Позже я если и мухлевал, то нечасто и по мелочам, чтобы не привлекать внимания; все мои крупные выигрыши я взял честно. Но иногда, если располагали ставки, игра, соседи по столу, состояние моих финансов и настроение, я позволял себе перехватить удачу невидимым движением тренированных пальцев, не дать карте уйти к другому игроку, которому, как я знал, она тоже была нужна.
Когда я бывал сильно пьян, то мог показать трюк-другой Белинде. Она любила смотреть, как я показываю, а я любил смотреть, как она смотрит, как я показываю. Иногда я называл ее Цепочкой. Иногда она называла меня Пчелой.
Ей чаще везло, чем мне, она больше ставила, лучше меня разбиралась во взятках, прикупах и комбинациях, но и проигрывала тоже больше. Однажды мы с ней подсчитали, и оказалось, что мы зарабатываем практически одинаково.
Мы ездили в Париж ради искусства. Летали в Бразилию, где фотографировали статую Христа. Играли в «сходи, поймай» в Бухаресте. Мы любили наблюдать друг друга за карточным столом, но редко играли один против другого, ведь мы читали друг у друга по лицу, как по книге.
Телефонными номерами мы обменялись еще в тот день, в Манчестере, но позвонила она только через несколько недель, и, поскольку настроение у нее было хорошее, я решил, что она разобралась с тем штрафом.
Она не спрашивала меня, мухлюю ли я в игре, а я ничего ей не объяснял, но против нее я не смошенничал ни разу, хотя знал, что она, как настоящий опытный игрок, все равно меня подозревает.
Первый год мы мало говорили о скрытых мастях, так только, изредка, да еще называли друг друга этими дурашливыми кличками. Иногда она вдруг пропадала куда-то на день-другой, а потом возвращалась усталая и задумчивая. Я знал, что это как-то связано с тем штрафом, и ничего не говорил.
Однажды в Вегасе онколог из Канады в шутейном разговоре ляпнул, что в барахе тоже есть свои скрытые масти. Меня так напугал оборот, который стал принимать наш разговор, что мы немедленно извинились и ушли.
Я понимаю интерес к испано-итальянской колоде, к немецким картам с их отличными цветами, к ганджифе и всему такому прочему, но сам я всегда оставался поклонником стандартной французской колоды – руанне из пятидесяти двух карт. Мне по душе была стоящая за этими кусочками картона долгая история, полная многочисленных изменений и ошибок, в результате которых мы имеем теперь и королей-самоубийц, и одноглазых валетов. Мне импонировало новшество вращательной симметрии, благодаря которому два перевернутых изображения не являются зеркальными отражениями друг друга. Я любил эффектную красно-черную гамму, на фоне которой особенно выделялись цвета скрытых мастей – голубой, зеленый, серый, белый, как у цепей, желтый, как у пчел.
– Я только один раз видела другую масть, – осторожно обмолвилась мне однажды Белинда. – Девятку зубов. Но недолго, всего одну секунду.
Проблема в том, что открыто обсуждать скрытые масти нельзя, это считается дурным тоном; с другой стороны, раз уж ты все равно посвящен, то неплохо было бы знать, какие правила для каких комбинаций из каких именно мастей и в каких играх встречаются – просто так, на всякий случай. А прочитать про них, по понятным причинам, удается очень редко.
Вот почему, как ни блюди хороший тон, рано или поздно все равно услышишь – или сам спросишь, – а что это за птица над головой у детектива ножниц? И где потерянное звено девятки цепей? Почему туз плюща растет на костях?
Иногда у людей возникает такое чувство, будто они знают эти карты, даже если они никогда сами их не видели.
– Мне кажется, все идет к тому, что мы все же познакомимся с иными из них поближе, – сказала мне однажды Белинда. – Так или иначе.
В общем, выбирай, кому что нравится.
Третий раз был в Люблине.
Мы играли в бурэ в секуляризированной церкви. Двух моих оппонентов я знал раньше, с одним даже дрался когда-то на кулаках. Мы с Белиндой играли по очереди: она стояла у меня за спиной, ее ладонь лежала у меня на плече. Ей были видны мои карты, но ничьи больше.
Я взял свои карты в руку. Их было пять. Одной из них я никогда раньше не видел.
Одна, две, три, четыре дымовых трубы на фоне голубого неба выпускают в него стилизованные синие облачка дыма.
Я ничем себя не выдал. Рука Белинды на моем плече дрогнула. Я знал, что этого никто не заметил, но для меня это было равносильно тому, как если бы она вдруг вскрикнула: «О господи!».
Я старательно припоминал все, что слышал когда-нибудь о четверке дымоходов. На что она способна в комбинации с другими моими картами. Я взвешивал возможности.
