Несколько раз привозил Клелию к себе, но ей по утрам в школу, из-под Парижа не наездишься. Вообще-то, с ней хорошо, могла бы и почаще оставаться.
Потом позвонила вся в расстроенных чувствах: фотограф дал от ворот поворот. Спросила, можно ли перекантоваться в черепашьем царстве. Ответил, что тортилы согласны.
43
Не очень-то и хотелось туда ехать, в этот Нуази-лё-Сек. Выглянула у Корто в окно — ахнула: вот тебе и Франция… Высотки как в Новочебоксарске, серые такие. Вышли — возле дома с десяток африканцев в штанах мешком, в темных очках рэп слушают. Корто перехватил взгляд, усмехнулся: «Да эти смирные. А вот на соседней улице наркоту продают, знаю, в каком подъезде». Спросила — почему в Париж не переедешь? Здесь у него жилье муниципальное почти даром, парк под боком — бегать, машину есть где ставить, воздух чистый, а в Париже вонь. Подумал, добавил: «Слышала про Везинэ или Сан-Мор? Скатайся туда на экскурсию, поймешь, что толстые кошельки живут в пригородах».
Корто — он как его черепахи. Если в мордочку по стеклу ногтем не стучать, кусаться не станет. У него полно дел под панцирем, некогда к другим приставать. Авось удастся уживаться на двадцати квадратах… но жилье стоит искать — иначе может кончиться высадкой на Елисейских Полях: с зубной щеткой в одной руке и тапками в другой.
44
В школе учеба набирала обороты с чудовищной скоростью. Немудрено: Марину взяли сразу на третий курс, с ее дипломом художественного училища. Как грибочки, росли домашние задания по веб-дизайну. Денис выделил ей угол за аквариумом, где поставил небольшой стол с пузатыми ножками. Он как раз ездил к лоботрясу в престижный пригород и заметил около одного дома утварь на выброс. Возле утвари вился озабоченный дедок в спортивном костюме. Денис тормознул машину напротив и, высунувшись из окна, стал внимательно смотреть на деда. Дед засуетился, схватил три плетеных стула, нанизанных друг на друга, и потащил прочь, кинув печальный взгляд на пузатоногий столик, слишком тяжелый.
На столике Марина поселила ноутбук и одноухого глиняного осла, утерявшего свой нескромный орган слуха при переезде. Осла подарил Вадим, звавший ее буридановой ослинкой — потому что выбирать всегда было для нее мучением.
Бродила по коврику мышкой, иногда скашивала глаза в сторону Корто. Видела его нечетко сквозь толщу воды в аквариуме. Застрял в Интернете. Он постоянно что-то изучает, прямо мания — недаром мозги под науку заточены. Брала лист бумаги, набрасывала профиль. Не получалось, переходила на тортил.
— Чего ты их никак не назовешь?
— Чести много.
— А я уже придумала: Тора и Тила.
— Мясца им подкинь.
Кухни нет, есть угол отгороженный.
— Идите сюда… цып-цып-цып… кусочек — Торочке, кусочек — Тилочке… Денис, я вот думаю, работу мне надо поискать. У меня право на двадцать часов в неделю.
— Поищи. — Не отрываясь от компьютера.
Вот такой он, Корто. Но догадывалась, на что шла.
— Может, подашь идею? Ты же здесь десять лет живешь, а не я.
Встал, пошел в кухонный угол, налил себе апельсинового сока.
— С твоим уровнем языка я бы пока не рыпался. Ну разве в магазин… и то… Но если ты им приплатишь, может, возьмут.
— Корто, прекрати, у меня деньги на исходе… А есть тут русские магазины?
Допил сок, сполоснул чашку.
— Попробуй в русский книжник сунуться.
45
Она здесь осталась. Так естественно это получилось.
На кровати ей было выделено место у окна, и перед сном она смотрела на луну, как та ползет черепахой, пока за рамки окна не выползет.
В постели он был, скорее, хорош — даже не то чтобы хорош, а деликатен. Это так не вязалось с его манерой нахальной себя вести. В ту ночь она держала его за запястье, слушала ровное дыхание, разглядывала скобочку месяца, думая как раз об этом: что ни в жизнь не догадаешься, глядя на человека, каким он может быть, когда из-под панциря выбирается, весь такой помятый и пугливый. И ласковый.
Ей казалось, что он спит. Прозвучало неожиданно:
— Знаешь, я ведь всё говорю себе: «Она не выдержит».
Денис смотрел в потолок.
— Но если до сих пор терпишь, значит, все-таки… — запнулся, — ты все-таки меня любишь.
Видать, колоссальное усилие совершил, чтобы это «любишь» произнести.
Марина приподнялась, положила руку ему на щеку, улыбнулась.
— Люблю.
— Я… тоже.
Спрятал лицо у нее в сгибе локтя.
46
Марина спускалась под землю на «Риволи» и выныривала на «Бастилии». Русский книжный магазин «Глоб» принял ее в кассирши-продавщицы-советовальщицы — не на двадцать часов в неделю, а все ж лучше, чем ничего. Произошло это по чистой случайности: ей отказали, но на выходе она столкнулась с хозяином, его попутным ветром закинуло, когда он мчался из Брюсселя в Нью-Йорк. Поговорили о живописи… Словом, повезло.
Хотя что значит повезло… Теперь она была в курсе русских событий в Париже, всяких литературных встреч и выставок; в магазин в основном соотечественники заглядывали. То есть никакой языковой практики и погружения в среду. По счастью, в школе удавалось говорить — правда, всё больше с Марьон, да по учебе.
Купила путеводитель, бродила по городу, делала зарисовки. Как-то шла по мощеной улочке, остановилась: почти стемнело, окно на втором этаже, в обрамлении белых ставней, было наполнено мягким светом, и оттуда текли звуки пианино. Играли безупречно. Марина провела рукой по шершавой стене дома — ему, наверно, лет двести. Она любила эту стену, это окно, эту музыку.
С Денисом мирно сосуществовали, кормили Тору и Тилу, смотрели по вечерам фильмы из Интернета. Марина понемногу стала интересоваться французской политикой — Корто подучил. Он нет-нет да и принимался кусать президента. Особенно свирепствовал, словив штраф за несанкционированную парковку.
— Кому я там мешал, в тупике? Знаешь, куда мои деньги пойдут? В Елисейский. Шираку ж надо обеды закатывать.
Да, вот это — мои. Мои деньги. Моя квартира. Моя машина. Мой пузатоногий столик.
Показывая фотографию высотки, где жили:
— Вон мои окна.
Съездили в Во-ле-Виконт: парк стриженый, дворец, статуи — чудное воскресенье получилось. Корто надумал матушке позвонить:
— Я тут скатался в одно приятное место…
Это обижало.
— Денис, ты в курсе, что такое местоимение существует — мы?
Пялится в компьютер — пойди пойми, слушает или нет.
— Денис! Я с тобой говорю! Корто!
— Что? — отрывается от экрана, одолжение делает. Такое ощущение, будто он за стеной.
— Ты эгоист, Корто.
Уйти в свой угол, за аквариум.
Он смотрит сквозь толщу воды:
— Сколько будет один плюс один?
Сколько… два, а может, даже три. Произнесла как-то, когда луна в окне прогуливалась: «А если… ребенок?» Нет, нет, нет, это было лишнее, почувствовала сразу, бросила вдогонку: «Не сейчас».
Тогда отмолчался. А теперь сам себе ответил:
— Один плюс один будет один плюс один.
С тех пор как Вадима потеряла — одна. Эту стену не пробьешь.
47
В кармане пиджака нащупал бумажонку — билет на фильм Альмодовара, тот самый. Памятный. Крупными буквами: «Говори с ней».
И верно, с ней надо говорить.
Надо выслушивать новости — что у нее в школе, в книжнике, с подружками, со страхами, с надеждами. Про надежды еще послушал бы — позитив как-никак. Остальное — ни к чему, мусор ежедневной жизни.
Приходится фильтровать.
Ну неинтересно, что им там задали, — почему надо трагедию разводить и кричать об одиночестве вдвоем? Ей же никто не навязывает научные статьи по биологии.
Правда, на этот раз она сама не желает разговаривать.
Началось с ерунды. Спрашивает: «Почему ты матушку не вывезешь? Хоть ненадолго». Ответил как есть:
— У меня там бабка никак не помрет. Проследить некому.
Сам по себе вопрос дурацкий.
— Да, и куда ты предлагаешь ее положить? Между нами?
Помолчала, опять затянула:
— Значит, мне мою маму придется в отель селить, если что…
— Ну будь она лет на тридцать помоложе, ее можно было бы и между нами.
С тех пор говорить не желает.
48
Прохожие шагали вдоль витрины книжного и исчезали: люди, которых уже никогда не увидишь. Там, на улице, тёк декабрь, то и дело проливался дождь, и это казалось почти волшебством: дождь в декабре. Люди спешили мимо, в магазине было пусто.
Один, кутаясь в шарф, без зонта, пробежал, вернулся, толкнул дверь. Показала ему знаками: от себя! Влетел — похож на промокшего воробья.
— C’est la librairie russe?
Бродил между книг, ежился. Промок.
— Вам подсказать что-нибудь?
— Нет, я только начал учить русский… — И опять поежился. Неожиданно для себя предложила:
