Уши главбуха порозовели, став одного цвета с глазами.
— Подозрительная она, ненадежная.
— Если мы всех баб, которые тебя послали, будем в подозрительные записывать, то общей тетради не хватит. А ну, стирай ее, живо!
— У меня резинки нет.
— Резинки у твоего батьки не было, когда тебя делал. Быстро три, я сказал!
* * *
На дне разрытой могилы лежал труп молодого смуглолицего кавказца. Его темно-синяя рубаха была расстегнута на груди, в левой части которой виднелось небольшое, судя по внешнему виду, пулевое отверстие.
Стоя у кромки ямы, Полынцев старался осмыслить ситуацию. Кто этот странный человек? Но не тот, что покоился внизу, а другой — вскрывающий могилу за могилой, демонстрирующий (кому-то) криминальный характер происходящих событий. Шея обнаруженного накануне старика тоже была очищена от грязи, пулевое отверстие, как и сейчас, сразу бросилось в глаза. Хотел ли таинственный Гробокоп в чем-то убедиться лично, или показывал преступный состав тем, кто появится здесь позже — загадка. Впрочем, как и все, что случилось на острове.
Между тем, солнце уж пряталось за крыши высотных домов.
Рваная тень, отбрасываемая кромкой могилы, заползла на лицо трупа, и на секунду показалось, что рот его слегка приоткрылся. Полынцев невольно поежился. Сразу вспомнился гоголевский Вий. Ночь. Гроб. Воскресшая ведьма-панночка. Хорошо, что поблизости находился молчун-спасатель — все хоть живой человек. О том, что целью поездки был его допрос, как-то само по себе забылось.
Мошкин сидел в кабинете Инны Вишняковой и рассказывал истории из жизни уголовного розыска. Мужчины любят развлекать прекрасный пол различного рода байками. У одних это получается хорошо, у других не очень.
— Но меня-то не проведешь, — махал он руками, добавляя сюжету драйва. — Я-то знаю, что он там не живет. Прихожу, значит, к ним на следующий день и на этот раз представляюсь…
— Сантехником, — зевнув, сказала Инна.
— Нет, хитрее. Мастером по ремонту антенн.
— С твоим-то ростом?
— Ну, да.
— Остроумно.
— Почему?
— Потому что сам, как антенна.
— В смысле, высокий? — осклабился Мошкин.
Инну поражала инфантильность некоторых мужчин. Они, наверное, думают, что, кичась и рисуясь, производят на женщин яркое впечатление? Святая наивность. В таких делах совершенно другая арифметика: чем активнее позерство, тем меньше набранных очков. Когда вам назойливо рекламируют собственную незаурядность, складывается стойкое ощущение, что пытаются всучить дешевую подделку. Скажем, высокий рост — это несомненное достоинство. Но если с ним носятся, как с плакатом на митинге, то сразу закрадывается подозрение. А так ли оно несомненно, это самое достоинство? Тут же вспоминается, что кто-то рассказывал, будто у высоких мужчин слабое здоровье, квелая реакция и, что немаловажно, скромные интимные способности. А это, уж простите, ни одной нормальной женщине не понравится.
— Послушай, Мошкин, — сухо сказала Инна. — Когда один человек рассказывает другому сказки, кому должно быть интересно?
— Думаю, обоим.
— А мне кажется, что в первую очередь, слушателю.
— Ну, и слушателю, конечно.
— Ты считаешь, мне твои байки интересны?
— А что, нет?
— Подсказываю: мне, следователю, — рассказы о своей же работе.
— Работа у нас разная.
— Ну, да: вы на пианино играете, мы на фортепьяно — разница великая.
Чем отличаются следователь от оперативника — человеку непосвященному понять трудно. Оба выезжают на место происшествия, допрашивают преступников, раскрывают уголовные дела. Но только одни… Впрочем, нет смысла углубляться в служебные дебри. Проще сказать так: оперативник — это охотник, а следователь — повар, готовящий из трофеев разнообразные блюда. Правда, есть одна птица, которую ни сварить, ни зажарить невозможно — «глухарем» называется. Ее никто не любит, потому как совершенно несъедобна.
— А что, Полынцев интереснее, чем я, рассказывает? — ревниво прищурился Мошкин.
— Тот хоть про армию сочиняет, — сказала Инна, подперев кулачком щеку, — все веселее.
— Что там веселого — тупость одна.
— Ты служил?
— Нет, я после Школы милиции.
— Вот поэтому не понимаешь. А служившие о ней с нежностью отзываются. Полынцев начнет болтать — светится, как дурачок.
— Он-то, понятно. А тебе, что за радость?
