– Серенити, если не хочешь, чтобы тебя обижали, придется скрывать свой Дар.
И я скрывала. В школе, когда я села за парту и увидела рядом девочку, то не стала с ней заговаривать, пока к ней не обратился кто-то из учеников, – так я убедилась, что не я одна ее вижу. Когда моя учительница, мисс Декамп, взяла ручку, которая, я точно знала, вот-вот сломается и испачкает чернилами ее белую блузку, я прикусила губу и молча наблюдала за происходящим, вместо того чтобы ее предупредить. Когда из живого уголка сбежала мышка-песчанка, у меня было видение, что она бежит по столу директора, но я тут же отогнала от себя эту мысль и вскоре услышала крики и визг из его кабинета.
У меня появились друзья, как и обещали родители. Одну мою подружку звали Маурин. Она пригласила меня к себе в гости поиграть с куклами Полли, которых у нее была целая коллекция, поделилась своими тайнами (например, рассказала, что ее старший брат прячет под матрасом «Плейбой», а мама хранит деньги в коробке из-под обуви, которую прячет под неплотно прилегающей филенкой в своем платяном шкафу). Можете себе представить, что я чувствовала в тот день, когда мы с Маурин качались на качелях на детской площадке и она предложила мне попробовать, кто дальше прыгнет с качелей. У меня тут же перед глазами возникла картинка: Маурин распласталась на земле, а на заднем плане мерцают огни машины скорой помощи.
Я хотела предупредить ее, что нам не следует прыгать, – с другой стороны, я хотела сохранить свою лучшую подругу, которая ничего не знала о моем Даре. Поэтому я промолчала, а когда Маурин сосчитала до трех и взлетела в воздух, я осталась на качелях и закрыла глаза, чтобы не видеть, как она упадет, неловко подвернет под себя ногу и та сломается пополам.
Родители сказали, что если бы я не скрыла свое предвидение, то пострадала бы сама. Но лучше пусть пострадаю я, чем другие люди. После этого случая я пообещала себе, что всегда буду озвучивать свои видения, если мой Дар поможет предотвратить несчастье, – чего бы мне это не стоило.
И тогда Маурин обозвала меня ненормальной и стала общаться с другими девочками, теми, которые пользовались популярностью в классе.
Повзрослев, я поняла, что не каждый, кто со мной заговаривает, – живой человек. Я могла с кем-то болтать и видеть боковым зрением проходящего мимо духа. Я привыкла не обращать на них внимания, как большинство из нас, глядя на лица сотен людей, которых мы встречаем ежедневно, в действительности не различают черты этих лиц. Я сказала маме, что ей необходимо проверить тормоза еще до того, как на приборной панели замигали лампочки, сигнализируя о поломке. Я поздравила нашу соседку с тем, что она ожидает малыша, за неделю до того, как ей сообщил новость врач. Я озвучивала всю идущую мне информацию без купюр, не раздумывая, стоит это говорить или нет.
Однако мой Дар был не всеобъемлющ. Когда мне было двенадцать, дотла сгорела автомастерская, которой владел мой отец. Через два месяца он покончил жизнь самоубийством, оставив нам с мамой путаную предсмертную записку с извинениями и гору карточных долгов. Ничего из этого я не смогла предвидеть и даже сбилась со счета, сколько раз с тех пор задавалась вопросом: а почему? И могу вас заверить – мне больше всех хотелось получить ответ на этот вопрос. Я не умею угадывать номера в лотерею или предсказывать, в какие ценные бумаги стóит вкладывать деньги. Я ничего не знала об отце, и годы спустя не смогла предвидеть удар, который случился с мамой. Я всего лишь медиум, а не волшебник из чертовой страны Оз. Я прокручивала события в голове, кляня себя за то, что не разглядела намек. А может, кто-то по ту сторону не смог до меня достучаться? Или я слишком была увлечена французским и ничего не заметила? Но спустя годы я стала понимать, что, вероятно, существуют вещи, которых я знать не должна, и кроме того – если честно, я не хочу видеть все то, что ожидает меня в будущем. Я хочу сказать, если бы я могла все видеть, зачем тогда жить?