Ставили по-крупному. Мое напряжение все возрастало. Когда я наконец выложил свои карты, не могу описать вам, до чего приятен мне был полувздох-полувскрик всеобщего изумления. Люди прикидывали, во что обойдется им мой выигрыш в долгосрочной перспективе, вздыхали от зависти, каменели при виде моей карты.
В тот раз никто не спрашивал, что это такое было. Все присутствующие были посвящены заранее. Единственный такой случай в моей практике.
Игроки отдавали мне все, что было у них в карманах. На бумажках писали мне записочки со своими секретами. Я недоумевал, что я буду делать со всеми ключами и лошадьми, которые теперь принадлежали мне. Я не только получил при раздаче скрытую карту; я сумел хорошо ее разыграть.
Потом я не однажды говорил себе, что сделал это под влиянием минутного порыва, в каком-то помрачении рассудка. Но тогда просто сработала привычная ловкость рук, которую я тренировал годами.
Когда все уже расслабились и бывший военный с тяжелым лицом взял колоду и стал собирать со стола карты, я, почти не глядя на него, взял в руки свои карты и, смеясь над чьей-то остротой, смешал их и протянул ему. Не знаю, вздрогнула ли в тот миг опять рука Белинды. Сам я нисколько не боялся, что банкомет или кто-то другой заметит скользящее движение моего пальца, которым я отделил от других карт четверку и отправил ее себе в рукав.
Я не знал, будет ли она еще там, когда я приеду домой. Но когда я, закрывшись в своей ванной, закатал рукав, она оказалась там: лежала и ждала, когда ее вернут в колоду, чтобы уйти тем же путем, каким пришла.
– Придется тебе еще подождать, – прошептал я.
Четыре трубы, две дымом вверх, две вниз, изрыгали толстые сине-черные клубы в голубое небо.
Мне вдруг стало стыдно. Я убрал карту.
«Вот это была игра», – вот и все, что Белинда и я говорили потом о той ночи. Наша жизнь шла своим чередом. Выигрывали мы больше, чем проигрывали.
Я обернул карту в прочный прозрачный пластик и хранил ее в бумажнике. Мне не хотелось ее помять. Иногда я вынимал ее, чтобы взглянуть на коренастые кирпичные трубы, но уже через две секунды мне становилось не по себе, и тогда я переворачивал ее и еще несколько секунд разглядывал рубашку.
Мне доводилось играть и супердорогими колодами, и дешевыми пластиковыми, купленными где-нибудь на бензозаправке. Профессиональная колода не должна быть вычурной; поэтому мы предпочитаем рабочих лошадок фирмы «Байсикл», и чем потрепаннее, тем лучше. Бессмысленный орнамент их рубашек не меняется годами. Хотите разнообразия? Пожалуйста, они бывают синие и красные.
Мы как раз играли стандартной красной колодой, когда мне сдали четверку дымоходов.
Я продолжал тренировать пальцы. Слушал истории о скрытых картах. Мое внимание возрастало вдвое, если речь шла о комбинациях с дымоходами. Раньше я никогда не был суеверным, но тут у меня выработалась одна привычка. Мне нравилось чувствовать свою карту кожей. Чтобы она плотно прижималась ко мне во время игры.
Когда мне предстояла серьезная игра с особенно крупными ставками, я вынимал мою четверку из ее футляра – смешанное чувство восторга, удивления, сожаления и облегчения оттого, что она все еще на месте, у меня так никогда и не прошло. Я клал ее на внутреннюю сторону руки за широкую резинку, которую надевал под сорочку чуть выше запястья, в мое зарукавное хранилище. С ней я чувствовал, что удача на моей стороне, – вот как я объяснял себе это.
Некоторые транспортные компании оставляют на своих сухогрузах каюты для пассажиров. Так можно перебраться через Атлантику. До нас дошел слух, что на одном из таких судов играют по-крупному. Разумеется, мы тут же купили билеты. Получилось дорого, хотя путешествовали мы не на круизном лайнере и из своей каюты видели не бассейн с голубой водичкой, а заставленную контейнерами палубу.
Два дня мы сторонились других пассажиров. На третий, как раз перед игрой, я вышел пройтись, когда кто-то хлопнул меня сзади по плечу.
– Эй, парнишка!
– Мордашка!
Я страшно удивился – оказывается, он еще живой! Но он даже почти не изменился.
– Надо было догадаться, что встречу тебя здесь, – сказал он. – Я слежу за твоей карьерой.
Белинде он очень понравился. Он флиртовал с ней напропалую, но никогда не переходил границы. Рассказывал ей красочные истории о нашей первой встрече. Изобразил, какое у меня, по его словам, было лицо, когда мне выпала дама пчел, причем сам даже не позаботился узнать, посвящена она или нет.
