— Ладно, Боря, не зуди. Завязывай. Не пеки блины на шиле. — Назаров остановился. Неторопливо осмотрел в бинокль крутой склон лежащей за глубоким распадком соседней сопки. — И хватит уже друг другу пятки топтать. Давай-ка разделимся. Так больше толку будет… Видишь, там, за марью, крутой взлобочек?
— Ну… вижу. Вроде бы… Это где подрост березовый?
— Да. Точно. Большая белая залысина. Вот там и сходимся. Ты, давай, сейчас по кромочке у подножия тяни потихоньку, а я здесь, по увалу, пойду. Понял?
— Добро. Ты только, Михалыч, подожди, пока я вниз спущусь. Я тебе отмашку дам, и потом одновременно потянем, чтобы не пришлось мне за тобой, высунув язык, гоняться.
— Ну, естественно, Боря. Естественно. Подожду, конечно.
Оставшись в одиночестве, Назаров вздохнул с облегчением: «Боря, конечно, мужик, что надо, но порой его нытье до самых печенок пробирает. Так бы и обложил при случае хорошим матюжком. Так ведь нельзя — обидится. Будет потом сутками буку из себя строить да молча, исподлобья косяки бросать. А это только делу помеха».
Спустил с плеча «СКС», повесил на ветку. Машинально, по привычке, полез в карман, но, вспомнив, что с куревом завязал, чертыхнулся в голос: «Вот же, ё моё, уже третий месяц, как бросил, а до сих пор все тянет и тянет. Все сосет и сосет, зараза. Прямо уши пухнут. И когда уже отпустит окончательно? Мученье, да и только».
Стылым колючим ветерком приятно дохнуло в разгоряченное лицо, и пряный настой тайги, на мгновение пробившись сквозь тонкий заслон еще не особо жгучего беззлобного морозца, слегка опьянил, ударил в голову. Назаров зачерпнул пригоршню невесомого, искрящегося на солнце снежка, прихватил сухими потрескавшимися губами и, с наслаждением ощутив на зубах его острый железистый привкус, привалился плечом к дереву: «И чего он все стонет да стонет: и того у нас нет, и этого? Ной не ной, а ничего ведь все равно не прибавится. Как говорил Ходжа Насреддин: «Хоть сто раз скажи «халва» — во рту слаще не станет». И зачем тогда себя изводить по-пустому, зачем себе лишний раз нервишки мотать? Ну нет, так и нет. Ну и что с того? Да мы их и без всякой дорогущей супертехники во все времена за шкирку брали. И впредь так будет. И никуда они, субчики ушлые, от нас не денутся. Как бы ни умничали, ни изощрялись. На каждую хитрую задницу, как известно, всегда надежный дюбелек найдется. Как ты ею, родимой, восьмерки ни выписывай».
И Борю, и себя урезонивал, а на душе давным-давно кошки скребут: «И о чем только они там на самом верху-то думают? Чего хотят добиться всеми этими своими бесконечными сокращениями да переименованиями, всеми этими глупейшими, совершенно непродуманными пертурбациями?[13] Сначала Москве напрямую подчиняли, потом в Россельхознадзор зачем-то засунули, а теперь — еще хуже — краевой администрации на растерзание отдали? Превратили нас уже в какое-то огородное пугало — ни сил, ни средств, ни нормальной материальной базы, ни прав, как таковых законных, у нас не осталось. Уже без диктофона, камеры и пары свидетелей лучше из дома и носа не казать. Все равно потом ничего никому не докажешь. Да и вообще, на какие «великие» деяния мы теперь способны, если у нас по одному инспектору на полтыщи квадратных километров осталось?.. Вот народ и озверел. Крушит и тащит — кто во что горазд, кто сколько проглотить способен. Уже и зверя практически извели, и рыбу электротоком выбили. Пустая тайга, мертвые водоемы. Словно одним днем живут: «А после нас — хоть потоп, а завтра — будь, что будет». Вот и опять крадется в голову крамольная мыслишка: «А вдруг и действительно, как Боря без конца талдычит, у нас и в Думе, и в правительстве натуральные вражины засели, накрепко окопались? И вовсе не по детскому недомыслию, а по какому-то коварному злому умыслу они все эти свои дебильные законы принимают, садистские эксперименты ставят, все это дикое непотребство из года в год вытворяют? Вдруг они действительно с руки какого-то большого забугорного дяди кормятся, а потому задались целью по его указке все наше природное богатство под нож пустить, под корень извести? Ведь и у коллег — в лесном хозяйстве и рыбоохране — такая же мутная неразбериха который год продолжается? Вот и складывается стойкое впечатление, что все наши природоохранные органы кому-то наверху давно мешают, давно поперек горла. Да другого объяснения всей этой дикой вакханалии просто и на ум не приходит».
