— Ну, хорошо, хорошо, давай играть дальше. Только теперь твой черед рассказывать, мой — отгадывать.
Он улыбнулся. Какая хорошая у него мама. Самая лучшая на свете.
Глава 6
Как только машина остановилась, Полынцев торопливо выбрался из салона.
— Я с тобой, Мошкин, больше никуда не поеду! Тебе только на велосипеде кататься, и то по безлюдным местам.
— Они сами виноваты, — оправдываясь, пробурчал коллега.
— Конечно. И тот автобус, и «Форд», и «Ауди».
— Да, представь себе — все! Наворуют прав, а потом скачут по дороге, как горные бараны.
— Чья б корова мычала. Все — катись к своим проверяющим. Нет сил, с тобой дальше разговаривать. Привет Вишняковой.
Дождавшись, когда машина тронется с места, Полынцев перешел дорогу и отправился на пляж.
Поговорить со спасателем в прошлый раз не удалось — второй труп спутал все планы. Но необходимость в беседе не отпала. Нужно было восполнить образовавшийся пробел, учинив культуристу жесткий допрос с пристрастием. Кстати, о пристрастиях.
Говорят, в царское время существовало несколько степеней допроса. Самая суровая предусматривала физическое воздействие, то есть пытку. Современные деятели на всех углах визжат о лютости советской власти, но восхваляют интеллигентность русского царизма. А между тем, культурные и образованные дворяне учеников в школе — секли, солдат в армии — пороли, арестантов — пытали. И никто из «их благородий» за это не пострадал. В советское же время, по рассказам ветеранов, за каждый синяк на теле задержанного милиционеру набрасывали год заключения. Но это так, к слову о предстоящем допросе. Милицию сегодня никто не боится. Даже девушки в белых халатах.
На пляже было по-прежнему безлюдно. Медсестра Нина Растатуева, стоя на крылечке медпункта, мечтательно поглядывала на реку, на яхты, на пляж… на бредущего вдоль берега милиционера. Вид последнего, вероятно, не вызвал в девичьем сердце радостных биений, потому что она, взмахнув полой белого халата, торопливо скрылась за дверью. «Не любит меня, — подумал Полынцев, направляясь следом. — Как же после этого не поздороваться — грех». Задержавшись на секунду под окном, где на песке поблескивали мелкие осколки битого стекла, он решительно вошел в вагончик.
— Здравствуйте, просто Нина. А я снова к вам.
— Вижу, — сказала она сердито.
— Что ж вы от меня прячетесь, неужели так насолил?
— Я не прячусь, вам показалось.
— Возможно, — взглянул он на плакат с рисунком бесполых человечков. — Хотя в людях я разбираюсь немного лучше вашего.
— Вам-то откуда знать, как я в людях разбираюсь.
— По себе сужу: смотрите на меня, как утка на повара, здороваться не желаете, разговаривать не хотите.
— Спасибо за утку.
— Приятного аппетита. А между тем человек я добрый, отзывчивый и, не побоюсь этого слова, справедливый. Вы, к сожаленью, отнеслись ко мне враждебно. Отсюда вывод — не разбираетесь в людях.
— Вы лекции мне пришли читать?
— Нет, просто хочу поделиться с вами жизненным опытом, дать пару советов на будущее. Девушка вы молодая, норовистая — думаю, пригодятся.
— Насчет опыта, неизвестно, кто с кем делиться должен. Вам сколько лет, извините?
— 22.
— Понятно, — ухмыльнулась она с видом десятиклассницы, встретившей на пути дошколенка. — Когда вы в ползунки прудили, я уже в школу ходила.
Сравнение получилось несимпатичным. Судя по довольному лицу девушки, сейчас она представляла его в ползунках и милицейской фуражке. Только зачем же вспоминать именно тот, деликатный период, когда можно взять другой, более ранний.
— Несмотря на то, что вы раньше меня научились сидеть на горшке, знаний вам это не добавило, — сказал он, возвращая собеседнице детскую неожиданность и пристально всматриваясь в окно. — Слышали, как говорят в народе? Мудрость появляется с возрастом, но иногда старость приходит одна.
— А вы, я гляжу, не только добрый, но и тактичный. Начали с утки, кончили старой дурой.
— Какая же вы старая?! Наоборот, очень даже молодая. Правда, к 30 годам это пройдет.
— Еще раз спасибо. Надеюсь, вы закончили?
— Нет, только начал, сейчас перейду к главному, — он снова бросил взгляд на медицинский плакат. Да, похоже, очень похоже. Ошибки быть не может. Все выглядит довольно логично. Для полной ясности не хватает только показаний хозяйки. А с этим, кажется, придется повозиться. Ушлая девица, крученная.
