— Ой, — перекрестилась троекратно супруга. — Слава Богу, живая. — Ой, — повторила она, уже глядя на мужа. — А он-то, живой ли?
— Надеюсь, что так — подошел к земляку Петрович. — Ружье — то пока спрячь.
— И то правда, — бросилась она выполнять команду.
Вовка подсматривал в щелку ворот, светясь от восторга. Оказывается, наставник еще и палкой умеет драться. Учиться, не переучиться.
Петрович похлопал Горбунова по щекам, приподнял за плечи, кое-как усадил.
— Ну, отошел ты… аль нет?
— Куда? — потерянно спросил тракторист.
— Ну вот, коль спрашивашь, значит, порядок.
— А ты ко мне, что ль?
— К тебе, конечно.
— Чего хотел?
— Поговорить.
— Говори, — тихо икнул Горбунов.
— Как жизнь? Как здоровье?
— Нормально.
— Ну, вот и поговорили. Тогда бывай, земляк, пора мне, делов по горло.
Забрав свою палку, Петрович, потирая усы, заковылял к воротам.
* * *
Медсестра сделала вид (и это у нее хорошо получилось), что совершенно не понимает, о чем идет речь.
— Вы фокусы, пожалуйста, на манеже показывайте, здесь медицинский пункт, а не цирк.
Полынцев указал пальцем на небольшое отверстие в стене.
— А это откуда?
И тут в глазах Нины впервые промелькнул испуг. Уверенность пропала, уступив место тревоге и смятению. Руки ее нервно сцепились, пытаясь скрыть нарастающее волнение, но ничего не получалось — все было видно, как на ладони.
— Я не поняла, на что вы намекаете.
— А вот это? — вставил он мизинец в дырку на плакате.
— Не рвите инвентарное имущество, мне за него отчитываться.
— Потому и не выбросили, что отчитываться. Так откуда эти пробоины?
— Не знаю.
— Почему сегодня окно закрыто?
— Потому что ветер дует.
— В прошлый раз ветер был сильнее, но вы сидели нараспашку. Или просто стекол не было?
— Тогда было душно.
— А сейчас нет?
— Пока нет.
Держа в руках плакат, он подошел к ней вплотную.
— А где пуля? Выковыряли?
Глаза ее запрыгали из стороны в сторону, пытаясь куда-нибудь спрятаться, только куда ж тут спрячешься — из орбит ведь не выскочишь.
— О чем вы говорите, какая пуля? — пролепетала Нина, пытаясь справиться с волненьем.
Несмотря на отрицательные ответы, Полынцев чувствовал, что девушка вот-вот расколется. Для этого нужен был лишь небольшой толчок. Одним при том хватало легкого нажима, другим же требовалась жесткая угроза. Но не та, которую принято показывать в кинофильмах (когда сотрудник направляет ствол в голову собеседника), а настоящая, с возможностью реального исполнения. Глупо ведь бояться, что вас могут застрелить из-за банального молчания. Никто и не боится — не в лесу живем. Но чем тогда может разговорить подозреваемого простой российский милиционер. Заметим, не голливудский рейнджер, избивающий любого, кто ему не понравился, а наш местный Василий, которого за каждую жалобу таскают по инстанциям, вызывают в прокуратуру, лишают премий и задерживают звания. Так чем ему остается грозить? Пальчиком?
Жизнь показывает, что реальный испуг может вызвать только дыханье тюрьмы. Кстати, если вы станете выбивать признания из матерого бандита, размахивая оружием, он посмеется над вами и сочтет идиотом. Зато, когда вы пригрозите ему реальным сроком, да не с потолка его возьмете, а умело обоснуете, то успех вам гарантирован (как правило). Словом, реальный страх у допрашиваемого можно вызвать только решеткой, остальное — детский лепет.
— А теперь слушай меня внимательно! — резко перешел он на «ты», давая понять, что разговаривает с ней, как с преступницей. — В том, что ночная пуля прилетела в твой лазарет, у меня нет сомнений: разбитое окно, дыра в плакате, выбоина в стене. Даже поверхностной экспертизы будет достаточно для того, чтобы это подтвердить. Но это только цветочки. Сейчас начнутся ягодки.
При слове «экспертиза» медсестра прижала ладони к щекам и осела на кушетку.
— Я все скажу, — тихо пролепетала она.
— Ну?
— Я пришла утром, увидела разбитое стекло. Собрала осколки и выкинула их в мусор. Потом заметила дырку на плакате, за ней, в стене, торчала пуля. Я ее выковыряла и тоже выбросила, в реку. Вот и все, я ни в чем не виновата.
— Понятно, — недовольно кивнул Полынцев. — Ты крепче, чем я думал. Ну, что ж, если по-хорошему не понимаешь, то будем говорить через решетку. Собирайся.