Мы с мамой переехали в Коннектикут, она устроилась работать горничной в гостиницу, а я, облачившись в черное и занявшись магией, пыталась выжить в старших классах. И только в институте я стала по-настоящему ценить свой Дар. Научилась гадать на картах Таро и стала гадать своим сестрам по университетскому студенческому обществу. Подписалась на журнал «Судьба». И вместо учебников читала о Нострадамусе и известном ясновидящем Эдгаре Кейси. Я носила пестрый гватемальский платок и длинные газовые юбки, а в комнате общежития жгла благовония. Познакомилась еще с одной студенткой, Шеней, которая интересовалась оккультизмом. В отличие от меня, она не могла общаться с умершими, а была эмпатом[4] – у нее тоже болел живот, когда у соседки по комнате начиналась менструация. Вдвоем мы пытались гадать по магическому кристаллу. Ставили перед собой свечи, садились перед зеркалом и долго пристально всматривались в него, пытаясь разглядеть свое прошлое. Шеней была потомком династии экстрасенсов, именно она посоветовала мне попросить своих проводников-духов представиться. Она рассказала, что и у ее тети, и у бабушки – обе медиумы – были духи-проводники в потусторонний мир. Вот так я официально познакомилась с Люсиндой, пожилой негритянкой, которая в детстве пела мне колыбельные, и Дезмоном – дерзким весельчаком. Они всегда были рядом со мной – как спящие у ног собаки, которые просыпались, навострив уши, когда я звала их. С тех пор я постоянно общалась со своими духами-проводниками в надежде на то, что они помогут мне освоиться в потустороннем мире: либо меня проведут туда, либо приведут других духов ко мне.
Дезмон с Люсиндой оказались отличными няньками, позволяя мне – фактически ребенку – погружаться в паранормальное и не расшибить себе лоб. Они следили за тем, чтобы я не встречалась с демонами – духами, которые никогда не были людьми. Уводили меня от вопросов, ответы на которые мне знать не положено. Научили меня, обозначив границы, управлять своим Даром, не позволяя ему управлять мною. Только представьте, каково это спать, когда каждые пять минут звонит телефон? Так и с духами, если не установить определенные границы. Еще они объяснили, что одно дело делиться своими предсказаниями, когда возникают видения, и совсем другое – гадать человеку, когда он не просит. Со мной подобное проделывали другие экстрасенсы, и должна вам сказать, что ощущение такое, будто кто-то роется в твоем ящике с нижним бельем, когда тебя нет дома, или ты едешь в лифте, не имея возможности выйти из кабинки, и кто-то вторгается в твое личное пространство.
На летних каникулах я гадала за пять долларов на пляже Старая лилия в штате Мэн. А после окончания университета, перебиваясь нерегулярными заработками, находила клиентов, так сказать, благодаря сарафанному радио. Мне было двадцать восемь лет, когда в местную закусочную, где я работала официанткой, заглянул кандидат в губернаторы штата Мэн, чтобы попозировать с семьей перед прессой. Пока фотокамеры щелкали над ним и его женой, над их тарелками, полными наших фирменных блинчиков с черникой, их маленькая дочь взобралась на один из высоких барных стульев.
– Скучно, да? – спросила я.
Девочка кивнула. Малышке было не больше семи.
– Хочешь горячего шоколада?
Когда ее ручка коснулась моей руки, когда она брала чашку, я почувствовала такую черноту, какой раньше не чувствовала никогда; «чернота» – единственное слово, которым я могу описать свои чувства.
Эта малышка не просила меня погадать, а мои духи-наставники громко и четко предупреждали, что у меня нет никакого права вмешиваться. Но в другом углу закусочной улыбалась и махала в камеру ее мать, понятия не имея о том, что знала я. Когда жена кандидата на пост губернатора удалилась в дамскую комнату, я последовала за ней. Она протянула руку для рукопожатия, полагая, что я очередная избирательница, которую следует очаровать.
– Знаю, мои слова покажутся вам бредом, – сказала я, – но вам необходимо обследовать дочь на лейкемию.
Улыбка застыла у нее на лице.
– Энни пожаловалась вам, что у нее что-то болит? Простите, что она вам докучала. Ценю ваше участие, но ее педиатр уверяет, что беспокоиться не о чем.
И она ушла.
«Я же предупреждал», – фыркнул Дезмон, когда через несколько минут кандидат с семьей и свитой покинул закусочную. Еще долго я неотрывно смотрела на недопитую чашку, которую оставила девочка, прежде чем выплеснуть остатки шоколада в раковину. «Понимаю, тяжело, милая, – успокаивала меня Люсинда, – знать то, что знаешь ты, и быть не в состоянии ничегошеньки изменить».
Через неделю в закусочную вернулась жена кандидата – одна, в простых джинсах вместо дорогого красного шерстяного костюма. Она тут же направилась ко мне – я в это время вытирала стол в одной из кабинок.
– Врачи обнаружили рак, – прошептала она. – Он еще даже не проник в кровь. Я заставила провести анализ костного мозга. Поскольку болезнь обнаружили на ранней стадии… – Она разрыдалась, – У нее очень хорошие шансы на излечение. – Она схватила меня за руку. – Как вы узнали?