— Послушайте, у меня вся работа из-за вас стоит! — сказала она нетерпеливо.
— Я вижу — больные в очереди толпятся.
— Знаете что! Давайте, каждый будет заниматься своим делом! Вы меня задерживаете, я сейчас…
— Так вот, — продолжил он, недослушав. — Теперь о нашей лекции.
— Вашей.
— Я и говорю, нашей. Несмотря на то, что я младше вас по возрасту, но, тем не менее, старше по званию, а поэтому некоторый урок все же дать способен.
— Мне он не нужен.
— Вы совершенно не разбираетесь в людях. И это работает против вас.
— Я как-нибудь сама с этим справлюсь.
— Понятно, значит, контакта у нас не будет.
— Не хочу никаких контактов. Оставьте меня в покое.
Он подошел к стене, на которой висел плакат, еще раз окинул его пристальным взглядом, чуть-чуть подумал и удовлетворенно кивнул.
— Тогда могу сказать, что от вашего желания уже ничего не зависит. Думать нужно было раньше. Если б вы не пытались так явно от меня избавиться, то, возможно, я пропустил бы все интересное мимо взгляда. Но вы переусердствовали. Я обиделся. Милиционеры — обычные люди, им присущи простые человеческие слабости. Когда их задевают, они начинают мстить, цепляться к мелочам. Так поступил и я, каюсь. Но сейчас вижу — не напрасно.
— Еще слово о ваших слабостях, и я позвоню начальнику УВД…
Не дав ей договорить, он снял со стены плакат.
— А вот и сюрприз!.. Ну что, гражданка Растатуева, давайте побеседуем о ваших слабостях?
* * *
Петрович шел по селу, надвинув на глаза старый выцветший картуз, опираясь на крепкую сучковатую палку (будто на трость, для солидности). Следом за ним, на почтительном расстоянии, семенил пятилетний мальчик Вовка. Теперь он таскался за наставником повсюду. Иногда — открыто, как сейчас. Иногда — тайно, когда старик отправлял его домой к мамке. После освоения техники «волшебного пенделька» — которая оказалась очень проста и ничем не отличалась от футбольного удара — Вовка заставил деревенскую живность относиться к нему с уважением. Если раньше, когда он выходил на улицу, все петухи сбегались, чтоб над ним покуражиться. То теперь, лишь завидев его издали, они разлетались по заборам и орали во всю свою птичью глотку, предупреждая собратьев об опасности.
Подходя к дому тракториста Горбунова, Петрович услышал его зычный голос еще издали. Надо сказать, нетрезвый голос, чем-то глубоко расстроенный.
— Я тя последний раз спрашиваю, зараза, где бутылка?! — серчал тракторист, гремя ведрами и кадками.
— Не будет тебе никакой бутылки, хватит уже, напился, — пискляво отвечала ему супруга.
— Убью, зараза! Быстро тащи ее сюда!
— Щас, разбежалась.
— Считаю до трех… Раз!
Горбунов, судя по раскатистому басу, должен был выглядеть этаким верзилой с необъятными плечами и могучим торсом, а жена его скромной мышкой-норушкой. Однако все обстояло ровно наоборот.
— Два, зараза! — продолжал считать хозяин, грозно бряцая оружием.
На счет три в ворота зашел Николай Петрович.
Тщедушный тракторист расхаживал по двору с двустволкой наперевес и целил в голову стоявшей возле бочки супруге. К слову сказать, из-за широких бедер женщины пузатую кадку практически не было видно.
— Здравствуйте, хозяева! Чем занимаетесь, в войну играете?
— Уйди, земляк, а то и тебе достанется, — угрюмо предупредил Горбунов.
— А ну, брось ружо, мерзавец! — взвизгнула жена. — Совсем стыд потерял. Что про тебя люди подумают!
— А это тебе должно быть без разницы, — угрожающе пробасил тракторист. — Жить тебе осталось ровно полсекунды. Последний раз спрашиваю. Где бутылка?
— Людей постыдись, пьянчуга!
— Ну, все, зараза, вывела, — он решительно взвел курок.
Петрович осторожно поинтересовался.
— Я надеюсь, оно не заряжено?
— Зря надеешься — оба ствола под завязку.
В доказательство этих слов Горбунов вскинул ружье и пальнул в небо. Громкий раскатистый выстрел заставил вздрогнуть сразу утратившую смелость супругу.
— А-а! Люди добрые, помогите, убивают! — заголосила она, вжимаясь в бочку.
— Получи, зараза, — процедил тракторист, взводя второй курок.
И получил…
Крепкая сучковатая палка, брошенная Петровичем, как городошная бита, врезалась Горбунову аккурат между глаз. Выронив двустволку, стрелок упал раньше, чем она успела приземлиться.
