В этот самый час противник массой пехоты и танков навалился на совсем истаявшие полки кавдивизии, в каждом из которых не насчитывалось и сотни бойцов. «Держимся и будем держаться»,— заверил штаб сектора командир 149-го кавполка подполковник Калужский. А через несколько минут он был опрокинут очередью из танка, прорвавшегося на КП дивизии. Сам комдив полковник Кудюров встал к противотанковой пушке, заменив убитого наводчика. И он таки достал ближайший танк. Но следующий достал его, прямым попаданием растерзав и орудие и комдива. Бойцам удалось отсечь пехоту от танков, и это предопределило провал немецкой атаки. А потом на почти опустевший участок обороны были переброшены разведбат 95-й дивизии и саперный батальон, и оборона не рухнула. Держал свои позиции снова оказавшийся в окружении, совсем обезлюдевший полк Дьякончука. С трудом, но все-таки отбивали атаки чапаевцы, моряки 8-й бригады...
Подробности этих боев еще не дошли до высших штабов, но уверенность, что оборона выстоит, не покидала никого. Теперь, когда в Севастополе эскадра с ее мощной артиллерией, когда так удачно, без потерь, доставлено пополнение, прорыв врага к бухтам казался и вовсе уж нереальным.
Восьмая бригада морской пехоты, после многодневных жестоких боев выведенная в резерв, меньше чем через сутки снова была поднята по тревоге. Командир бригады полковник Вильшанский, вызванный генералом Петровым к высоте 60 для получения боевой задачи, понимал, что других резервов ни у сектора, ни у армии нет, и потому ничего не сказал командарму, не задал ни одного вопроса. Хотя сказать и спросить было что: двадцать два часа — не время для приведения в порядок измотанной в боях части.
— Противник прорывается к тридцатой батарее,— говорил командарм.— Ваша задача: прикрыть ее. Как важна для нас «тридцатка», вам, надеюсь, ясно без объяснений?
— Ясно, товарищ генерал...
КП, куда пришли полковник Вильшанский и комиссар Ефименко, напоминал боевую рубку корабля. Это и была рубка, снятая со старого линейного крейсера. Командир 30-й батареи береговой обороны, смуглый и худощавый капитан Александер был весьма обрадован пехотной поддержкой: отсутствие надежного прикрытия пугало его больше, чем тысячекилограммовые бомбы, которыми противник не раз пытался вывести батарею из строя. Откуда-то из бетонных глубин «форта» прибежал военком старший политрук Соловьев, с ходу начал рассказывать о только что состоявшемся открытом партийном собрании, на котором было твердо решено: взорваться вместе с батареей, но не сдаваться.
— А мы не для того сюда пришли, чтобы вы взрывались,— сказал Вильшанский.— Если уж погибать, так в бою. Готовы ли ваши люди быстро выйти наверх? Сколько у вас автоматов, гранат?..
И пошел уже спокойный разговор о том, как и в каких случаях вести себя, чтобы не допустить врага к батарее.
А в километре от бронированных куполов с мощными жерлами орудий окапывались в промерзшем каменистом грунте поредевшие батальоны восьмой бригады. За их спиной, вдалеке, темнели дома казарменного городка и виднелась на склоне надпись, выложенная камнями: «Смерть Гитлеру!» Склон пестрел пятнами воронок, похоже было, что немцы не раз пытались «стереть» эту надпись бомбежками и артобстрелами.
Ночь прошла спокойно, а утром на не успевшие как следует окопаться подразделения обрушился огневой налет. И едва рассеялся дым разрывов, моряки увидели перед собой танки и вражескую пехоту, сплошной сыпью испятнавшие склоны холмов.
Первую атаку отбили. Отбили и вторую, и третью. Теперь склоны были усыпаны трупами, горели танки, но немцы вновь и вновь поднимались в атаку, и к полудню совсем истаявшие подразделения морских пехотинцев отошли за городок. И Вильшанскому и Александеру было уже ясно, что еще немного и враг подойдет вплотную к орудийным башням, и тогда всем придется укрыться в бетонных подземельях и вызвать на себя огонь других батарей. А если это не поможет, то что же — взрываться? Нужно было придумать что-то другое.
— Мы можем развернуть одну башню и попробовать шрапнелью,— предложил Александер.
Вильшанский поежился: двенадцатидюймовка, бьющая в упор шрапнелью,— страшно даже представить. Но и это не спасало.
Связь работала безупречно, и Вильшанский легко связался с командармом, доложил обстановку.
— Что же решили? — спросил Петров.
— Решили просить обработать огнем других батарей казарменный городок, где засели немцы, потом хорошо бы авиацию.
Это было равносильно вызову огня на себя, потому что от городка до батареи рукой подать, и Петров задумался.
