– Нумитор доискался; там крысы завелись.
– «Дедко» их завел к «недоброму».
– Нумитор выбросил их гнездо, одних разогнал, других убил.
– Так что ж?.. все-таки это предвещало, что пора тебе умирать, отец.
– Только о том и думаешь!..
– Как же мне не думать? весь Лациум говорит про тебя: «что это за царь? ни в какой город не является чаще, как раз в год, а иные его уже пять лет не видали, все сидит на Альбунее да смотрит, как рамны ловят рыбу, точно он царь над одними рамнами. Если так, дал бы Лациуму другого»!..
– Тебя что ль?.. погоди!.. дам тебя им в цари после моей смерти.
– Мы уж этой смерти ждали, ждали, да и ждать соскучились; не идет она за тобой.
– Что же делать-то сын, если судьба такая?
– Мы свою судьбу тебе решили устроить: смерть не идет, так придет за тобой Альба-Лонга.
– Альба!..
– Ну да... и другие поселки с нами согласны; их старшины тоже придут... стало быть, весь Лациум!..
– Лациум!..
– Старшины решили свести тебя в могилу раньше твоей смерти и скоро придут за тобой.
– Ах!..
Не обратив внимания на раздавшийся плач пораженного вестью старика, Амулий быстрыми шагами ушел на берег реки и стал ходить там в злобном раздумье.
Заговор, составленный им против отца, близился к развязке; стоило лишь убедить, запугать или прельстить последних двух-трех человек, имевших вес в племени, но до сих пор не соглашавшихся «сменить царя живым» из уважения к Проке, – стоило одолеть их сопротивление, и Амулий освободится от власти старшего в роде, хоть и теперь совершенно игнорировал и отца и брата.
Он игнорировал и отцовское завещание, последнюю волю, не видел в ней ничего священного для себя, обязательного. Отец завещал Амулию Лациум, а Нумитору поселок рамнов; земли и людей тут было меньше, зато в альбунейской усадьбе Нумитор получал все имущество отца – все его стада, ульи, житницы, которых было очень много, – получал и то, что сулило вековечное благополучие его потомству, – таинственный «палладиум», хранящийся в недрах земли под очагом дома при костях главного Пара.
Что за беда? – ставши царем более сильной половины племени, Амулий решил идти войной на брата, хоть бы и без всякого повода, решил отнять у него все лучшее из отцовского имущества, решил срыть до основания, уничтожить этот ненавистный, колющий его совесть отцовский родовой дом, где каждый камень укоряет его, а тень отца непременно вернется и будет ходить тут по ночам с Ларами и Пенатами, шуршать в виде крыс под печкой, трещать сверчком и летать нетопырем или совою.
Амулий решил найти, выкинуть кости главного Лара, утопить в реке, уверенный, что за ним уйдут из дома и все другие духи-охранители, а «палладиум» взять себе, чтоб его потомство главенствовало над потомством Нумитора, Альба над поселком рамнов.
У Нумитора несколько детей, Амулий убил своих, остался бездетным; что за беда? – он убьет детей брата во время войны с ним, по праву победителя, а сам женится второй раз и будет иметь потомство.
Погрузившись в свои черные, злодейские думы, Амулий увидел, что по реке плывет лодка.
В ней сидят Фаустул и друг его Эгерий со своею невестой Перенной, сидят другие пастухи и пастушки, украшенные с ног до головы первыми весенними цветами, а посредине лодки стоит, играет на лире и поет несравненная красавица Акка.
Амулий убил свою жену главным образом затем, чтоб умыкать себе Акку, но та отвергла его с презреньем, а силой взять ее царь Прока не позволил. Тогда Амулий вместо прежней любви возненавидел Акку, очернил ее клеветою, будто она ведет развратную жизнь, стала предметом общей забавы молодых пастухов, «волчицей» Лациума, и позвал ее на суд старейшин в Альбе.
Девушку ждала смертная казнь, но царь Прока поручился за невинность своей любимой внучки, а Амулий и его пособники ничего не могли доказать.
Акка спаслась от смерти, но тем не менее клевета носилась над нею; строгие девушки чуждались этой пастушки; матери указывали дочерям на нее пальцами, как на дурной пример. Акка могла спокойно веселиться только с теми, кто ей были близки, хорошо знали ее, не верили выдумкам Амулия.
ГЛАВА Х
Праздничная ночь
Акка приплясывала с лирой в руках, пела во славу весны и нимф лесных источников, прорицательниц Лациума, славила Порриму, Постверту, Ютурну и Карменту.
Амулий глядел с берега на красавицу хищными глазами, как волк на овцу; всякий случай любви, дружбы, благосостояния, удачи других людей возбуждал зависть этого мрачного человека; он скрывал черноту души своей только от тех, кто держал его сторону, потому что нуждался в пособниках замыслам, а всех не бывших с ним заодно ругал без снисхождения.
