Немецкая сторона, ничуть не желавшая восстановления в России сильной императорской власти, делала лишь слабые увещевания большевикам и вполне удовлетворялась заверениями, подобными тому, которое сделал советский посол в Берлине А. А. Иоффе, «что ни против одного из членов императорской семьи ничего не будет предпринято». Мельгунов прав: если бы немцы жестко потребовали освобождения царя, то большевики вынуждены были бы принять это требование беспрекословно. Историк опровергает версию генерала В. И. Гурко, что большевики расстреляли царскую семью после того, как немецкая сторона якобы потребовала ее скорейшей передачи в руки германских властей. «Немцы, – писал историк, – в дни убийства Мирбаха больше интересовались хлебом и сахаром на Украине и нефтью на Кавказе, нежели монархом, который должен был возглавить национальное движение и находился в заключении в Екатеринбурге».
В итоге цепь предательств – от аристократов-заговорщиков, буржуазных деятелей и масонов, завоевавших власть в Феврале 1917 года, до «безвольных монархистов» и беспринципных немецких политиков, думавших только о собственной военной и экономической выгоде, – и привела в конце концов к екатеринбургскому кошмару, пророчество о котором сделала еще в 1910 году юродивая и ясновидящая Марфа. Когда к ней в Царицын приехала Александра Федоровна и спросила ее о своем будущем, та подожгла 8 кукол и воскликнула: «Вот ваше будущее! Все вы сгорите! Я вижу кровь… Много крови…»
Как профессиональный историк, Мельгунов всегда опирался только на факты, считая, что «толкование догадок – занятие довольно бесплодное». В условиях «недостаточности улик» он пришел к выводу, который сегодня уже вполне можно оспорить на основе новых документальных доказательств. По мнению автора, не было заранее составленного единого «московского плана» по устранению представителей дома Романовых, а екатеринбургская трагедия – это скорее преступление партийных изуверов, а не «дьявольский замысел, задуманный в центре и планомерно им осуществленный». И даже особая роль Ленина в этих событиях подвергалась им сомнению: «В действительности позиция Ленина в эти дни была иной: он полагал, что в случае крушения большевизма тактически выгодно содействовать восстановлению реакционной монархии».
На самом деле единый замысел, конечно, был, и не назвать его «дьявольским» весьма затруднительно. Далеко не случайно жертвами красного террора пали в ночь с 12 на 13 июня 1918 года под Пермью в Мотовилихинском районе великий князь Михаил Александрович, в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге – царская семья в полном составе, в ночь с 17 на 18 июля 1918 года под Алапаевском – великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Сергей Михайлович, сыновья великого князя Константина Константиновича – Игорь, Иоанн, Константин, князь В. Палей, а также сопровождавшие их лица. Позднее, в феврале 1919 года, в Петропавловской крепости были расстреляны великие князья Павел Александрович, Николай Михайлович, Георгий Михайлович и Дмитрий Константинович. И хотя этот план осуществлялся довольно длительное время, основные претенденты на царский престол были уничтожены всего лишь за месяц с небольшим.
Что касается событий в Екатеринбурге, то в их преддверии, в начале июля 1918 года, член президиума Уралсовета Исай Голощекин (партийная кличка «Филипп») уезжает в Москву, где живет на квартире Я. М. Свердлова. Именно в эти дни при участии Ленина, как подтверждал позднее в своих дневниках Л. Д. Троцкий, и было решено ликвидировать царскую семью, но сделать это так, будто решение о ликвидации приняли местные власти без указаний из центра в условиях приближения к городу белогвардейских частей.
13 июля по прямому проводу состоялся продолжительный разговор председателя Уралсовета с В. И. Лениным по поводу «военного обзора и охраны бывшего царя». А через три дня, 16 июля, в Москву ушла таинственная телеграмма, которая была найдена лишь недавно. Она была послана из Екатеринбурга кружным путем – через главу Петросовета Г. Е. Зиновьева – на адрес «Свердлову, копия Ленину» и принята 16 июля в 21 час 22 минуты, за несколько часов до расстрела: «Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите <в> Москву, что условленный с Филипповым (Голощекиным. – С. Д.) суд по военным обстоятельствам не терпит отлагательства, ждать не можем. Если ваше мнение противоположно, сейчас же вне всякой очереди сообщите. Голощекин. Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом». Подпись – «Зиновьев».
