— Присаживайтесь, Никита, — пригласила Елена Павловна домашним голосом. — Как себя чувствуете?
Никита уселся, облизнул пересохшие губы:
— Спасибо, хорошо. А вы как?
— Я к чему спросила. Вы всякие ужасы рассказывали, а видите, ничего не случилось.
— Да, пока все спокойно, — согласился Никита. — Не считая того, что хотели усыпить как ящура.
Ее глаза затуманились.
— Вы очень ироничный молодой человек, Никита. Не могу понять, когда шутите, когда говорите серьезно.
— Я никогда не шучу.
Елена Павловна затушила сигарету в пепельнице и тут же достала новую.
— Не хочешь покурить?
— Я не курю.
— Ах да… И не пьете?
— Очень мало и редко.
Она тянула, медлила, не начинала допрос — и сердце Никиты гулко бухнуло в ребра. Он робко поинтересовался:
— Вы сделали то, о чем я просил, да, Елена Павловна?
Улыбка сошла с ее лица, в голодных глазах вспыхнули оранжевые искры.
— Представьте себе, сделала, хотя это было нелегко. Тут есть одна деталь, о которой вам следует знать.
— Какая?
— Я лично поручилась за вас. Есть такая новая форма — поручительство за подозреваемого. Плюс к денежному залогу.
— Что это значит?
— Это значит, если вы нарушите договоренность, у меня будут большие неприятности.
— Какую договоренность?
— Подписку о невыезде, какую же еще?
Она ждала от него каких-то слов и жадно, по-мужски затянулась дымом.
— Этого не могу обещать, — сказал он.
Дознавательша вспыхнула, побледнела:
— Ты хоть думаешь, что говоришь?
— Да, думаю… Меня к вам тянет, Елена Павловна. Я знаю, вы моя женщина. Поэтому не хочу обманывать. Скорее всего, мне придется покинуть Москву. Ненадолго. На год, на два. Пока все уляжется. Но вы всегда будете знать, где я нахожусь.
Он замолчал — и женщина молчала. Оба смутно сознавали, между ними происходит какое-то крупное взаимное надувательство — или чудо. Они вдруг неуловимо сблизились и в то же время оставались пришельцами с разных планет. Никита подумал, что, возможно, по дури отрезал себе последнюю тропку к спасению, а о чем думает женщина, как известно, знает лишь Господь Бог. Но их души соприкасались, обоим от этого стало больно. Наконец Елена Павловна жестко изрекла:
— Три тысячи. Не пять, а три. Не мне, другим людям.
— Понимаю.
— У тебя есть такие деньги?
Ему очень нравилось, как она, будто обмолвясь, неожиданно переходила на «ты».
— Да, есть.
Он не соврал. На квартире Валенка они хранили авральный неприкосновенный запас — десять тысяч баксов. Сейчас как раз тот случай, когда придется раскупорить кубышку. Ключ от квартиры Мики, которую тот снимал на «Щелковской», у него тоже имелся.
— Ты в состоянии передвигаться?
— Кросс не потяну, а так вполне.
— Тогда так. Сейчас вас отведут на вещевой склад, вернут куртку и остальные вещи… Кстати, халатик тебе идет.
— И этот еле выпросил. Хотели голым выгнать на двор.
— Угу… В канцелярии, в присутствии должностного лица подпишете бумаги. Потом вас выпустят. Я буду ждать на улице в красном «пежо». Все понятно, Никита?
— Да, конечно. — Он немного разволновался.
— Мы должны сразу поехать за деньгами, чтобы над нами это не висело. Это возможно?
«Над нами», — отметил он про себя. Его смущала какая-то ее бесшабашная откровенность. Хотя чему удивляться. Все эти проплаты, откупные, откаты среди чиновничьего люда давно стали естественными, как и в бандитской среде.
— Возможно, Елена Павловна. — Он хотел сказать «Лена», и это было бы уместно, но как-то не выговорилось.
На склад его проводил тот же молодой стражник, который привел сюда. Спросил завистливо:
— Ну что, выпускают?
— Вроде бы.
— Хорошо, когда деньги есть. На мою зарплату колбасы хорошей не купишь.
— Так чего здесь штаты протираешь. Шел бы в бизнес как все нормальные люди.
— Мозги не так устроены, — с досадой признался стражник. — Мы деревенские, воровать не умеем.
Пока переодевался, потревожил плечо, и оно ощутимо заныло.
В канцелярии его ждали двое мужчин среднего возраста, один в мундире советника юстиции. Никто из них не представился, они вообще с ним не разговаривали и смотрели куда-то мимо. Может, сожалели, что птичка улетает, а может, были не в доле. Дали подписать бумагу, уведомляющую, что ему запрещено покидать пределы Москвы. В кабинете он пробыл не больше пяти минут.
А еще через десять за ним захлопнулись двери изолятора.
На улице стоял призрачно-обманный денек октября, когда воздух парит, как весной, и солнце лукаво пробивается сквозь серую хмарь. Красный «пежо» был припаркован рядом с магазином «Континенталь». Елена Павловна сидела за баранкой и курила. Лицо усталое, печальное, глаза блестят. Никита уселся рядом, улыбнулся ей:
— Спасибо, Лена. Прямо гора с плеч. Я ваш вечный должник. Тут долларами не отделаешься. Вы мне жизнь спасли…
— Брось… Куда ехать?
Никита назвал адрес на «Щелковской».
— Но вы живете в другом месте.
— Резервная квартира. Там друг у меня. Деньги у него.
— Не тот, кого случайно встретил в ресторане?
В проницательности ей не откажешь. Следователь. Женщина. Как в кино.
— Нет, это другой.
— А не боишься, что за ним тоже начнется охота?
— Вряд ли. Он ни при чем. Там все дрались. Азарт… Вы звонили в больницу?
— Даже ездила. Представь, твой дружок тоже уверяет, что увидел тебя в ресторане впервые. Знаешь, как это называется? Фрагмент преступного сговора.
— Да черт с ним. Чего о нем говорить. Не помер — и ладно. А то бы меня совесть мучила. Как он, кстати?
— Не помер, — подтвердила Елена Павловна. — Но до выздоровления далеко. Еле языком ворочает. Ты его раньше не знал, но до этого вы вместе воевали в Чечне. Забавное совпадение, да?
— Всякое бывает… Поехали, что ли? Тут как-то стоять неприятно.
Елена Павловна затушила сигарету, включила зажигание. Машину она водила мастерски, без всякого напряга, часто свойственного женщинам-водилам. По дороге вели светскую беседу. Никита расспрашивал даму о ее житье-бытье, Елена Павловна не очень охотно, но отвечала. Выяснилось, что муж у нее работает в мэрии, у нее двое детей, мальчик и девочка. Мальчик в этом году поступил в университет на юридический.
— Мне сорок один год, Никита. Так что про глупости забудь.
— Это ничего, — сказал он, — я тоже не так молод, как выгляжу… Значит, ты из богатеньких?
— Можно сказать и так… Никита, тебе нужен хороший адвокат. Могу порекомендовать.
— К сожалению, такие дела, как мое, до суда не доходят. Сама прекрасно знаешь. Их решают иначе.
— Остается побег?
— Выбора нет, Елена Павловна. Они в Москве хозяева. Придется отлучиться.
— И куда собираешься? Уж не на Кавказ ли?
— Скорее всего, в Европу. Типа Чехии или Венгрии. Там у меня есть каналы. Или в Финляндию. Еще не решил.
Сейчас водил ее за нос, еще в тюрьме он все четко продумал. Европа в его планы не входила.
— Когда же решишь?
— К завтрашнему утру. Не волнуйтесь, Елена Павловна, вас не подведу. По той простой причине, что не хочу расставаться.
Буркнула что-то невразумительное, покосилась на него ярким глазом. Проезжали Тверскую. Зажглось электричество, и город засиял, как наряженная рождественская елка. Елена Павловна сунула в рот очередную сигарету, Никита услужливо щелкнул зажигалкой:
— Много куришь, Лена. Тоже перешел наконец на «ты».
— Да, особенно когда нервничаю.
— Надеюсь, не из-за меня?
— Что-то я в последнее время все делаю не так. Все наперекосяк. И на душе как-то мерзко… Никита?
— Да, Лена?
— Не думай обо мне плохо. Я искренне хочу помочь. На деньги мне наплевать.
— Я все понимаю, — утешил Никита. — Ты не могла выпустить меня бесплатно. А там меня точно добили бы. Ты моя спасительница, Лена, я твой раб.
— Не говори так, пожалуйста. — Дернулась за баранкой, будто ее укололи.
Припарковались напротив дома, где Мика снимал квартиру в девятиэтажке, выходящей окнами на шоссе.
Квартира была такая, что Мика платил за нее пятьдесят долларов при средней цене на подобное жилье в сто пятьдесят.
— Поднимешься со мной? — спросил Никита. — Кофейку выпьем.
Елена Павловна потянулась за сигаретами, но он забрал пачку.
— Там и покуришь.
Она смотрела на него с таким выражением, с каким командир смотрит на солдата, вышедшего за рамки устава. Вздохнула:
— Ладно, пойдем.
В узком лифте стояли почти в обнимку, и он болезненно ощутил жар ее тела и запах духов. Загудело плечо.
В квартире, когда вошли, обдало нежилым духом. Никита зажег свет в прихожей, на кухне и в комнате. Холодильник не совсем пустой, там лежали три банки тушенки (ах, эти армейские привычки), разносолы в стеклянной таре, батон хлеба в полиэтиленовом пакете и стояла початая бутылка водки.
