Калугин взял чистый лист бумаги, нарисовал шесть квадратов, написал: «Лимарев». От шести потом нарисовал кружок и написал в нем: «Славский». Соединил квадратики с кружком шестью линиями и поставил большой вопросительный знак.
Сколько времени потребуется, чтобы зачеркнуть его?
Неделя, месяц, год? А может быть, день. И так случается в его профессии. Но пока знак этот стоял.
Верил ли он, майор Калугин, Славскому? Трудно сказать. Как человек он даже тогда сочувствовал этому красивому, весьма неглупому парню, связавшемуся с дельцами. Но как офицер милиции не верил ему. Ни тогда на допросе, ни сегодня, в Зачатьевском… слишком много приходило в этот кабинет людей, гоняющихся за сокровищами «мадам Петуховой». Слишком много.
Деньги развратили их. Легкие деньги. Без счета платимые торгашами и дельцами за старину.
Часы на сейфе щелкнули, как старый курок, и кабинет наполнил невероятной силы звон. Калугин вздрогнул от неожиданности и растерянно посмотрел на бронзовое чудо. Мускулистые мужчины старались на совесть, наполняя комнату медным грохотом.
Распахнулась дверь, и в кабинет влетел начальник отдела Борис Смолин.
– Что это у тебя, Игорь?
Полковник с изумлением посмотрел на часы:
– Чудо чудное, диво дивное.
– Откуда они?
– Вещдок по делу Сергунова.
– Так они же были сломаны.
– А Осипов у нас для чего?
– Умелец. Ему не в сыске работать, а часовщиком на Неглинке.
– Ну, это ты, Борис, напрасно. Он паренек старательный.
– Слишком. Видимо, вчера он дежурил и починил этого монстра. Ну, как дела в особой группе?
– Кража лихая. Взяли Лимарева.
Смолин присвистнул:
– А еще что?
– Дальше мелочи. Ковку, плитку расписную, каминный экран. Главное – Лимарев.
– Ну-с, и какие у тебя суждения на этот счет? – Смолин встал, подошел к окну, забарабанил пальцами по стеклу.
– Свидетелем по делу проходит Славский.
– Сергей? Наш бородатый красавец? Ты думаешь, он?
– Не исключаю.
– Не похоже. После освобождения окончил институт, работает, ни по каким делам не проходит.
– Знаешь, конь леченый, вор прощенный…
– Да, это так. Я помню, как он прикрывал Хомутова. Боялся. Мальчиков его боялся.
– Хомутов. А это же идея.
– Его же расстреляли?
– А мальчики?
– Уголовная шпана. Рыбы-прилипалы. Их профессия – разбойные нападения.
– Так в Зачатьевском грабеж. Вульгарный грабеж.
– Тоже правильно, я не подумал.
– Понимаешь, целое выстраивается: Славский и мальчики Хомутова.
– А сбыт?
– Патрушев.
– Пожалуй, это можно использовать как версию. Но учти, Игорь, как одну из версий. А у тебя их должно быть минимум пять.
– Пока одна только. Хочу повидать Шейкмана.
– Куда проще. Пойди в Дом кино, он там в бильярдной крутится каждый день.
Двор Вадиму понравился. Хороший был двор. Настоящий старомосковский. Таких уже мало остается в городе. Приезжают крепкие ребята с кранами и бульдозерами. Разбивают клин-бабой видавшие виды дома. Выкорчевывают отвалами зелень. Площадку готовят. Для нового сверкающего стеклами архитектурного шедевра с разноцветными лоджиями. И стоит он на пустыре. Одиноко, как солдат на посту. Современный, сверкающий, удобный.
Но только не дом сломали веселые ребята-строители – они под корень выкорчевали кусок старой Москвы. Разрушили нравственный микроклимат. Разорвали десятилетиями налаженные человеческие связи…
Вадим рос в таком дворе. Зеленом, уютном. С десятками закоулков, удобных для мальчишеских игр, с сараями у забора, где жильцы дома, народ трудовой, устраивали мастерские. С волейбольной площадкой, которую для них, пацанов, построили взрослые.
Вернувшись из школы, бежал он на площадку, где дотемна резались в волейбол. Тогда не было призов типа «Кожаный мяч», спортклубов не было, соревнования были. Играли двор на двор, улица на улицу, выбирая чемпиона. Победители ехали в Парк культуры имени Горького, на негласное первенство Москвы. Многого тогда не было. Например, понятия «трудные подростки».
Во дворах были свои порядки, вернувшиеся с работы, стукавшие в домино взрослые внимательно следили за порядком во дворе. Великая сила двор.
А сейчас люди десятилетиями живут в новых домах-красавцах, а своих соседей не знают.
Что и говорить, хороший был двор, и очень он понравился Вадиму. Жизнь в нем текла неспешная, летняя.
Сушилось белье на веревках, сидели у подъезда старушки.
Дом, в котором жил Силин, стоял в глубине. Крепкий дом, четырехэтажный, сложенный из добротного кирпича.
