– Мы, люди, очень умные существа.
Робин ничего не сказал в ответ. Я решил, что он снова заснул – хорошее завершение прекрасного дня. Даже козодой согласился и замолчал. Тишина наполнилась жужжанием насекомых, похожим на звук работающей где-то далеко ленточной пилы, и рокотом реки.
Должно быть, я тоже отключился, потому что в какой-то момент оказалось, что Честер сидит, положив морду мне на ногу, и скулит, пока Алисса читает нам о душе, в которой возродится былое целомудрие.
– Папа. Папа! Я понял.
Я вынырнул из глубин сна.
– Что понял, малыш?
Он разволновался и пропустил мимо ушей ласковое обращение.
– Почему мы их не слышим.
Я все еще наполовину спал и не понимал, о чем он говорит.
– Напомни, как называются пожиратели камней?
Он все еще пытался решить парадокс Ферми – понять, отчего наша Вселенная, невзирая на время существования и протяженность, кажется пустой. Задачка не покидала его разум с нашей первой ночи в хижине, когда мы рассматривали Млечный Путь через телескоп и задавались вопросом «Где все?»
– Литотрофы.
Робин хлопнул себя по лбу.
– Литотрофы! Точно. Итак, предположим, есть скалистая планета, полная литотрофов, живущих внутри камней. Видишь, в чем проблема?
– Еще нет.
– Папа, ну же! Может быть, они обитают в жидком метане или вроде того. Они очень медлительные, едва шевелятся. Их дни – наши столетия. А если сообщения занимают столько времени, что мы просто не в силах их опознать как сообщения? Я хочу сказать, вдруг инопланетянам требуется пятьдесят наших лет, чтобы послать два слога…
Где-то далеко снова завелся наш козодой. В моих воспоминаниях вечный страдалец Честер продолжал сражаться с Йейтсом.
– Отличная идея, Робби.
– А еще может быть такое, что существует водный мир. Там обитают суперумные, суперрезвые птицерыбы, которые транслируют сигналы во всех направлениях, пытаясь привлечь наше внимание.
– Но их передачи слишком быстрые, чтобы мы могли хоть что-то разобрать.
– Точно! Надо попробовать слушать на разных скоростях.
– Мама любит тебя, Робби. Помнишь об этом?
Это была кодовая фраза, и он подчинился ей. Но все равно никак не мог угомониться.
– По крайней мере, расскажи участникам SETI, хорошо?
– Обязательно.
Его следующие слова снова разбудили меня спустя минуту, три секунды, полчаса – кто знает, сколько времени прошло?
– Помнишь, как она говорила: «Насколько ты богат, малыш?»
– Помню.
Он поднял руки к залитому лунным светом пейзажу вокруг нас. Верхушки деревьев на ветру. Рев реки поблизости. Электроны, прыгающие по лестнице своих атомов в этой неповторимой атмосфере. Во тьме Робби постарался сохранить торжественное лицо.
– Вот настолько. Это все мое!
Когда Робин наконец позволил мне уснуть, ничего не вышло. В лесном лагере, с бобовым супом и альбомом для рисования, нам было хорошо. Но где-то ждала цивилизация, предвещая, что я окажусь по уши в работе, а Робин вернется в ненавистную школу, к детям, которых он пугал, сам того не желая. В Мадисоне от нашего рая не останется даже пеньков.
Все, что касалось отцовства, приводило меня в ужас задолго до того дня, когда Алисса ворвалась в мой кабинет в Стерлинг-холле и крикнула: «Вот ты и попался, профессор! У нас будет гость!» Я обнял ее под аплодисменты удивленных коллег. Это был последний раз, когда мне с несомненным успехом удалось справиться с отцовскими обязанностями.
Я скорее заговорил бы на суахили, чем оказался достойным родителем. Открывающиеся перспективы вызывали у Алиссы смесь ужаса и восторга. Так или иначе, совокупная мудрость родственников, друзей, врачей, медсестер и сайтов с советами в Интернете придала нам достаточно смелости, чтобы на все забить и двигаться вперед интуитивно. Десятки тысяч невежественных поколений достаточно хорошо разобрались в тонкостях воспитания потомства, чтобы наш вид не сошел со сцены. Я решил, что мы будем не худшими родителями. Так сложилось, что у нас с Алиссой не было времени соперничать на этом поприще. С того момента, как Робина вытащили из инкубатора, жизнь превратилась в нескончаемую череду учебных тревог.
Как выяснилось – я об этом даже не догадывался, – у детей есть встроенная защита от дурака. Кто бы мог подумать, что четырехлетний карапуз способен опрокинуть на себя гриль, полный горячих углей, и отделаться единственным волдырем в форме розовой устрицы пониже спины?
С другой стороны, разнообразие неприятностей не переставало меня удивлять. Однажды я прочитал шестилетнему Робину «Плюшевого кролика», и лишь в восьмилетнем возрасте он признался, что после этого его много месяцев преследовали ночные кошмары. Он два года боялся мне рассказать: в этом весь Робби. Одному богу известно, в чем мог бы мне признаться одиннадцатилетний сын по поводу того, что я делал сейчас. Но он пережил смерть матери. Я полагал, что мои благие намерения его не погубят.
Той ночью я лежал в палатке и размышлял о том, как Робби провел два дня: тревожась из-за тишины галактики, которая должна была кишеть цивилизациями. Неужели хоть кто-то мог бы защитить такого ребенка от его собственного воображения, не говоря уже о плотоядных третьеклассниках, готовых кидаться какашками? Будь с нами Алисса, мы бы продержались благодаря ее безграничной способности прощать и решимости, как у бульдозера. Без нее я блуждал в трех соснах.
Я пошевелился в своем спальном мешке, стараясь не разбудить Робина. Хор беспозвоночных то нарастал, то затихал. Две пестрые неясыти переговаривались: «Кто тебя накормит? Кто всех вас накормит?»[6] Кто еще способен накормить этого мальчика, кроме меня самого? Невозможно себе представить, что Робин однажды закалится и сумеет без посторонней помощи выжить на этой
