как вкопанный. Двое по правую руку слетают с брони, как мешки с песком. Я вижу, как один, упав, тут же вскакивает, а второй падает всем телом на спину…
Я теряюсь. Я делаю совершенно глупые вещи. Я продолжаю сидеть на броне и кричу не кому-то конкретно, а всём: «Что, слезаем?»
Нет, блядь, сидим на подбитом БТР посреди чистого поля и ждём развития ситуации!
Ну, это мне сейчас очевидна нелепость своих слов, а тогда вот была такая реакция…
Спрыгивать я не решаюсь, сползаю по корпусу вниз и, лишь когда жопа касается края машины, неуклюже отталкиваюсь и приземляюсь на землю.
Всё на мне: автомат, рюкзак, «шайтан-труба». Тот, кто держал в руках оружие, остался без него.
— Где мой автомат? — кричит товарищ с другой стороны БТРа.
Командир между тем орет:
— Отходим к лесополосе!
Цепочкой, друг за другом, бежим в сторону деревьев.
Экипаж БТР уходит с нами. Они без брони, без касок, без оружия. У одного лицо разбито в кровь.
Я бегу и думаю о главном: не сбить дыхание. Дышать ровно. Главное — не сбить дыхалку.
Во мне 63 кг. На мне бронежилет, каска, рюкзак, забитый медикаментами, пачками патронов, батареями для «азарта», автомат и «шайтан-труба». Грубо говоря, полменя.
Все это надо тащить бегом, не останавливаясь, по возможности дальше, дальше от БТРа.
Что с ним случилось, я не понимаю. Попадание? Не похоже. Мина? Вроде не было характерного взрыва. Это я потом узнаю, что мы на полном ходу влетели в противотанковый ров.
А сейчас я бегу к лесополке.
Все мы бежим к лесополке, а по нам уже работает миномёт.
Кто в лесу? Чей он? Кто там?
Я ничего этого не знаю. Должен знать командир, но я не уверен. Может, и он не знает.
Но на открытом месте нельзя стоять. Значит, вариантов нет, кроме как туда, под прикрытие деревьев, где, впрочем, может быть всё заминировано.
Тем не менее на душе мне легчает.
Странно говорить такое, но дедушки в окопах, очевидно, отменяются.
Человек больше всего боится неизведанной угрозы, а текущая мне понятна, я её проходил много раз: под прикрытием лесополки выйти из зоны обстрела в относительно безопасное место.
Выйдем, даст Бог. Главное, чтобы в лесополке не было дедушек с пузиками.
Мы бежим по дороге, вьющейся между деревьями.
Мины ложатся по правую руку, достаточно далеко. Я уже обстрелян к этому времени настолько, что по звуку понимаю, что можно не пригибаться, не достанет.
Меня обгоняет мехвод. Здоровый мужик в красной, росгвардейской тельняшке. Это плохо.
Хохлы не носят тельняшки, это орочья, мордорская одежда, непременный атрибут их пропагандистских роликов, где в них одеты грязные, пьяные, вонючие на вид кацапы, которым полуразложившаяся панночка из «Вия» серпом режет горло, бормоча что-то на мове…
Мехвод неожиданно тормозит, поворачивается влево, кричит кому-то:
— У тебя есть связь?
Идёт в лесополку.
Слава Богу, в лесополке наши.
— С Н.Н. можно через тобой связаться?
Значит, только миномётный обстрел таит для нас угрозу. Но это ничего, ничего, ничего….
Не теряя темп, чтобы не сбить дыхалку, я бегу дальше.
Пробегаю метров пятнадцать и слышу сзади две автоматные очереди.
Слышу топот за спиной.
Истошный, надрывистый крик:
— Хохлы!!!! Уходим!!!!
Не наши в лесополке. Не у наших мехвод запросил связь с Н.Н. — крупный чин, позывной которого совпадает с названием большого российского города.
Услышав его, хохол сказал: «Щас я тебе покажу Н.Н.» — и метнулся к оружию.
Двое наших, замыкающих, стали свидетелями этой сцены, выйдя из-за кустов, и убили его. Но сами не ушли. Один за другим полегли там от огня его побратимов.
Я узнал это позже, от оператора дрона соседней части, который видел всё происходящее. Тогда я не знал, что с ними произошло. И про убитого хохла я не знал.
А мехвод улизнул, успел убежать. Обогнал меня на дороге, всё так же крича:
— Хохлы, хохлы!!
Сейчас я понимаю, что, если бы он не свернул в лес, а, не заметив хохла, прошёл дальше, тот вышел бы прямо на меня и, увидев на мне белые ленты, расстрелял бы меня сбоку. Я бы даже ничего не успел предпринять, скорее всего.
А так я ушёл далеко вперёд.
Но теперь это уже мало что меняет. Вся лесополка будто зашевелилась. По нам открывают огонь с двух сторон.
Будто вши по гаснику, отовсюду ползут хохлы. Так нам кажется. Будто их сотни, тысячи, миллионы. Они кругом. Они везде.
Мы бежим.
В кино пули свистят, издавая характерный, эффектный звук. Я всю жизнь представлял себе, что и в реальности оно так.
Но киношный свист пуль вообще никакого отношения к реальности не имеет.
Пули не свистят. Они издают неприятный стук, воспроизвести который, описать мне сейчас очень сложно. Но его надо один раз услышать, и больше его ни с чем не спутаешь.
Я перебегаю открытые пространства с той же скоростью, что и бегу под защитой деревьев. Всё, уже мне не изменить темп, несмотря на смертельную опасность. Я бегу так, как бегу, ровной, равномерной рысцой, уповая только на Божью защиту. Малейшее изменение темпа — и я задохнусь, и потом мне не восстановить дыхание. Упаду, сяду, остановлюсь. А это смерть.
Между деревьями мелькает крыша дома.
Резко, как из-под земли, всплывает покорёженный, прострелянный дорожный указатель «Н-ка».
Прохожу мимо него, всматриваясь в название, не зная ещё, насколько важным в моей жизни станет этот населённый пункт.
Не знаю я и того, что в эти секунды жизнь моя и моих товарищей висит на самом тонком волоске за всю эту историю.
Что мы все на мушке своих же, русских солдат, строго проинструктированных уничтожать всех идущих с севера, потому что там наших нет.
Доли секунды отделяют нас от гибели. Спасают белые ленты на руках и ногах. Спасает колебание наших, нежелание убивать, пока нет железной уверенности, что перед тобой враг (нежелание, характерное для многих наших воинов, заплативших за него жизнью, заколебавшихся там, где надо уверенно и без рефлексий стрелять).
Спасает нарушение чёткого приказа во имя каких-то более высоких, что ли, ценностей.
Так или иначе, но они подпускают нас, и вот я уже вижу, как наши встречаются с нашими. Как изнеможённо падает один из моих товарищей на землю. Вижу незнакомых солдат, окруживших наших бойцов.
Сам бегу к ним, сам опускаюсь на землю, потому что налитые свинцом ноги не могут уже держать ни мой вес, ни всё, что на мне.
И буквально через минуту этот сраный стук.
И все бросаются кто