Вадим пошел к нему мимо песочниц, клумбы с цветами, под любопытными взглядами старушек. Он вошел в прохладный подъезд и понял, что ему опять не повезло. Квартира Силина находилась на последнем этаже. А пролеты были здоровые. Но ничего не поделаешь – идти надо.
Изменения формы общественной жизни никак не отразились на настенных надписях подъездов. Все те же извечные «Нина + Коля = любовь» и, конечно, сведение счетов, извечное выяснение, кто же из юных обитателей подъезда дурак.
Дверь 26-й квартиры говорила о том, что в доме этом хозяина нет. Все двери на площадке были аккуратно обиты разноцветными кожзаменителями, некоторые даже простеганы золотистой проволокой и украшены похожими на солдатские пуговицы шляпками кнопок. Только из дверей квартиры Силина торчали клочья грязной ваты и разорванная мешковина.
Номера не было. Просто кто-то на деревянной раме мелом написал: 26.
Вадим нажал кнопку звонка. Тихо. Он надавил сильнее. Звонок молчал. Тогда он постучал кулаком в филенку. Постоял, прислушался. В квартире кто-то был.
Вадим отчетливо слышал шум за дверью. Он повернулся спиной и ударил каблуком.
– Иду, иду, – послышался голос в глубине квартиры. Дверь распахнулась. На пороге стояла пожилая женщина с мокрым распаренным лицом. Она устало провела тыльной стороной ладони по мокрому лбу и спросила ровным, без интонаций голосом: – Вы к кому?
– Силин Петр Семенович здесь живет?
Женщина посмотрела на Вадима и так же равнодушно спросила:
– А вы кто?
– Вы, видимо, его жена, Мария Петровна?
– Да.
Она даже не удивилась, откуда этот незнакомый человек знает ее имя.
– Вы, наверное, из милиции?
– Да.
– Проходите. – Женщина устало посторонилась, открывая дорогу.
В квартире пахло стиральным порошком и мокрым бельем. Коридор был пуст, только на стене висел старенький велосипед без колес.
– Проходите в комнату.
В этой квартире поселилась нужда. Это было видно по табуреткам, заменяющим стулья, по мебели, которую кто- то, видимо, выкинул за ненадобностью, а она прижилась в этой квартире.
Но все же люди жили здесь хозяйственные. Комната была чистой, на шатком столе в стеклянной банке стояли желтые цветы, которые в изобилии растут на пустырях, названия их Вадим не помнил.
Хозяйка обмахнула тряпкой табуретку.
– Садитесь.
Она сама опустилась на стул, внимательно глядя на Вадима.
– Вы кто же будете?
– Я из Управления внутренних дел.
– Это как же, не из милиции, значит?
– Из милиции. Я работаю в уголовном розыске.
– В розыске, – Мария Петровна замолчала, осознавая незнакомое слово, – в розыске…
– Да, Мария Петровна, в уголовном розыске, – повторил Вадим. – Фамилия моя Орлов, зовут Вадим Николаевич. – Он полез за удостоверением.
– Да не надо мне вашей книжечки, я в них ничего не понимаю. Я вам и так верю. Вы из-за мужа или сын чего натворил?
– Мне нужен ваш муж.
– Ну, слава богу, а то я за Мишку, сына, душой извелась, вдруг, как отец, таким же станет. – Она провела рукой по глазам.
В комнате, залитой ярким солнечным светом, она уже не казалась пожилой. Просто нелегкая жизнь и заботы состарили ее.
«Ей не больше сорока пяти», – подумал Вадим.
– Что смотрите, старая? А какие мне года, – Силина улыбнулась печально, – мне тридцать девять всего. Всю жизнь мне этот алкаш поломал. Одна радость – сын. Вон, видите, телевизор собрал.
На тумбочке стоял экран. Просто один маленький экран от старого аппарата КВН. Он, словно глаз, смотрел на Вадима уверенно и гордо. Панель с лампами и хитросплетение проводов устроились на подоконнике.
– Он у меня в ПТУ учится, руки золотые. Это, правда, в отца. У того тоже руки были. Они и погубили его. Мы как поженились, он выпивал, конечно, по праздникам или гости когда. Но все культурно, тихо, никаких безобразий. Он на механическом работал. Мастером-наладчиком. Зарабатывал хорошо. Все умел. Так к нему начали люди из дома приходить. Мол, почини, Петя, электричество, велосипед, даже мотоцикл. Он все делал. Так ему кто деньгами давал, а кто бутылку ставил. Начал попивать. Дружки появились. Мы тогда на улице Москвина жили. А тут сын родился. Я думала, остепенится, самостоятельным Петя станет. С работы выгнали. Он начал по разным местам халтурить. Из дома вещи красть. Я поменяться решила. Выменяла эту квартиру с доплатой. Та у нас больше была. Думала, переедем, дружков старых забудет. Нет, не забыл. Пить еще больше стал. Подрался, сел на год за хулиганку. Вернулся, ну совсем никакой возможности не стало. Бил меня, из дома все пропил. Я на работу ушла, а он мебель вывез. Участковый у нас тогда был. Хороший человек, душевный…
