— Сейчас суд будет над Галей. Ой как все злы на нее! Хотят выгнать ее совсем, в Москву отправить.
— О-о-о! — только и вырвалось у Георгия Николаевича. Ему сделалось нестерпимо жалко и мальчика и провинившуюся бедняжку Галю.
Миша опять оттопырил верхнюю губу, выпрямился, заправил выскочившую майку в шаровары и с мольбой в голосе сказал:
— Дяденька, я за вами пришел. Вас свидетелем на суд зовут.
Георгию Николаевичу было, конечно, очень досадно, что прервалось чтение его рукописи, но ничего не поделаешь — он же раньше обещал идти на этот дурацкий суд.
— Второго блюда почти не осталось, — неожиданно обратилась к Мише Настасья Петровна, — а картофельного супа целая кастрюля, возьми ее с собой.
Больше всего на свете она любила угощать и сразу поняла, что ребят надо накормить.
— Нет, спасибо, — гордо отказался Миша. — Из города мы, правда, пришли, как шакалы, голодные. Смотрим, в одном ведре суп жидкий, только червячки вермишели плавают, в другом ведре пшенная каша тоже очень жидкая и немножко подгорелая, а в третьем ведре… вот этот самый сладкий суп. Мы понюхали, попробовали и всё слопали, и насытились.
Георгий Николаевич надел пиджак, натянул резиновые сапоги и готов был идти.
— Ты скоро вернешься? — спросила Настасья Петровна мужа.
— Не знаю, — ответил тот, выходя за калитку. Откуда он мог знать, сколько времени продлится этот суд!..
Солнце зашло совсем недавно. В лиловых сумерках под кустами еще была заметна тропинка.
Пока они спускались с горы, Миша рассказывал. Он и сейчас захлебывался и глотал концы фраз, но не от волнения, а от восторга.
Больниц-то в городе целых три, и там, как нарочно, карантин. Отовсюду их гоняли, никуда не пускали; они прятались в крапиве, пролезали через заборы, проникали в котельные, на кухни, побывали в туберкулезном санатории, даже в родильном доме. Потом они догадались — нечего всей толпой соваться туда и сюда, нужно посылать в разные стороны по два, по три разведчика. Наконец они нашли, в какой больнице, в каком корпусе лежал их любимый воспитатель. И тут один дяденька больной помог. Он в полосатой пижаме по садику разгуливал. Он и показал окно палаты Петра Владимировича. Хоть на первом этаже, а все равно было жуть как высоко! Мальчишки подсаживали друг друга и девчонок тоже подсаживали. И все, все увидели Петра Владимировича.
— У меня и сейчас плечи и спина болят — столько на мне народу по очереди перестояло. А вот Галя не стояла… — вздохнул он напоследок.
Миша втянул полной грудью живительный черемуховый воздух и с новой энергией продолжал:
— А Петр Владимирович лежал от окна далеко. Там еще шесть больных было; один мальчик совсем маленький, у него тоже аппендицит вырезали. Петру Владимировичу манную кашу с земляникой есть запретили, и он этому мальчику миску отдал, а цветы у себя на столике в кружке поставил. Он велел нам не ссориться, в дружбе жить и Гальку простить за то, что она в писательском доме ночевала. А теперь Галька такой кошмарный обед приготовила! И что с ней за это на суде сделают — ужас, ужас!
Они приблизились к палаткам.
Суд должен был состояться по тем строжайшим древним законам «Русской Правды», какие были выработаны еще в XI веке при великом князе Ярославе Мудром. В те времена князья, сидя на пне, на колоде или в кресле, сами судили своих провинившихся слуг и могли приговорить их и к смерти, и к отрубанию руки, и к штрафу, и к другим наказаниям, а могли и совсем простить.
Темнело. Большой костер освещал местность. Приволокли из лесу сухое осиновое бревно. Пятеро судей, как куры на нашесте, разместились на нем. Посредине сидела длиннолицая Галя — командир отряда и тезка преступницы; с одной ее стороны — два мальчика, с другой — две девочки. Остальные ребята сидели или лежали на травке возле костра. Гали-преступницы не было.
Георгий Николаевич вспомнил, как судили в Древней Руси князья; среди них была и одна женщина — великая княгиня Ольга, — наверное, самая жестокая и беспощадная из всех тогдашних вершительниц правосудия.
Когда он подошел, судьи встали, и главный судья — Галя, поглаживая свои и без того гладкие светлые волосы, обратилась к нему. Говорила она очень серьезно, сухо, ледяным, высокомерным тоном судьи-княгини.
— Уважаемый товарищ писатель, суд хотел бы выслушать ваши свидетельские показания. А пока садитесь, пожалуйста.