Лишь в 1968 году А. Акимов, работавший в охране Ленина, рассказал, что в тот же день по поручению Я. М. Свердлова он отнес на телеграф на Мясницкой улице телеграмму с утверждением решения Уралсовета СНК и ВЦИК за подписью Ленина и Свердлова. Для конспирации Акимов, угрожая пистолетом, забрал на телеграфе не только копию телеграммы, но и саму ленту.
Факт получения этого указания из Москвы подтверждал Я. Х. Юровский в своей «Записке». После свершения жуткого убийства в Москву из Екатеринбурга уходит еще одна шифрованная, составленная из ряда цифр телеграмма: «Передайте Свердлову, что всю семию постигла участ главы официално семия погибнет при евакуации Белобородов». (Эта телеграмма, в которой сохранена орфография оригинала, даже выставлялась на продажу на аукционе «Сотбис» вместе с другими документами, собранными следователем Н. А. Соколовым.) Далее последовали переговоры Белобородова и Свердлова о согласовании текста публикации об убийстве в советских газетах с ложью о том, что убит был только Николай II.
Как писал Мельгунов, эту «кошмарную потаенную расправу» могли «совершить лишь те, кто в момент своего действия потерял человеческий облик», и именно поэтому «даже большевистская власть не нашла в себе смелости сказать правду о том, что произошло в подвале дома Ипатьева… Она наложила запрет молчания и на уста непосредственных убийц». Факт смерти всей семьи был раскрыт в советской печати только в 1921 году, а многие свидетельства участников расправы остались тайной вплоть до крушения СССР.
Проследив подробно и обстоятельно, насколько это вообще было возможно в те годы, судьбу императора после отречения, Мельгунов пришел к выводу, что «исключительно достойное поведение царя в течение всего периода революции заставляет проникнуться к нему и уважением, и симпатией». По его словам, Николай II – это «человек, своей ужасной смертью искупивший все, подчас невольные, грехи перед страной и народом…» Однако историк все-таки вынужден был признать, «что нашим современникам непосильно объективное начертание облика последнего русского императора… На наше восприятие всегда слишком сильно будет давить мученический венец, принятый царской семьей в ночь екатеринбургских ужасов».
Прошло 87 лет после этой трагедии, но мы – давно уже не современники тех трагических событий – по-прежнему не можем начертать «объективный облик» Николая II. Уж слишком кровоточащим остается этот вопрос в памяти народной, и думается, еще очень и очень долго судьба «тринадцатого императора» будет привлекать к себе внимание не только историков, но и миллионов россиян, продолжающих свое шествие по тернистому и крестному пути, которым является история нашей многострадальной Родины.
С. Н. Дмитриев,
кандидат исторических наук, июль 2005 г.
ОТ АВТОРА
Предлагаемая читателям книга является заключительной частью трилогии, озаглавленной автором «Революция и Царь». Быть может, надо пояснить несколько необычную внешнюю архитектонику печатаемых историко-критических очерков. Читателю, познакомившемуся с процессом работы автора, она, думается, не покажется искусственной, и для него станет понятной необходимость отступления от основной схемы, придавших всему труду значительно более широкую историческую амплитуду, нежели та, которая вытекает непосредственно из заглавия.
В 1936 г. в Париже бывшим председателем Совета Министров перед европейской войной 14-го года, гр. Коковцевым, был прочитан в «Обществе ревнителей памяти императора Николая II» доклад, по-видимому, озаглавленный так: «Была ли возможность спасти Государя и его семью в условиях между его отречением в Пскове и роковой развязкой в Екатеринбурге»[2].
Выступление Коковцова сопровождалось шумной газетной полемикой со стороны бывших членов Временного Правительства Керенского и Милюкова, не согласных с выводами докладчика; Керенский выступал и с публичным докладом на эту тему. В спокойном и объективном по форме изложении Коковцев делал заключение, что Временное Правительство вынуждено было уступить перед настояниями Советов в вопросе о предполагавшемся отъезде царской семьи в Англию в первые дни революции, что, конечно, спасало бы ее от ужасной судьбы в Екатеринбурге. Керенский и Милюков, далеко не согласные между собой, – им в предшествовавшие годы в связи с опубликованием в 32 м году мемуаров Ллойд-Джорджа приходилось уже высказываться по поставленному Коковцевым вопросу, – единодушно отвечали, что помешал отъезду за границу отказ со стороны Англии, которая вынуждена была взять обратно, по требованию премьера (Л. Джорджа), свое согласие на оказание гостеприимства отрекшемуся от престола русскому монарху.
