— Я отвезу вас домой, — во время танца жарко шепнул ей на ухо банкир Карл Иванович, когда часы показывали уже за полночь.
Марине нравился этот человек: в нем было что-то по-настоящему властное и сильное.
— Вы уже уезжаете? Очень жаль, очень жаль. — Матильда заключила Марину в жаркие мягкие объятия и поцеловала в щечку. — Ты, милочка, очень всем понравилась.
— Когда это намечается? — спросил Карл Иванович у Матильды.
— Что намечается?.. Ах, да! Думаю, как всегда на день всех влюбленных.
Гости, увидев, что Марина с банкиром уходят, обступили их и в знак согласия с Матильдой закивали и заулыбались доброжелательно.
— Мы прощаемся с нашей гостьей, — сказала во всеуслышанье Матильда. — Надеюсь, мы еще увидимся с ней.
Марина улыбнулась, и они с банкиром пошли к двери.
— Помашите им рукой, им это будет приятно, — шепнул банкир, когда они уже подходили к двери, которую услужливо распахнул перед ними клоун-швейцар. Марина повернулась к гостям. Все они продолжали стоять, глядя вслед удаляющейся паре. Марина улыбнулась и прощально помахала рукой. Ей охотно замахали в ответ.
Глава 5
Президента тоже можно любить
Марина жила с матерью в трехкомнатной квартире на Каменноостровском. Отец, когда-то крупный чиновник из Смольного, умер лет десять назад в психиатрической больнице.
— Ты вся в своего отца! — иногда в запальчивости говорила мать, кивая на портрет президента. — Ты тоже в психишке умрешь! Это по наследству, между прочим, переходит.
Пророчества матери в некоторой степени сбылись и проявили себя в тридцатилетнем возрасте болезненно, так что врачи рекомендовали госпитализацию, но Марина отказалась. К тому времени уже в психушки насильно не забирали.
Марина любила своего президента. Просто так — ни за что. Услышав его голос, Марина примыкала к телевизору или радиоприемнику и слушала все до самого последнего слова, какую бы чушь он ни говорил. Она испытывала к нему даже физическое влечение и даже еще какое-то чувство, которому не находила названия. И президент отвечал ей взаимностью. Марине казалось, да нет, она была уверена, что президент любит всех людей вместе и каждого в отдельности. Любит и ее, Марину. На своей беззаветной любви к президенту ее отец сделал карьеру, но запустил болезнь. Кроме всего отец ее оказался однолюбом, и когда одного сменил другой президент совсем на того не похожий, свою любовь на него перенести он не смог и свихнулся окончательно.
Любовь же Марины от перемены президентов местами не пострадала, а перешла вместе со страной по наследству. Это ее болезненное чувство никак не мешало в мирской и семейной жизни, а даже помогало. Всегда в тяжелые минуты Марина смотрела на портрет президента и успокаивалась, успокаивалась, успокаивалась… конечности становились теплыми…
Близился День всех влюбленных. В этот день Марина посылала президенту "валентинку", которую вырезала и раскрашивала своими руками. Но в этом году решила не посылать — в этом году любовь к нему ослабла.
Последние дни с Мариной творилось что-то странное. Ее преследовало чувство опасности, но от чего оно исходит, понять не могла. Уже месяц как она уволилась из рекламного агентства, где работала менеджером, и до лета хотела отдохнуть, а уж потом искать новую работу. Марину не оставляло странное чувство, что за ней кто-то наблюдает, но это был не президент, как раньше, это был кто-то из внешнего, а не из внутреннего мира. Наконец, она поняла кто. Это был придурковатый с виду молодой человек с шарфом на голове. Первый раз она заметила его, когда шла в поликлинику. А потом видела его почти каждое утро под окном своего дома.
В парадной на стене появилась дверь. Кто-то ночью нарисовал ее серой краской, и Марина догадалась кто. Эта дверь, должно быть, из ее парадной вела во внутренний мир молодого идиота. Может быть, в этом не было бы ничего особенного, если бы она не была нарисована на стене Марининой квартиры, и если на месте рисунка прорубить дыру, то через нее можно было попасть в спальню Марины. А это было ей уже неприятно. Спишь или переодеваешься, а тут вдруг идиот вваливается.
Уже три дня она обследовалась в районной поликлинике — бумага на обследование пришла по почте — и теперь врачи брали у нее анализы, делали снимки внутренних органов… Тип в шарфе сопровождал ее, куда бы она ни направлялась. Кроме того, по телефону часто кто-то звонил и молчал в трубку, это тоже вызывало тревогу. Марина теперь брала с собой баллончик со слезоточивым газом, хотя и понимала, что при серьезном нападении слезы лить придется скорее всего ей.
