– Чего стоим? – тихо спросил Совдеп у мужика в тулупе.
Тот обернулся. Морщинистое лицо его облепленное бородой, как ватой, краснело от мороза, маленькие чёрные глазки сверкали искрами непонятной радости.
– Бают, святитель Николай какую-то девку-комсомолку приструнил за богохульство, в статую оборотил, – охотно прошептал мужик и кивнул на тёмные окна. – Стоит, понимашь, морозкая и твёрдая – шо твой камень! А в грудях икона руками прижата. Врачи отдирали – не отодрали. На пол валили – не свалили. Во ведь какая сила Божья! Какая страхотина! Поневоле перекрестишься и в церкву побегёшь.
Он смерил молодёжь любопытным взглядом, пальцем с криво обрезанным ногтем пригрозил.
– А вы чего тут? Проверяющие, што ль? А хоть запроверяйтесь: стоит молодуха, стоит и слухает…
– Чего слухает? – нетерпеливо подтолкнул Совдеп задумавшегося мужика.
– Вопли адовы слухает, – прошептал мужик, перекрестился и отвернулся к окнам дома.
– А, может, стронулась уже, – с трепетной надеждой предположила немолодая женщина и потопала валенками по хрупчатому снегу, пытаясь согреться от долгого стояния.
– Зайти надо, – сказал Лёва Хайкин и потянул Свету к калитке. – Все пойдём или одни мы?
Друзей пронзила холодная дрожь, но они кивнули: всё ж-таки должны помочь товарищу своему, попавшему в этакую беду, на то они и комсомольцы страны Советов, борцы за правду, за идею.
Отбрехиваясь от вопросов небольшой толпы, прикрываясь комсомольским удостоверением Совдепа, они гуськом пробрались в Верин дом. Жучка их признала и заскулила, завертела хвостом, прижалась к земле. Она жалобно глядела на них круглыми тёмно-карими глазками и часто дышала, высунув длинный язык.
– Собаку-то кормил хоть кто? – рассеянно поинтересовалась Ида Сундиева.
– Кто её будет кормить? – фыркнул Совдеп Гасюк. – Не до того. Хозяев-то тю-тю.
– Я её заберу, – решила Светлана. – А потом верну, как Степанида Терентьевна придёт. Она, видно, в больницу попала из-за всего этого: сердце-то больное.
– Да уж как не попасть, – вздохнула Ида, – от такого-то страха… Хоть бы Верка в себя пришла…
Но Вера незыблемо стояла на прежнем месте – посреди комнаты, лицом на восток, неподвижная, каменная, и крепко держала в руках икону святителя Николая. Она была одна. В комнате царил безпорядок.
Совдеп, бледный, как после обморока, и даже чуть сзелена, сделал к девушке несколько неуверенных шагов и медленно протянул к ней дрожащую руку. Дотронулся и отскочил, тряся кистью, словно внезапно ожёгся.
– И впрямь, холодная и твёрдая, – проговорил он, стуча зубами. – Вот жуть, а?! И глаза открыты… Брр… Пойдём отсюда! Пусть с нею власти и медицина разбираются! Пластинки Людкины забирай и пошли.
– Наверное, у неё столбняк, – пролепетала Ида и выпорхнула вон.
За нею все следом. Светлана Терпигорева задержалась, судорожно собрала пластинки и, выбегая, оглянулась: показалось ей, что Вера вздохнула и пальцами шевельнула?... Показалось…
– Вера… – тихо позвала Светлана. – Как ты там? Ты меня слышишь? Мама твоя, говорят, в больницу попала. А вокруг дома люди стоят… ждут, чтоб ты ожила. Тебя икона держит или святой Николай?..
Но ничто в Вере не отозвалось на слова Светланы. Как мёртвая… если б не стояла.
– Мы с бабушкой о тебе помолимся, Верочка. Правда, помолимся… – пообещала Светлана и, пятясь, выскочила вон.
Жучка внимательно глядела на неё, когда она появилась во дворе. Девушка задумчиво приблизилась к собаке, расстегнула ошейник, поманила за собой.
– Пойдём, Жучка, пойдём, – позвала она. – Кормить тебя здесь некому, поживёшь у меня, пока хозяйка твоя из больницы не вернётся.
Жучка будто поняла: махая чёрным с белым кончиком хвостом, затрусила за Светой.
Весть о девушке, окаменевшей из-за богохульства, разлетелась по Чекалину за два дня. К старенькому дому номер сорок шесть на Волобуева повалили со всех сторон города, пользуясь тем, что милиция пока не обращала на странное событие внимания.
За забором стояли с горящими глазами и бьющимися сердцами миряне – что верующие, что неверующие – разных профессий, разного уровня образования и культуры.