Назаров с силой потер вспотевший лоб, отгоняя тяжелые размышления, поднял глаза и тут же, будто наяву, наткнулся на свежую вырубку — жуткую проплешину, пробоину на теле тайги. Огромные кучи отпиленных верхушек, голые короткие пеньки — жалкие останки вековых ильмов, лип и берестов… Скривился. Провел ладонью по лицу, и злое наваждение в тот же миг растаяло. Окинул потеплевшим оттаявшим взглядом лежащий под ногами распадок сплошь в желтоватых кудряшках низкорослой лещины с редкими островками стройных тонкоствольных березок, присыпанный снежком густой тенистый ельник, подступивший к самой кромочке высоченного скального обрыва. Поймал напряженным слухом безмятежное восторженное цвиньканье синичек, похожее на звон серебряных колокольчиков, и внутри понемногу начало оттаивать: «Слава богу, что сюда еще, в глубь тайги, пока не добрались. Не все еще извели. Далеко не все. И не стоит, конечно, передергивать». А через минуту, уже совсем вернув себе приподнятое настроение, с которым каждый раз, из года в год, выходил в тайгу по первой пороше, весело сощурился: «Да красота-то ведь какая! Красотища! И чего еще нужно для полного счастья? Да ничего больше. Ничего — по большому счету. Все остальное — суета сует. Бесцельный, бестолковый бег по кругу… Вот и живи себе. Живи да радуйся. И пользуй понемногу, по-хозяйски, чтобы не слишком убывало. На долгие века же хватит… Эх вы — чучмеки неразумные!»
Славкин
— Так что скажешь? — громко спросил Славкин, остановившись за спиной эксперта, узкоплечего темноволосого субъекта, лет сорока с небольшим, низко склонившегося над столом, задвинутым в самый угол тесной прокуренной мониторной.
Тот от неожиданности вздрогнул, едва не выронив лупу из руки. Что-то невнятно приглушенно пробурчал и медленно, с показным достоинством, распрямив спину, повернул офисное кресло на четверть оборота и обратился лицом к вошедшему начальству:
— А пока могу… только предварительно. И только в общих чертах. А что тут можно определить на скорую руку, на глазок, с одним примитивным карандашом[14] и каратомером?[15] — произнес с вызывающей интонацией, через верхнюю губу, всем своим видом демонстрируя крайнее неудовольствие проявленным по отношению к нему неуважением. Но, наткнувшись на опасно полыхнувший взгляд своего патрона, благоразумно потупился, пару раз торопливо кашлянул в кулачок, прочищая горло, и продолжил уже более покладисто, без чреватых последствиями нервных взбрыков: — Камни в основном средние — от 0,3 до 0,99 карата. И, естественно, преобладает кейп[16], как и следовало ожидать. Но есть и очень интересные неординарные фэнси[17]. Очень. Ну вот хотя бы этот уникальный ятер[18] в два и два или вот этот шикарный ривер[19] в три карата. Да это практически — «чистая вода». Конечно, без рефрактометра[20] трудно что-то утверждать окончательно, но…
— Сколько всего? — нетерпеливо перебил его Славкин.
— Извините, я не понял.
— Я спрашиваю — сколько всего карат?
— М-м… почти четыреста. Триста восемьдесят пять и четыре десятых, если быть точным.
— И на сколько в зелени все это может потянуть?
— Ну нет! Ну что вы?! Да это же просто нереально! Определить вот так, с ходу?
— Мне не нужна какая-то точная цифра. Я хочу знать хотя бы примерно — в каких порядках?
— Да нет, ну что вы? Вы просто требуете от меня невозможного…
— Почему?
— Почему, почему? — заартачился эксперт, и нотки презрительного возмущения по поводу прозвучавшего исключительно дилетантского, по его разумению, вопроса снова опрометчиво проскочили в его голосе. — Да нереально, и все! Да это же целую уйму времени займет даже в соответствующих условиях и при соответствующем профессиональном оборудовании… Ну вот, посудите сами… Если еще со всей этой мелочью и даже с этими крепкими середнячками хоть какая-то ясность присутствует, можно, на худой конец, с какой-то долей вероятности прикинуть по оценочным таблицам… Ну вот, возьмем, к примеру, этот экземпляр в ноль девяносто восемь. Предварительно, по качественным показателям, — это где-то два и два. Здесь, по шкале, первая цифра — цвет, вторая — чистота… Ну это могу предположить навскидку, приблизительно… что-то около тридцати тысяч? Ну где-то так, по нынешним общемировым ценам… То насчет вот этих штучных раритетных я даже заикаться не хочу. Это же просто пустая трата времени. Только напрасно воздух сотрясать! Да тут же цена определяется по целой куче параметров! Да плюс к тому же — конъюнктура рынка…