— Ну, как сказать: другой мир, другие законы, другая жизнь. Мне туда не попасть, поэтому создается ощущение недоступности. Интересно.
На столе затрещал местный телефон.
— Слушаю, — скучно ответила Инна. — Да, у меня… Нужен? Хорошо, — она протянула коллеге трубку. — Это вас, месье…
— На связи Мошкин, — скорчил он недовольную мину. — Что? Еще один? Там же? Не шутишь? Понял. Сейчас я сам уточню, — он положил одну трубку и тут же взял другую, городскую…
Полынцев, доложив о происшествии дежурному, бродил вокруг ямы в поисках следов гробокопателя. Пока, кроме отпечатков собственных ног, ничего интересного не обнаружил. Ясно было одно — трупы сюда привезли на лодке. Впрочем, на чем еще — не на самолете же. Хотя могли воспользоваться и вертолетом. Но это уж совсем по-киношному. Здесь с таким размахом не хоронят. Все просто, грубо, жизненно: убили, вывезли, закопали. Сколько таких могил по всей стране разбросанно — не сосчитать. И лежат в них люди, никем не найденные, никем не отпетые, а зачастую, никем не потерянные. Жил себе человек в тихом одиночестве, не имел ни друзей, ни родственников, а пропал — никто не заметил. Это лишь в книгах пишут, что все тайное становится явным, а в жизни-то наоборот выходит. Например, все прекрасно видят, что некая медийная личность — откровенная дрянь: матерится, несет ахинею, таскается с мужиками (или девками), пьянствует, а нередко и колется. И кажется: ну, явно — сволочь. Однако личность не сходит с экранов, учит других уму разуму, пропагандирует свои дикие взгляды, цветет и нагло богатеет. Но все при этом молчат! Другими словами — делают из явного тайное. Спрашивается, почему?.. Загадка. Или вот еще пример…
На этой философской мысли в кармане Полынцева запищал мобильный телефон.
— Слушаю, — открыл он серебристую «раскладушку».
— Привет, охотник на «глухарей», — раздался в трубке противный голос Мошкина. — Правда, еще один труп?
— Правдивей некуда. Хачик с дыркой в грудине. Огнестрел.
— Тоже в могиле?
— Все то же: яма разрыта, рана выставлена напоказ, Гробокоп исчез.
— Вот на хрена он это делает?
— Я уж думал об этом, сам в толк не возьму. Похоже, что ведет какую-то игру.
— Думаешь, второй труп тоже с пляжа?
— Ну, если они оба с пулевыми, значит, была перестрелка.
— Второй мог быть привезен из другого места. Совсем не обязательно, что он связан с первым.
Полынцев потер ладонью свободное ухо. Такая мысль в его голову пока не приходила. Да и неоткуда было ей взяться. Связь между трупами очевидна: место, способ, демонстрация ранений — все указывает на один почерк.
— Почему ты так думаешь? — спросил он, глядя на могилу.
— Потому что, если была перестрелка, то в ней участвовали две противоборствующие стороны, и обе понесли потери. Так?
— Ну, допустим, и что тебя здесь смущает?
— А то, что враги зарыты в одном месте.
— Не понимаю.
— Что тут непонятного! — раздраженно бросил Мошкин. — Для победившей стороны один из убитых — свой. Это ясно и ослу.
— Что?
— Я говорю, что даже ослу это ясно!
— Ну да, я понимаю.
— Но в таком случае, почему они своего приятеля закопали вместе с врагом? Должны были как-то по-человечески похоронить. Иначе — фашисты какие-то, а не люди.
— Что-то запутал ты меня окончательно, — наморщил лоб Полынцев. — Давай приезжай быстрей, здесь все детали обсудим.
Выключив телефон, он продолжал обдумывать услышанное. Почему, собственно, старик и хачик должны быть из разных лагерей? Вполне вероятно, что они принадлежали к одному — проигравшему. Тогда легко рассеивается возникшая интрига: победители расстреляли соперников и закопали их в скрытом от глаз месте. Разборка не случайно была назначена на пляже — оттуда несложно переправиться на остров.
Мошкин положил трубку, уныло взглянув на Инну.
— Твой армеец еще один «глухарь» раскопал. Носит его нелегкая по лесным трущобам.
— Он такой же мой, как и твой, — сухо сказала Инна.
— Сама же говорила, что он интересней, чем я рассказывает.
— Ну, допустим. И что в этом такого?
— Армия, говорила, тебе нравится, военные.
— Одни нравятся, другие нет. Демобилизованный солдат Зотов, например, которого я недавно допрашивала, совершенно не понравился и даже, совсем наоборот.
— При чем здесь какой-то солдат Зотов?! — не выдержал Мошкин. — Я тебя про Полынцева спрашиваю.