Снег не стаял, но уже превратился в кашу, под которой сохранился еще лед. Марина шла к дому, внимательно глядя под ноги. Еще не хватало по пути из поликлиники, где, закончив обследование, ей выдали справку о том, что она практически здорова, сломать себе ногу.
Марина остановилась возле парадной, оглянулась, достала из сумочки баллончик со слезоточивым газом и только после этого открыла дверь и вошла. В парадной было как всегда темно. Скрипнуло битое стекло под подошвой — Марина вздрогнула, сердце заколотилось сильнее. На верхнем этаже вдруг что-то грохнуло и эхом пронеслось по лестнице. Изо всех сил сжимая в руке баллончик, Марина бросила взгляд на дверь подвала, что-то вдруг заставило ее обернуться… Марина увидела прямо перед собой человека. Она вскрикнула, попыталась поднять руку, но не смогла: ее грубо толкнули к стене, тут же обхватили, так что руки оказались прижатыми к туловищу. Широко открытыми глазами она увидела распахнутую дверь во двор и женский силуэт.
— Руки крепче держи, — негромко прошипела женщина.
Марине зажали рот платком. Она глубоко вздохнула, эфиром обожгло горло, голова закружилась…
— Кажется, готова, — услышала она над ухом какой-то очень знакомый мужской голос.
— Готова, — повторила женщина, но как-то уже далеко. Вслед за тем раздался смех, веселый и заливистый… Но, возможно, это ей уже снилось.
Глава 6
Посттравматический синдром
Феликса Моисеевича часто можно было видеть вблизи мест, где произошел взрыв. И не столь важна была причина взрыв (будь то взрыв баллона с газом, случившийся от неаккуратного обращения с огнем, или последствия террористического акта) сколько само происшествие. Вслед за пожарными на месте взрыва появлялся и Феликс Моисеевич. Он с жадностью вглядывался во все, что носило следы недавнего взрыва, и был просто счастлив, если удавалось захватить оплавленный огнем кусок пластмассы или просто даже вырванного взрывной волной кирпича — все это он нес к себе домой. Но самой большой удачей для него считалось увидеть свидетеля взрыва. Однажды ему даже удалось подойти к пострадавшему с вопросом.
Прошло уже полчаса после взрыва, но этот мужчина в клетчатой рубашке продолжал сидеть на ступеньке лестницы, обхватив голову руками. Видимых повреждений на теле его не было заметно. Он раскачивался из стороны в сторону, ни разу не взглянув назад, где сразу из двух окон второго этажа рвалось пламя. Пожарные спешно разматывали шланги, выли милицейские сирены, слышались возгласы зрителей, со всех сторон к пожару стекались любопытные, а он продолжал сидеть на ступеньках, ничего не замечая, ни на что не обращая внимания, будто был не тут.
— Вы оттуда? — шепотом спросил Феликс Моисеевич, склонившись над человеком. Он знал — сейчас нельзя говорить громко: он либо ничего не слышит, совсем ничего, либо слышит все.
Тот поднял на него лицо и посмотрел мутными глазами.
— Вы оттуда, — увидев эти глаза, подтвердил Феликс Моисеевич. Он приблизил к нему лицо почти вплотную и спросил еще тише, так чтобы никто не услышал, так тихо, как будто подумал: — Что вы там видели? Вам что-нибудь удалось запомнить? — насколько спокоен и даже безучастен был свидетель взрыва, настолько возбужден и взволнован Феликс Моисеевич. — Вы что-нибудь помните?! — схватил он несчастного за плечи и сильно встряхнул. — Что там было! Что?!
И казалось, не ему задавал этот вопрос Феликс Моисеевич, а самому себе.
Мужчина вдруг кашлянул, пришел в себя и мелко затрясся, он был в состоянии шока, но глаза его прояснились.
— Не помню… — хрипло проговорил он. — Ничего не помню. Вспышка… а потом… не помню. Хотя нет, много всего. Это как сон, я не могу сказать. Много людей… все они идут… в разные стороны, как на людном проспекте.
Он вновь обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону. Феликс Моисеевич посмотрел на окна второго этажа. Пожарные развернули бурную деятельность по тушению огня. В окна били брандспойты, по выдвижной лестнице карабкались огнеборцы. Подкатила "скорая помощь", двое врачей бережно препроводили в машину пострадавшего, от которого Феликсу Моисеевичу так ничего и не удалось добиться. Он дождался, когда "скорая" отъедет, и зашагал домой. Делать здесь было уже нечего.