Амулий брел по берегу до того места, где лодка причалила, побрел и в лес вслед за приплывшею веселою гурьбой молодежи, подстерегая каждый шаг Акки. Амулий знал, что она и Фаустул любят друг друга; испортить им всю дальнейшую жизнь, во что бы то ни стало, отравить им кубок счастья сделалось для Амулия жгучим желаньем.
Начались веселые проводы зимы и встреча весны в виде хороводов на луговине, причем сожгли чучело, изображающее холод, и чествовали другое – тепло.
На это празднество сошлись в большом числе жители близких поселков, любившие повеселиться и пошутить с молодыми девушками, старые пришли к старым в гости. Поселок рамнов, где находилась царская усадьба, привлекал весь Лациум своей живописною, лесистою местностью, удобною для учреждения празднества гораздо больше, чем песчаные пустыни Лациума к югу или крупные горы Альбы.
Но все-таки в племени рамнов нашлись люди, пожелавшие встречать весну в ином месте, с людьми, которых любили. Такими оказались сам царь Прока и его сын Нумитор.
К царю в гости прибыл Мунаций, жрец Латиара, но не застал престарелого царя; после полуденного отдыха Прока ушел с Нумитором в лес, в довольно далекое оттуда святилище, к своему другу Нессо, жрецу Цинтии.
Сдержанно поворчав с досадой на невозможность побеседовать с царем о деле, ради которого прибыл, – увещевать его мужественно подготовиться к тому, что совет старейшин решил о нем, – Мунаций вмешался в среду молодежи и, выпивши поднесенных ему напитков, принялся веселиться.
Амулий очень обрадовался прибытию жреца, бывшего одним из его самых преданных сторонников, и стал угощать его, к чему старик имел сильную склонность.
Найдя в роще место, удобное для уединенной беседы, царевич и жрец легли на траве, взявши с собою много вина, пива и меда с разною закуской.
Их беседа шла долго и оживленно; жрец сообщил Амулию приятную весть, что его заговор против жизни отца увенчался полным успехом.
Несмотря на свою проседь пожилого возраста, Мунаций любил разгул, хоть и держал себя важно. Это склонило его сильнее всего прочего к замыслу Амулия. Старый царь никогда не делал ему замечаний о поведении, но сама его фигура – честного, трезвого старца – колола Мунацию глаза, как безмолвный укор, суровый пример того, какую жизнь должен вести человек почтенных лет и высокого звания.
Охмелевши изрядно со жрецом Латиара, Амулий приказал девушкам плясать перед ними, делая разные наглые заметки; в его глазах горело пламя сладострастья; и он и жрец кинулись в хоровод ловить тех, которые показались им привлекательнее, но девушки моментально разбежались, как нимфы от Сатиров, и спрятались в кустах лесной чащи. Амулий запутался густыми длинными волосами в колючей листве какого-то дерева, а жрец упал в яму, которой не видал в застилавшем ему глаза винном тумане.
Выругавшись, они снова уселись и принялись пить.
– Где Нумитор? – перебил жрец болтовню Амулия вопросом про старшего брата.
– Пьяная голова! – отозвался дерзкий человек, – я уже тебе три раза говорил, что он ушел провожать отца к озеру Цинтии. Они дня три не вернутся. Отец, ты знаешь, – и он усмехнулся с презреньем, – в последнее время не любит никаких повозок, – говорит, что ему в них всегда растрясут все кости... известно, его кости в могилу просятся, и пора вам уложить его туда.
– Я хотел поговорить с твоим братом... жаль, что его нет!.. – процедил жрец, начиная дремать, – он меня уважает; я тебя люблю, Амулий, крепко люблю, а все-таки скажу: Нумитор умнее тебя; он лучше тебя сумел бы уговорить отца, подготовить к тому, что решено у нас.
– К чему эти подготовки, Мунаций!.. это не мое правило; когда я буду у вас царем, я не стану делать никаких подготовок, так вы это и знайте: сегодня я решу набег на рутулов или рамнов, а завтра поведу вас к ним.
– Это многим нравится больше всего в тебе, царевич, потому что нерешительность, медлительные обсуждения и передумывания, отсрочки и откладывания твоего отца прискучили в Лациуме даже самым робким и вялым простакам. Смелый царь нам люб и желателен уже давным-давно, но все-таки... царь Прока... Нумитор... без подготовки, как хочешь, нельзя, потому что, знаешь.
– Знаю, что это можно. Когда у вас все покончат, решат, я прямо приду и скажу: «отец, тебя завтра зароют» – и все тут.