— Хорошо,— наконец сказал он.— Готовность к тринадцати часам. Оставьте только несколько пулеметов, чтобы прикрыть подходы к башням. Потом решительной контратакой отбросить противника...
Вильшанский положил трубку, повернулся к Александеру:
— Задраивайте все входы и выходы, выставляйте к ним охрану. А мы далеко не уйдем, не беспокойтесь.
К 13 часам подразделения бригады оттянулись в лощину за батареей. Вильшанский нервно похаживал по черной, протоптанной до земли меж снежных заносов тропинке под обрывом и то и дело поглядывал вверх, где по склонам залегли его бойцы. Было тихо, и тишина эта угнетала больше, чем артобстрел. Ни с кем он не разговаривал, и никто ему не задавал вопросов. Все напряженно ждали, понимая, что если немцы оседлают башни, то Александер вызовет огонь на себя. Бронированные башни выдержат, но не пострадают ли орудия? А главное — не успеют ли немцы заложить взрывчатку? Ни у кого не было сомнения, что главная задача всех этих немецких атак в том и состоит, чтобы если не захватить, то хотя бы вывести из строя, взорвать так мешавшую им батарею, самую мощную во всем оборонительном районе.
Когда чего-либо долго и напряженно ждешь, это долгожданное обрушивается внезапно. Вильшанский вздрогнул от близких сплошных разрывов, побежал по склону туда, где лежали наблюдатели. И без бинокля было хорошо видно, как мечутся немцы среди частых всплесков огня. Вскоре дым и пыль совсем затянули полуразрушенные дома, но в этом черном мареве все частили огненные всплески.
Едва затихла артиллерийская канонада, как сразу же, почти без паузы, загудело небо. И снова в густом дыму замельтешили всполохи разрывов. Вильшанский насчитал десять самолетов, делавших над городком один заход за другим, и снова подивился: при малости авиации в Севастополе — такой подарок?! Это убедительнее любых слов говорило о том, какое значение придает командование СОРа 30-й батарее, какая ответственная задача стоит перед бригадой.
Контратака началась сразу, как улетели самолеты. То ли встречный огонь был не таким уж плотным, то ли немцы, уцелевшие после артобстрела и бомбежки, поняли, что контратакующих не остановить, и сами побежали, но уже через час бригада вновь осваивала недорытые за ночь окопы. Тишина повисла над этим участком фронта. Лишь изредка грохотали двенадцатидюймовые орудия спасенной «тридцатки». Оглушительные, как гром, раскаты уносились за холмы, вливались в непрерывный рокот боев, не стихавших справа, там, где была станция Мекензиевы горы.
У войны свои масштабы. Бывало, оставлялись без боя большие города и завязывались ожесточеннейшие сражения за иную крохотную деревеньку. Людей в этой, вдруг ставшей стратегически важной деревеньке никогда не живало столько, сколько за один лишь день умирало на ее улицах, огородах, околицах.
Такая судьба выпала станции Мекензиевы горы. Была она крохотной: одна-единственная платформа, приткнувшаяся к железнодорожной одноколейке, да маленький поселок возле нее — вот и все. За ней, если смотреть на юг, в сторону Северной бухты, была лощина, поросшая кустарником, за лощиной — пологая высота, отмеченная на картах цифрой 60. Эти-то лощина и высота и определили судьбу станции. Стоило немцам взять высоту, и они могли бы видеть всю Северную бухту. Сдача одной-единственной этой высоты была равносильна прорыву противника к бухте, расчленению фронта, потере Северной стороны, что, в свою очередь, поставило бы всю оборону Севастополя в крайне тяжелое положение. Это понимал командующий немецкими войсками Манштейн и не жалел усилий, чтобы взять высоту, это понимало командование СОРа и делало все возможное, чтобы высоту удержать.
Манштейн торопился. Бросал отдельные роты и батальоны в атаки в южных секторах обороны. Атаки эти без особого труда отбивались, да Манштейн и не рассчитывал там на успех. Цель этих атак была одна: имитировать активность на других участках фронта, не дать генералу Петрову снимать оттуда войска для укрепления обороны в районе Мекензиевых гор.
Манштейн торопился. Никогда еще так не утюжили наши позиции немецкие самолеты, как в эти дни. К сверхмощным 14-дюймовым орудиям прибавилась реактивная батарея тяжелого калибра. Ракеты летели по серому небу огненными сгустками и рвались с ужасающим грохотом. Упорные, прямо-таки бешеные атаки вражеской пехоты с танками следовали на Мекензиевых горах одна за другой. Четыре полнокровные немецкие дивизии рвались к Северной бухте на участке шириной четыре километра. Непрекращающийся грохот боев катался по Мекензиевым горам, и казалось, ничто не может уцелеть под этим адским катком войны.