Люди пересказывали друг другу и новичкам историю о чуде, подобном которому не было много тысяч лет – с того дня, как обратилась в соляной столп, стоящий доныне на Святой Земле, жена праведного Лота, оглянувшаяся, невзирая на запрет Бога, на огненную гибель порочных городов Содома и Гоморры.
Священство сюда не заглядывало: власти за излишнее любопытство запросто могли лишить их и возможности служить, и самой свободы. Но к ним с вопросами потянулись люди, и не было у преследуемого советской властью духовенства более благодарного и чуткого слушателя, чем те, кто побывал у сорок шестого дома на Волобуева.
Первым из Вериной компании крестился Совдеп Гасюк, ставший Сергеем. Вслед за ним, как хвостик, окунулась в иорданскую купель Ида, принявшая имя Ирина. В один день отказались служить сатане, плюнули на него в сторону запада и надели дешёвые нательные крестики Лёва Хайкин и Лёша Герсеванов. А Света Терпигорева и Полина Филичкина крещены были во время войны у некоего отца Сергия. Обе помнили это смутно, но – помнили.
Первая литургия далась им всем нелегко. С удивлением оглядывались они на старушек, немощных на улице, а в церкви стоявших крепко, будто они воительницы Христовы. Откуда в них такая сила, такая выносливость, такая высота веры? Поклон за поклоном, крестное знамение за крестным знамением, и всё стоя на усталых ногах с узлами проступающих чёрных вен, – все четыре часа богослужения, во время которого ни одно слово не понятно первопришедшему в храм мирянину.
День ото дня чекалинские церкви принимали под свои купола всё больше и больше бывших безбожников. Пытаясь объяснить себе окаменение Веры Карандеевой, они терялись в дебрях предположений, одно невероятнее другого, и находили ответ только в одном: Бог существует. Иначе ничего не объяснить. Именно в это время познаёт Его Карандеева Вера… прямо среди них.
Испуганные скандалом на Волобуева, городские и областные власти спохватились и послали в опасный дом, затягивающий советских граждан в религиозный омут, наряды милиции.
Молодые ребята в форме вызвали у людей недоумение: они-то что здесь делают? Но удивление длилось несколько мгновений: борьба с религией же! Как это мы забыли за три дня?
– Неужто погонят? – зашепталась толпа и перестала заглядывать в чёрные окна дома, скрывающего окаменевшую девушку.
Погнали.
– Разойдись! – закричали мощные басы. – Нечего глазеть! Разойдись по домам!
– А что такое, милки? – залепетала маленького роста старушка. – Вы её арестовывать хотите?
Неприветливый капитан хмуро глянул на него и процедил:
– Если притворяется, то арестуем. Если нет – в психлечебницу определим.
– А если не притворяется и не психическая? – крикнул из толпы парень.
– Там посмотрим, – сурово ответил капитан. – Разойдись, я сказал! В тюрьму захотели?
– Да что тут такого – у забора постоять? – громко спросила дородная женщина в сером пуховом платке и тёмно-коричневом зимнем пальто.
– Запрещено исполкомом, – отрезал капитан. – Ещё вопросы имеются? Если да – в «воронок» по одному.
Залезать в «воронок», несмотря на явленное чудо, немного пострадать за Христа никто не захотел, и вскоре улица Волобуева, к мрачному удовлетворению капитана, опустела. Он выставил часового у калитки и с четырьмя милиционерами зашёл в холодный тёмный дом. На всякий случай вытащив из кобуры пистолет и взведя курок, капитан сделал несколько шагов по сенцам, по кухне и встал на пороге гостиной.
Никто здесь не убирал, и безпорядок на столе, запах от гниющей пищи вызвал лёгкий приступ тошноты. Мелькнула мысль, что надо бы прислать сюда уборщицу, чтобы вынесла отбросы на помойку и протопила избу. Тихо. Прямо ни шумка, ни шелеста.
Посреди комнаты стояла девушка с открытыми глазами. К груди прижала обеими руками икону ликом наружу. На завитых распущенных волосах отдыхал бледный луч солнца, вырвавшийся с улицы из-за занавески. Не вздрогнет подол нарядного платья. Не шевельнутся губы.
– И, правда, что ль, окаменела? – вырвалось у капитана, до последнего мгновения уверенного в том, что слухи врут.
Его слова взорвали мертвейшую тишину. Милиционеры, как один, вздрогнули.
– Глубоков! – позвал капитан, не в силах оторвать от живой статуи глаз. – Пойди, проверь, чего она там, дышит?
– А чего я… – тоном уличённого в проказе школьника начал было вызванный милиционер, но тут же смолк, сам испугавшись смелого своего отказа.
Капитан недвусмысленно повёл пистолетом.
– Не рассуждать.
Глубоков набрал в грудь побольше воздуха, как перед погружением в воду, и, шаркая сапогами по деревянным половицам со скомканными половиками, направился к девушке. Встал перед ней, протянул руку, вытянув указательный палец. Ткнул. Перевёл дух.
