было хорошо.
— Я ожидаю, что ваши рисунки будут сильными — это ваш стиль, но вы не должны опасаться, если немного пережмете. Я хочу видеть на них женщину, ликующую в своей женственности, в физическом совершенстве, здоровье. Некоторая чувственность будет тоже хороша. В конце концов, здоровая женщина сексуальна: соски выделяются, пупок наоборот.
— В самом деле? — рассмеялась Кэйт, слегка возбужденная привычным графическим переосмыслением услышанного. — Вы намерены съесть этот последний кусочек? — спросила она, чтобы отвести разговор в сторону.
— Нет, возьмите. — Широко улыбаясь, он откинулся в кресле. — Не могу передать вам, какое удовольствие разделять еду с женщиной, которая по-настоящему наслаждается пищей. — Он разглядывал ее, полузакрыв глаза.
И снова она почувствовала, как его взгляд прошелся по всему ее телу и снова вернулся ко рту. У Кэйт перехватило дыхание. Никогда она не видела в глазах мужчины столь откровенного желания или, во всяком случае, не ощущала столь сильного физического воздействия. Неожиданно ей стало жарко.
— Не поужинаете ли вы сегодня со мной вечером? Я знаю одно маленькое сербское заведение…
— Я не могу, Джулио. У меня много работы, которую я должна сегодня завершить…
Он положил свою ладонь на ее руку, и какое-то покалывание, начавшееся в кончиках пальцев, пробежало по ее руке и потом вниз, по спине.
— Мамаша Радикевич готовит такие кебаб-чичи и бурек, что можно прослезиться…
— И мне нужно немного вздремнуть прежде, чем мы приступим к ночным съемкам…
— А ее сарма…
— Вы неисправимы! — расхохоталась Кэйт.
— Тогда обещайте, что в следующий раз… Кэйт взглянула на его руку, по-прежнему лежащую на ее ладони. Рука была теплая, сухая и очень сильная.
— Да, в следующий раз.
С явной неохотой Джулио убрал руку, жестом спросил счет, расплатился и вывел Кэйт из ресторана на солнечную улицу.
— Замечательный день, — вздохнула Кэйт. Солнце согревало ее плечи, а ее обостренные чувства улавливали тепло, исходящее от руки Джулио и распространяющееся по всему ее телу.
Джулио безуспешно пытался подозвать такси.
— Куда вы направляетесь? Могу я вас подвезти?
— Нет, спасибо. Мне совсем рядом, до Восьмой авеню, а там недалеко.
— В таком случае, — он крепко прижал к себе ее руку, — я пройдусь с вами, — заявил он с озорной улыбкой.
— Наступает лето, — Кэйт сделала попытку завязать светский разговор. Она повела носом раз, другой. — Вы чувствуете запах лилий?
— Это в центре-то Манхэттена?
Кэйт снова принюхалась, но этот запах уже сменился другим — ароматом диких лесных роз, пряным и острым, как запах моря. Она медленно повернула голову этот запах, тонкий запах, исходил от Джулио.
— Когда в последний раз вы позволяли себе просто так, черт возьми, устроить выходной после полудня?
Она попыталась освободиться от него, чтобы взглянуть ему в глаза, но он так крепко держал ее руку, что она не смогла этого сделать.
— Я не помню, — призналась она. Это прозвучало неубедительно, но это была правда.
— Тогда пойдемте в Центральный парк.
— Но…
— И никаких но… — Он повлек ее сквозь пробку, устроенную таксистами на Пятьдесят шестой улице.
— Подождите минуту, — начала она и тут снова уловила этот запах, он щекотал ее ноздри и волнами катился по всему телу, достигая самых потаенных уголков.
— Х-м-м-м?
— В парк, так в парк.
— Не думаю, что кто-нибудь сегодня вернется на работу, — сказала Кэйт, когда они достигли своей цели. Все скамейки были заняты, аллеи полны прогуливающимися людьми, и бесстрашные парни с резиновыми бандажами на локтях и коленях отчаянно нарушали чинный порядок, гоняя на роликовых коньках.
Джулио расстелил для нее свой пиджак под молодым кленом, и она села, прислонившись спиной к стволу, в то время как он улегся рядом, подперев рукой голову. Закрыв глаза, она подставила лицо солнечным лучам. В глазах появились желтые и оранжевые круги, и она чувствовала, как спадает напряжение во всем ее теле.
— Хм… Очень приятно.
Заслышав топот, производимый двумя бегунами в нескольких метрах от нее, Кэйт открыла глаза. По их рукам и ногам стекал пот, его капельки висели у них на кончиках носов. Один из бегунов был с ввалившимися щеками, костлявыми ногами и, к изумлению Кэйт, оказался женщиной. Мужчина был круглощекий, по-детски пухлый и блестел, словно смазанный маслом.
— Ну-ну, Харви, — дыша с присвистом, говорила Костлявая, — ну как я могу сделать из тебя бегуна? — В ее голосе звучало отчаянье. — До марафона осталось всего шесть месяцев…
Харви облизал губы и с мукой простонал:
— Какое мне до этого дело? Через двадцать минут у меня отвалятся ноги.
— Давай, Харви, — приказала Костлявая, заставляя его подняться, — ты должен стать здоровым, даже если это убьет тебя. — И она устремилась дальше по тропинке, волоча за собой хнычущего Харви.
Джулио покачал головой.
— Мне кажется, они обречены, что вы скажете?
— А вам известно, как это, когда отваливаются ноги? Или спрашивать об этом невежливо?
— Это когда здесь воспаляется сустав, — сказал Джулио, проводя большим пальцем по ее колену. Она невольно дернулась. — Но я думаю, вам не о чем беспокоиться. — Он снова дотронулся до нее, заботливо разглядывая ее ногу. — У вас великолепные конечности.
По ее ноге, от бедра до кончиков пальцев, пробежала дрожь.
— Вы облегчили мою душу, — она усмехнулась и нервно сжала колени. — Я запомню это, если решу присоединиться к этой голоногой и потной толпе.
Рассмеявшись, он перекатился на спину так, что его голова очутилась на коленях Кэйт. Это случайное, но интимное прикосновение вызвало в ногах Кэйт новую волну дрожи. Джулио глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Что она делает, размышляла Кэйт, прохлаждается в середине дня в парке с этой… этой назойливой итальянской головой на своих коленях. Ей следовало быть дома и работать. Ночью, помоги только Бог, ей предстоит заниматься съемкой. Так почему же она торчит здесь? Потому что Джулио Фрэзеру захотелось, чтобы сегодня днем кто-нибудь развлекал его, вот почему! И как только она позволила, чтобы ее втравили в это? Должно быть, она выжила из ума. В две минуты она должна очнуться и отправиться домой…
