Матрос, в отчаянии, бросился преследовать обезьяну; она, все с бритвой в руке, изредка останавливалась, обертывалась и делала гримасы хозяину, который бежал за ней. Она стояла на месте только до тех пор, пока считала расстояние между собою и хозяином еще не столько близким, чтобы он мог ее поймать; потом она опять пускалась бежать. Эта погоня продолжалась довольно долго. На улицах все было тихо, могло быть часа три утра. В переулке, позади улицы Морг, внимание беглеца было привлечено светом из открытого окна госпожи Леспане, в четвертом этаже ее дома. Он бросился к стене, заметил цепь громового отвода, вскарабкался по ней с изумительной быстротой, схватился за ставень, который был открыт и прислонен к стене, – и, упираясь в него, прямо прыгнул на изголовье кровати.
Вся эта гимнастика не продолжалась и минуты. Ставень опять отскочил к стене, получив толчок от прыжка орангутанга в комнату.
Однако матрос чувствовал и радость и беспокойство. Он имел твердую надежду поймать животное, потому что ему трудно было убежать оттуда, куда оно теперь попалось. Но нельзя было не беспокоиться о том, что оно будет делать в доме. Эта мысль заставила моряка броситься по следам беглого. Моряку не трудно было взобраться по цепи громового отвода; но когда он взлез на одну высоту с окном, имея его по левую сторону, то нашелся в большом затруднении; он мог только выпрямиться и стать так, чтобы взглянуть внутрь комнаты. Но картина, которая ему представилась, так его ужаснула, что он чуть не упал. Тогда-то поднялись те ужасные крики посреди ночной тишины, которые разбудили жителей улицы Морг.
Госпожа Леспане с дочерью, в ночной одежде, вероятно, перебирали какие-нибудь бумаги в том железном сундучке, о котором говорено в показаниях, и который был выдвинут на средину комнаты. Он был открыт, а все, что было в нем, было разложено на полу. Жертвы были, вероятно, обращены спиною к окну; и если судить по времени от минуты вторжения животного и до первых криков, то можно подумать, что они заметили его не тотчас. Шум ставня, верно, они приписали ветру.
Когда матрос взглянул в комнату, то увидел, что страшное животное схватило госпожу Леспане за волосы, которые были распущены, потому что она их чесала, и стало водить бритвой около ее лица, подражая приемам цирюльника. Дочь лежала без движения на полу: она лишилась чувств. Крики и усилия старухи, между тем как ей вырывали волосы из головы, переменили миролюбивые замыслы обезьяны на гнев. В один миг, с необыкновенной быстротой, орангутанг своею могущественною рукою отделил голову госпожи Леспане от туловища. Вид крови превратил его гнев в бешенство. Он скрежетал зубами, из глаз его сверкали искры. Он бросился на тело молодой девушки, впился ей в горло когтями и не вынул их, пока не задушил ее. Его блуждающие и дикие глаза остановились на изголовье кровати, над которой он и увидел лицо своего хозяина, оцепеневшее от ужаса.
Бешенство животного, которое, без сомнения, хорошо помнило страшную плеть, сейчас же превратилось в страх. Зная, что наказание заслужено, орангутанг как будто захотел скрыть кровавые следы своего преступления. Он стал кидаться по комнате в каком-то нервном раздражении, бросая и ломая мебель при каждом движении; потом сорвал тюфяки с постели; схватил тело дочери и запрятал его в трубу, где оно потом и было найдено; наконец принялся за старуху, которую и выбросил в окно.
Когда обезьяна показалась у окна с своей совершенно изуродованной ношей, то испуганный матрос нагнулся, спустился не задумываясь по цепи и бежал домой. Он так боялся последствий этого ужасного происшествия, что даже решился предоставить судьбе орангутанга. Голоса, которые люди слышали на лестнице, были его восклицания ужаса и визг обезьяны.
Больше мне ничего почти не остается прибавить. Орангутанг, вероятно, бежал из комнаты по цепи громового отвода в ту самую минуту, когда отворили дверь. Бежав, он, верно, захлопнул опять окно. – Впоследствии он был пойман самим хозяином, который продал его за хорошую цену в Jardin des Plantes.
Лебон был освобожден, как скоро мы рассказали все подробности дела, с некоторыми пояснениями самого Дюпена, в комнате префекта полиции. Префект, при всем своем добром расположении к моему другу, не мог скрыть неудовольствия, видя, что дело приняло такой оборот. Он даже не вытерпел и сказал один или два сарказма насчет мании тех людей, которые, непрошеные, мешаются в его служебный обязанности.
– Пусть он себе говорит что хочет, – сказал Дюпен, который не счел нужным отвечать. – Пусть поболтает, его душе будет легче. Я счастлив победою над ним на его собственной земле. Однако, решительно нечему удивляться, что он не мог разгадать этой тайны, ему простительнее, чем он сам думает. Приятель наш префект слишком хитер, чтобы быть глубоким. Его знание не имеет основания. Оно все состоит из одной головы без тела, как изображение Медузы, или, если хотите, все из головы и плеч, как треска. Но, все-таки, он хороший человек. Всего больше я люблю его за особенную замашку, которая доставила ему репутацию гения. Я хочу сказать о его страсти отвергать то, что есть, и толковать о том, чего нет.
Комментарии
Название в оригинале: The Murders in the Rue Morgue, 1841.
Публикация: "Сын Отечества." Ежемесячный журнал. 1857. № 11, Март, С.250-254; № 12, Март, С.271-275.
Переводчик неизвестен.
Примечания
1
Названия улицы Morgue, – пассажа Lamartine и проч. выдуманы самим Поэ. Из его биографии мы знаем, что он никогда не бывал в Париже. («Сын Отечества.» 1856 года, № 14).