— Куда? — захлопала она испуганными глазами.
— В тюрьму, к прожженным зэчкам и помойным бичевкам.
— За что?
— За соучастие в убийстве. Там будешь вспоминать, как все было.
— Так и было, я правду говорю!
— Я сказал, собирайся! Нет времени твои сказки выслушивать. Через неделю следователь приедет в тюрьму, там и поболтаете.
Надо понимать, что значит для симпатичной девушки попасть за колючую проволоку. Это не только встреча с прожженными зэчками, это еще и потерянная красота, на корню загубленная молодость. Девичий век и без того недолог, а сократи его на пару лет — и вовсе ничтожен.
— Ну, почему вы мне не верите?! — слезно вскрикнула она.
— Да потому, что любой нормальный человек, увидев такую картину, первым делом вызвал бы милицию. И уж точно рассказал бы все сотруднику, который пришел к нему сам. Ты же изворачивалась до последнего. Кого покрывала?! Убийцу?!
— Нет!
— А кого?
— Гарика, спасателя. Он попросил не вызывать ментов.
— Почему?
— Потому что он судимый и не хочет с вами связываться. Ночью перестрелка была. Он все видел. Боится, что если расскажет, то не поздоровится хоть от вас, хоть от бандитов.
Полынцев от удивленья развел руками. Выводы напрашивались определенные: либо девушка страстно любила атлета-спасателя, либо, что вероятнее всего, была просто дурочкой. За сокрытие преступника можно ведь и срок получить, пусть небольшой, но было бы за что. В обществе бытует мнение, что доносить на кого-либо — занятие постыдное. Стукачей не уважают, клеймят позором, называют самыми непристойными словами. А между тем, если рассуждать логически, так ли уж плохо сообщать властям о преступлениях? И кто эти люди, клеймящие позором стукачей?
Самое нетерпимое отношение к фискалам сложилось на зоне. Именно оттого что там собраны отпетые мошенники, и за душой у каждого вагоны с тяжкими грехами. Ненависть к стукачам — это способ криминальной защиты, желание бандитов избежать наказания, попытка совершить в тайне новое преступление. Так позвольте вас спросить, зачем же тюремные законы применять в нормальном цивилизованном обществе? Кстати, о приличии.
В Америке, на домах граждан, сотрудничающих с полицией, нарисован специальный значок — прищуренный глаз. Американцы бравируют тем, что у нас считается подлым. Отсюда и эффективная работа полиции, и, как следствие, законопослушное общество.
Вот так, или примерно так, думал лейтенант милиции Полынцев. Наверное, в чем-то его суждения были верны, а в чем-то — нет.
— Интересно получается! — сказал он, усмехнувшись. — А если он и есть убийца? Навешал тебе лапши на уши и открыто замел все следы.
— Да какой он убийца, — отмахнулась медсестра. — Не первый день его знаю.
— Какие у вас отношения?
Пока девушка сморкалась в платочек, собираясь с ответом. Он заметил в окне примечательную картину: из-за острова выплывала моторная лодка. Возможно, это был простой рыбак, не знавший, что в тех местах ничего не ловится. А возможно, и не простой…
— Лазарет не покидать, ни с кем не общаться! — бросил Полынцев, выбегая из вагончика. Только бы спасатели оказались на месте…
* * *
Мошкин сидел в своем кабинете, усердно строча справки к оперативно-поисковым делам. Накропал уже целых 4. Едва собрался перейти к пятой, как в животе противно заурчало. Только встал, чтобы налить чайку, зазвонил городской телефон. «Вот так мы и портим наше драгоценное здоровье, — подумал он, нехотя снимая трубку. — Ни минуты свободной».
— Мошкин вас внимательно слушает.
— Привет, коллега, — это Комаров из ЭКО беспокоит.
— Привет, однофамилец. Как дела, как жив-здоров?
— Да ты знаешь, хреновенько. Ага. Зуб, понимаешь, на той неделе разболелся. Думал, сам пройдет, а он, зараза, все сильнее и сильнее. Ну, я его решил соляным раствором пронять. Ага. Час полощу, два — уж язык задубел — а боль все не проходит. Ну, думаю, не то средство, надо поменять. Привязал, значит, чесночину к запястью. Старое средство, проверенное. Еще бабка моя так делала, правда, от запора, но, не суть. Значит, час держу, другой — уж на руке ожог краснеет — а зуб все болит. Ну, нет, думаю, я тебя все равно доконаю. Беру, значит, еще более старое средство. Сразу, значит, стаканюку, ага, залпом… без закуски. Хорошо стало, тепло, приятно. В ушах прибой шумит, ног не чувствую, рук не чувствую, а зуб, мать его, чувствую. Что делать? Решаю, значит, пойти на риск…