Георгий Николаевич молча поклонился. Свидетелю сидеть на одном бревне вместе с судьями, очевидно, не полагалось, и он устроился просто на травке.
— Введите подсудимую, — строго возгласила «княгиня».
Круглолицые, толстенькие мальчик и девочка вскочили, вместе подбежали к одной из палаток. Их звали Игорь и Алла.
— Галька, вставай! Галька, выходи сейчас же! — крикнул Игорь в темноту палатки.
Никто не отзывался.
Тут Миша не выдержал, также подбежал к палатке.
— Галька, выходи! Смотри — писатель пришел. Не бойся. Он очень хороший.
Полотнище распахнулось, показалось грязное и распухшее от слез лицо Гали-преступницы. Ее светлые кудрявые волосы, закрывая потный лоб, свалялись клочьями.
Она медленно вылезла из палатки и встала, вытирая рукавом щеки и нос.
— Сюда иди, здесь встань, — указала «княгиня» Галя на место перед бревном. — Признаешь ли ты себя виновной? — спросила она Галю-преступницу.
— Не признаю! Не признаю! Ни в чем не признаю! — с неожиданной яростью вскрикнула та, тряся кудряшками, едва сдерживаясь от рыданий, и показала на Георгия Николаевича. — Писатель подтвердит: меня силком заставили остаться в его доме.
Георгию Николаевичу очень не хотелось вставать, и он с места бросил:
— Подтверждаю.
— А шоколадные конфетки зачем ты ела в доме писателя? — спросила «княгиня» Галя. — Ты помнишь, как в Москве мы дали Петру Владимировичу и друг другу сверхчестное пионерское, что в походе для себя не будем покупать ничего! Даже мороженого! Даже газировки! Все у нас общее, все для всех! Давала ты такое обещание?
— Давала, — всхлипнула Галя-преступница. — Но когда под самый нос суют такую красивую коробку, с такими вкуснющими шоколадками, как сказать «не хочу»? Я силком их проглотила, только две штучки.
Тут неожиданно вмешалась Алла.
— А в корыте для младенчиков тебя тоже силком выкупали? — спросила она и залилась звонким смехом.
Покатился Игорь, оглушительно загоготал Миша, на разные голоса засмеялись остальные ребята. Даже члены суда отворачивались, но тоже не могли удержаться от смеха. Георгий Николаевич хохотал, как самый озорной мальчишка.
Только неподкупная председательница суда молчала и хмурила тонкие черточки бровей.
— Тише, ничего тут нет смешного. — С холодным презрением оглядела она всех, подождала, когда более или менее стихло, и объявила: — Переходим к следующему, значительно более тяжкому пункту обвинения. — Она прочла по бумажке — «О преднамеренном отвратительном приготовлении обеда».
— Нечаянно я засыпала, нечаянно! — взвизгнула Галя-преступница. — Когда вы ушли в город, мне сделалось так грустно… Я сидела одна. Я вам так завидовала! Вы увидите Петра Владимировича, а я не увижу. И я задумалась! Все три ведра были совсем одинаковые, темно-зеленые. Они на перекладине над костром висели и кипели, и пар шел. Я ничего не видела от пара и от дыма. Было очень горячо, я зажмурилась… И не в то ведро высыпала мясные консервы.
— Суду все ясно. Факт преступления установлен, — холодно изрекла «княгиня» Галя. Она повернулась направо, к судьям-мальчикам: — Доказано?
— Доказано, — подтвердили те.
Она повернулась налево, к судьям-девочкам.
— Доказано?
— Доказано, — подтвердили те.
Георгий Николаевич вспомнил, как Миша отзывался о командире отряда. «И правда, эта девочка — настоящая верблюдица», — подумал он про себя.
Да, при мерцающем свете костра длиннолицая, светловолосая, надменная Галя с холодными глазами под узкими черточками бровей чем-то походила на среднеазиатскую верблюдицу, окидывающую презрительным взглядом всех и вся.
После короткого совещания с членами суда «княгиня» Галя встала.
— Оглашается приговор суда: такая-то, такая-то — имя, отчество, фамилия — приговаривается к изгнанию из отряда и к отправлению в Москву. — Она повернулась к члену суда — мальчику: — Казначей, выдать деньги на железнодорожный билет в бесплацкартном вагоне и на телеграмму. — Потом она повернулась к Мише. — Физрук, пойдешь провожать, купишь билет, посадишь в вагон и дашь родителям телеграмму следующего содержания: «Ваша дочь не оправдала доверия отряда встречайте». Укажешь номер поезда, номер вагона.
Наступила удручающая тишина.
Тут Георгий Николаевич не выдержал. Он давно порывался, сейчас вскочил, легким шагом подошел к судьям и встал сбоку бревна. При мерцающем свете костра его очки блестели нескрываемым гневом. Он начал очень серьезно:
